Есенин, его жёны и одалиски - Павел Федорович Николаев

казалось невозможным. Не успокоился, простившись с молодостью, как-то перебродив за эти один-два года, мог найти другие ценности в жизни.

Несомненно, мысли о конце у него не раз бывали. Взять хотя бы стихотворение:

Ну, целуй меня, целуй.

……………………….

Не в ладу с холодной волей

Кипяток сердечных струн.

Но было и другое:

Но, обречённый на гоненье,

Ещё я долго буду петь…

Что такие моменты бывали, видно по стихам, но в них же видны и другие:

Мне пока умирать ещё рано,

Ну а если есть грусть – не беда!

Нельзя всё оценивать, подгоняя к случившемуся концу. Как и у всех – настроения чередовались, отчаяние и безразличие сменялись радостью. Во многих стихах, правда, есть грусть, но она не от отчаяния, а скорее от любви к жизни и невозможности примириться со знанием, что всё имеет свой предел, что, как ни радей, всё равно оборвётся.

Полгода со дня кончины любимого Бениславская мучилась над решением главного для неё вопроса: жить или не стоит? В конце концов поняла, что жизнь без него не имеет для неё смысла. Никто другой Есенина не заменит, да и никто ей не нужен. Есенин один и неповторим, как тот цветок, о котором он писал незадолго до ухода из жизни: «Цветы мне говорят прощай». Ей – тоже!

Принятое решение Галина Артуровна зафиксировала 25 июля 1926 года в дневнике:

«Вот мне уже наплевать, и ничего не надо, даже писать хочется, но не очень. Мне кажется, месяца нет, даже недели, так и пройдёт, пройдёт даже жалость.

Уходи и ты. Довольно

Ты терпел, несчастный друг,

От его тоски невольной,

От его невольных мук.

То, что было, миновалось,

Ваш удел на всё похож:

Сердце к правде порывалось,

Но его сломила ложь.

Лучше смерть, нежели горестная жизнь или постоянно продолжающаяся болезнь. Ясно? Понятно? “Очень даже просто”. Значит? Ау, Уа! Полгода во всех состояниях – думаете, и всё тот же вывод? Ну так… Гоп, как говорится, а санатория – “его ж ерунда”. Ну отсрочила на месяц, полтора, а читали, что лучше смерть, нежели. Ну, так вот, вот…

Сергей, я тебя не люблю, но жаль “То до поры, до времени”».

Старшей сестре Сергея Александровича писала в эти же дни: «Я прекрасно знаю, что могила – это не Сергей, его нет нигде, во всём мире нет и не может быть его. Чего ж я, дура, смотрю с безумной болью на карточку, чего ж я ищу в этой карточке – ведь всё равно его нет со мной, его нет вообще нигде. Зачем же возвращаться к этому, почему не уйти и зачем оглядываться в эту ужасную пустоту».

И Галина Артуровна, человек деловой и решительный, начала готовиться к тому, что считала предначертанным ей судьбой.

Привела в порядок оставшиеся у неё части архива Есенина, написала воспоминания о нём и отправила в Константиново Серёжку, при виде которого каждый раз пронизывало сердце.

3 октября Бениславская написала завещание: «Всё на нижней полке этого шкафчика – Шурке, лично ей. И ей же – непременно самовар, пусть иногда вспоминает, как мы все с Сергеем за ним чай пили. Вообще же все мои вещи и обстановку, если это возможно (чёрт их знает, какие у нас законы для таких безродных, как я!), все тоже Шурке».

Через три месяца Галина Артуровна исполнила своё намерение. Перед самоубийством (на могиле Есенина) написала на папиросной коробке:

«“Самоубилась” здесь, хотя и знаю, что после этого ещё больше собак будут вешать на Есенина. Но и ему, и мне это будет всё равно. В этой могиле для меня всё самое дорогое, поэтому напоследок наплевать на Сосновского[122] и общественное мнение, которое у Сосновского на поводу.

Если финка будет воткнута после выстрела в могилу – значит, даже тогда я не жалела. Если жаль – заброшу её далеко… 1 осечка».

Какая сила воли и духа! Не испугалась, не раздумала – со второго выстрела получилось. Финка лежала рядом, то есть выстрел был наповал.

Но и в смерти исстрадавшуюся женщину оскорбили: в морге кто-то содрал с пальца кольцо – единственный подарок Галине Артуровне от Есенина.

Глава 6. «Живу с нелюбимой»

Знаковый месяц. 9 марта на одну из есенинских вечеринок пришёл писатель Б.А. Пильняк. С ним была внучка Л.Н. Толстого – Софья Андреевна. Борис Андреевич не задержался в гостях, а его партнёрша осталась и позднее вспоминала:

– Засиделись мы допоздна. Чувствовала я себя весь вечер как-то особенно радостно и легко. Мы разговорились с Галей Бениславской и с сестрой Сергея – Катей. Наконец я стала собираться. Было очень поздно. Решили, что Есенин пойдёт меня провожать. Мы вышли с ним вместе на улицу и долго бродили по ночной Москве. Эта встреча и решила мою судьбу.

На этой же прогулке великий поэт сделал Софье Андреевне предложение. Так она была хороша? Да нет. Выше среднего роста, сутуловатая, с бровями, нависшими над серовато-голубыми глазами. Писатель Н. Никитин говорил:

– Толстая была истинная внучка своего деда. Даже обличьем поразительно напоминала Льва Николаевича.

С. Толстая

С ним был согласен и Ю. Либединский:

– В облике этой девушки, в округлости её лица и проницательно-умном взгляде небольших, очень толстовских глаз, в медлительных манерах сказывалась кровь Льва Николаевича. В её немногословных речах чувствовался ум, образованность.

Ум и образованность – это, конечно, хорошо, соглашался поэт, но не для женщин, и так выражал своё кредо по этому вопросу: «Мне бы ту сисястую, она вроде поглупей…» Нет, не внешностью (а других достоинств в женщинах Есенин не ценил) очаровала Толстая Сергея Александровича, а… фамилией и родством с великим писателем земли русской.

Через четыре дня после знакомства Есенин пьяный закатился ночью к Софье Андреевне (Померанцев переулок, дом 3, квартира 8). Был с И. Приблудным. Она безропотно приняла их, утром накормила, сходила за пивом и почистила их одежду. Сергею Александровичу это понравилась. Тут явился и Пильняк. Есенин благодушно заявил ему:

– Ты её люби. Я всю ночь тут спал, а между нами ничего не было. Она тебе верна.

Позднее, под впечатлением ночи, проведённой у Толстой, поэт записал в её альбом:

Никогда я не забуду ночи,

Ваш прищур, цилиндр мой и диван.

И