Григорий Зиновьев. Отвергнутый вождь мировой революции - Юрий Николаевич Жуков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Перешел к ЦК, особенно подвергавшемуся нападкам со стороны оппозиции. Сообщил: за период с 1 января текущего года он рассмотрел 30 групп вопросов, в том числе — о едином сельхозналоге, о кооперации, об экспорте хлеба, о местном бюджете. Завершил же общую характеристику так: «Наиболее “аппаратные” люди теперь принадлежат иногда к числу тех, которые на все корки разносят партаппарат… Таким критикам и невдомек, что бывают такие задачи, которые никакой аппарат не разрешит… И в то же время эти “критики” не понимают того, что ни одна из элементарнейших задач государственной власти и нашей партии в нынешнюю эпоху не может быть разрешена без крепкого аппарата».
Только затем подвел предварительный итог. «Давайте, — писал он, — критиковать и исправлять наш партийный аппарат. Никакой самовлюбленности, никакого казенного оптимизма, никакого рутинерства. То, что подлежит исправлению, должно быть исправлено без дальнейших слов. Но что недопустимо, так это вместе с водой выплескивать из ванны и ребенка. Гибкий, связанный с широкими массами членов партии, отзывчивый, культурный, постоянно обновляемый снизу, партийный аппарат есть единственная серьезная гарантия того, что мы сумеем бороться с бюрократизмом государственных учреждений».
Конечно же, Зиновьев адресовал статью всем без исключения читателям «Правды». И тем, кто без колебаний следовал за ЦК, и пока еще сомневающимся, и тем, кто лишь становился в ряды оппозиции. Потому в статье и отсутствовали какие-либо выпады против Троцкого, тем более — критика его взглядов.
Принципиально иной характер носила речь Зиновьева на собрании бюро ячеек 13 декабря — перед представителями хотя и низового, но все же партаппарата. Речь открыто дискуссионная, ибо и до него, и после выступали те самые представители оппозиции, против которых и была направлена речь — Преображенский, Сапронов, И. Н. Смирнов. И Зиновьев прежде всего полемизировал с ними.
«Почему проблема рабочей демократии, — вопросил он, — выдвинута именно сейчас, в декабре 1923 года? Среди некоторых наших оппозиционеров ответ готов. Они начинают острить относительно “Манифеста 7 декабря” — единогласной резолюции ЦК, как известно, появившейся в печати 7 декабря». Но дал Зиновьев и собственный ответ на заданный им же вопрос. Правда, ссылаясь на слова Ленина, сказанные при принятии НЭПа. «Два года надо передышки, — объяснял Григорий Евсеевич, — чтобы отдохнуть, чтобы мы получили от рабочих в два раза больше поддержки и интенсивности, и это есть ответ на наш вопрос».
«Тот год или два, — продолжил Зиновьев ответ, — о которых говорил т. Ленин, теперь истекли. Создалась новая обстановка для проведения намеченных решений. Давайте воспользуемся этим и приступим к их проведению. А “критика” в духе Преображенского и Сапронова партией будет отброшена…
Мы уверены, что своей работой ЦК, во всяком случае, заслужил у партии того, что он если что-либо говорит, то партия должна знать, что Центральный комитет говорит это серьезно и с убеждением в том, что это правильно». И постарался доказать справедливость своих слов. Продолжал: «Процесс распыления пролетариата прекратился. Деклассирование пролетариата приостановилось, последний начинает возвращаться к станкам… Те тяжелые времена, когда лучшие рабочие разбредались с фабрик и заводов куда глаза глядят, чтобы как-нибудь пережить тяжелые времена, к счастью, прошли. Правда, у нас и сейчас есть значительное количество безработных… Но внутреннее состояние рабочего класса, тем не менее, оздоровляется и в значительной степени оздоровилось».
Вслед за тем Зиновьев сделал «ход конем». Не стал тут же опровергать взгляды Троцкого, критиковать его последние работы. Вместо того неожиданно припомнил десятый съезд, запретивший создание фракций, начал чрезмерно цитировать Ленина. И только потом логически обрушился на тех, кого выступавший перед ним Радек назвал «учениками Троцкого». На Сапронова — создателя фракции «демократического централизма», противостоящего централизму партийному с его чуть ли не военной дисциплиной, на И. Н. Смирнова, в 1920 году сторонника Сапронова, а теперь активного участника оппозиции Троцкого. Уже от них Зиновьев перешел к задачам партии на данном этапе.
«О чем, — задал он вопрос, — спорим мы теперь? О рабочей демократии? Но по вопросу о рабочей демократии у нас в партии есть теперь согласие на сто процентов. Вы, товарищи Преображенский, Сапронов и другие, говорили, что не доверяете Центральному комитету. У вас нет “гарантий”, что резолюция о рабочей демократии будет претворена в жизнь. Мы вас и не просим об этом. Пожалуйста, не доверяйте. Дальнейшее все покажет».
Завершая же речь, Зиновьев прямо высказал то, чего больше всего опасался ЦК, против чего он, Григорий Евсеевич, боролся на протяжении всей дискуссии:
«Вопрос о фракционности и группировках есть вопрос жизни и смерти для партии. Вспомните, что я рассказывал со слов тов. Бухарина о времени Брестского мира (о том, что тогда «левые коммунисты» намеревались арестовать Ленина, а левые эсеры сформировать новый СНК — Ю. Ж. ). Когда на очереди ставятся такие споры, нельзя сохранять надзвездную объективность. И никому из вас нельзя оставаться ни теплым, ни холодным. Пусть мы даже проиграем в глазах кое-кого из вас вначале, но все-таки поставим вопрос ребром. Если вы думаете, что настало время, чтобы легализовать фракции и группировки, то скажите это прямо. Мы думаем, что это время не наступило и оно не наступит вообще в период диктатуры пролетариата»372.
И все же самая жесткая, самая откровенная речь была произнесена Зиновьевым в Петрограде. 15 декабря, на таком же, как и в Москве, собрании бюро ячеек и активных работников. Таковой она стала потому, что члену «тройки» не приходилось опасаться отрицательной реакции собравшихся, все же старая столица оставалась его крепостью.
То, с чего начал Зиновьев, не очень-то отличалось ни от статьи в «Правде», ни от речи 13 декабря. Напомнил о начале дискуссии. О том, что она только чисто внешне свелась к обсуждению судьбы рабочей демократии. Изложил знакомый всем свой взгляд на фракционность и группировки — отрицал их право на существование исходя из резолюций Десятого съезда. Повторил и партийную статистику. Только в середине речи заговорил о самом главном, впервые назвав Троцкого.
«Вы думаете, товарищи оппозиционеры, — обратился он к залу, зная, что сидят там
