Наперекор судьбе - Пенни Винченци

ММ молча смотрела на Джея. Форма делала его взрослее и даже выше ростом. Коротко стриженные волосы делали его лицо еще более худым. Потом ММ улыбнулась сыну своей редкой, ослепительной улыбкой, преобразившей ее некрасивое лицо. Подойдя к Джею, она обняла его:

– Ты замечательно выглядишь, Джей. Я невероятно горжусь тобой. Надеюсь, ты не откажешься пригласить свою престарелую мать в «Савой» и за чашкой чая рассказать ей о военной жизни?

Джей наклонился, поцеловал ММ и бережно взял под руку.

– Прошу нас извинить, – сказал он собравшимся. – У нас свидание.

Они вместе вышли из кабинета. ММ улыбалась сыну, теребя пуговицы на его новеньком мундире. Селия моргала, смахивая слезы, и думала, что если кто и заслужил Военный крест, так это, конечно, ММ.

– Отличная работа, – сказала она Оливеру, сознавая неуместность своих слов.

Сообщить родителям о своем провале на отборочной комиссии Джайлзу было очень и очень трудно.

Он долго думал, как лучше преподнести им эту прискорбную новость, потом решил говорить просто, не выдавая своих чувств, не извиняясь и не оправдываясь. Пока он говорил, его глаза упирались в отцовский стол. Сообщив, что он не прошел в офицеры, Джайлз тут же добавил, что все равно хочет служить родине, а потому пойдет рядовым солдатом. Только после этого он решился взглянуть на родителей. Отец улыбался, хотя и с легким оттенком грусти. Потом он потрепал Джайлза по руке. А в материнских глазах, где он ожидал увидеть привычное недовольство и даже презрение, была непривычная мягкость и даже гордость.

– Думаю, Джайлз, ты принял замечательное решение, – произнесла она. – Можно сказать, что ты уже совершил очень смелый поступок. Молодец, сын.

Джайлз робко улыбнулся, удивляясь непредсказуемости материнских реакций.

В Париже было ужасно холодно. И не только в Париже. Такой лютой зимы не помнили даже старики. Ла-Манш возле Булони покрылся льдом. В квартире Адели и Люка на стеклах каждое утро появлялась корочка льда. Адель, как могла, старалась обогреть их жилище этой жалкой плитой, сражалась со злобной водогрейной колонкой и развешивала пеленки везде, где они могли высохнуть, – даже на стульях и оконных ручках. Она все чаще тосковала по дому на Чейни-уок, где всегда было тепло и уютно. Как ей сейчас не хватало английской уравновешенности. Люк раздражался по любому поводу. Его характер портился с каждым днем. Это все холод, проклятый холод. Адель постоянно вспоминала, как еще в самом начале их совместной жизни Люк признался, что не переносит холодов. О его теплом издательском кабинете она старалась не думать.

Дети переносили зиму еще тяжелее. У Нони от холода опухали пальчики, а ежедневные походы на рынок превратились в пытку. Но без громоздкой коляски леди Бекенхем было бы еще хуже. Адель сажала туда детей, закутывая их в одеяла, взятые из кроватки и колыбельки, затем накрывала старой норковой шубой. Глядя на эту вытершуюся шубу, Адель вспоминала, как когда-то, будучи избалованной, капризной девицей, щеголяла в ней по Бонд-стрит, обходя расположенные на ней магазины. Дальше ее путь мог лежать в один из фешенебельных лондонских универмагов: скажем, в «Харви Николс» или «Хэрродс». Она покупала понравившееся платье, туфли, перчатки. Так проходило утро, и наступало время ланча. Свои покупки Адель оставляла в гардеробной ресторана «Ле каприс», или «Парк-лейн», или в отеле «Кларидж», чтобы за едой поболтать и посплетничать с подругами, наслаждаясь деликатесами, которые не готовила сама и оплачивала родительскими деньгами. Потом ей услужливо подавали эту шубу, Адель брала покупки, ловила такси и ехала домой, хотя прекрасно могла бы дойти и пешком. На Чейни-уок горничная аккуратно вешала ее рядом с другими двумя шубами: из серебристой лисы и шиншиллы. Эти шубы очень пригодились бы ей сейчас. У нее было довольно теплое шерстяное пальто, однако никакая шерсть не греет так, как мех.

Парижан, да и вообще французов, жестокие холода волновали гораздо сильнее, чем любая возможная угроза со стороны немцев. Большинство продолжало упрямо твердить, что никакой угрозы нет. Их защитит линия Мажино, хотя работы на ней были временно прекращены из-за морозов. Дальше немцам не пройти. К тому же на их пути – Арденны с густыми, практически непроходимыми лесами и единственной дорогой, находящейся под контролем французской армии. И даже если случится невозможное и немцы проберутся через лес, реку Мёз им ни за что не преодолеть. Так что причин для страха нет. Эту фразу повторяли очень и очень многие.

Когда Адель попыталась заговорить с Люком о возможной опасности и очень осторожно намекнула, что могла бы увезти детей в Англию, он невероятно рассердился:

– Вы здесь в полной безопасности. Немцы ни за что не вторгнутся в Париж. Ты вообще подумала, как будешь добираться до Англии? Гитлер отдаст приказ бомбить и торпедировать корабли.

Адели было странно, почему Люк вдруг заговорил о возможных бомбардировках, когда до сих пор утверждал, что опасность минимальна.

– Люк, пока никто никого не бомбит, и можно беспрепятственно добраться до Англии. Как бы то ни было, Франция находится на континенте, а в Англию сухопутное вторжение невозможно. Пусть сейчас это все называется «странной» войной, или, как говорят французы, – drôle de guerre. Люди сердятся, что их заставляют надевать противогазы и спускаться в бомбоубежища. А вдруг эта «странная» война неожиданно превратится в настоящую?

Однако Люк и мысли не допускал, что в Англии ей и детям может быть безопаснее.

– Твой дом здесь. У тебя французские дети, французский муж.

– Нет, Люк, не муж, как это ни печально.

Последовала едкая словесная перепалка, доведшая Адель до слез, а Люка заставившая раскаиваться и сожалеть о том, что он наговорил. Затем, как нередко бывало у них после ссор, – интимная близость, во время которой Адель больше беспокоилась о том, как бы не забеременеть и не разбудить детей. Но потом, лежа в объятиях Люка и наконец-то согревшись, Адель думала, что у нее есть достаточно оснований быть ему благодарной. Люк ее любит, да и она любит его, хотя причины ее любви к этому человеку до сих пор оставались для нее запутанными и не до конца понятными.

– Значит, наслаждаешься военной жизнью? – беззаботно спросила Венеция, беря предложенную Боем сигарету.

Отель «Дорчестер», в ресторане которого они сейчас сидели, стал неким бастионом Лондона времен новой войны. Завсегдатаи называли его просто «Дорч». Внешне отель претерпел изменения. Возле входа громоздились мешки с песком, на окнах появились светонепроницаемые черные шторы. Но внутри все оставалось почти как прежде. «Дорчестер» считался самым безопасным отелем Лондона. Он был построен из железобетона, а турецкие бани в подвале могли служить превосходным бомбоубежищем.

Бой и Венеция встречались здесь очень часто. Конечно, не просто так; у них всегда накапливалось немало вопросов для обсуждения. И в то же время встречи доставляли им обоим странное, пожалуй, даже извращенное наслаждение.

Разумеется, Венеция постоянно твердила себе, как она рада, что добилась развода. Можно сказать, что теперь, когда между ними не было интимных отношений, они сдружились сильнее, чем раньше. Боя искренне восхищала ее работа. Не только сам факт, что она пошла работать, но и то, как умело она справлялась со своими делами.

– Я бы, может, и наслаждался военной жизнью, если бы ее чувствовал, – с легкой усталостью в голосе ответил Бой. – Естественно, я не рассчитывал, что меня назначат начальником караула при Букингемском дворце или что-нибудь в этом роде.

– А это было бы очень романтично.

– Да. Но сейчас я не очень-то понимаю, в чем заключается моя военная служба.

– Не ты один. Никто не понимает, зачем понадобилось столько приготовлений, когда в нашей жизни практически ничего не изменилось. Ни воздушных налетов, ни бомб. Мы лишь изуродовали парки окопами. А это смехотворное затемнение, эти дурацкие учебные тревоги. За последнюю неделю еще пятеро погибли в давке. Сплошное разочарование.

– Возможно, немцы рассчитывают усыпить нашу бдительность. Но когда война начнется по-настоящему, от твоих разочарований не останется и следа, – сказал Бой. Он улыбался, однако взгляд у него оставался тяжелым. – Гитлер вряд ли потерял интерес к своим замыслам, хотя многие у нас так и думают. Показали боевую готовность, вроде можно и по домам. Но я очень боюсь, что он просто затаился и мы еще услышим о нем.

– Даже не знаю, что и сказать, – пожала плечами Венеция. – Должно быть, ты прав. Но повсюду так чертовски тихо. Даже те, кто эвакуировался, начинают возвращаться в Лондон. Если так и дальше пойдет, школе, где учатся Генри и Ру, не понадобится переезжать.

– Понадобится. Кстати, что слышно оттуда?

– Директор говорит, что весеннюю четверть они хотели бы начать уже в Эшингеме. Переезд намечен на каникулы. Но вряд ли там успеют. Бабушка волнуется по поводу дополнительных туалетов и по множеству других поводов. Мы с директором оба согласились, что все это представляется… несколько бессмысленной затеей.