Наперекор судьбе - Пенни Винченци

«Странная» война продолжалась месяц за месяцем. Молодые летчики набирались опыта и все сильнее жаждали настоящих боевых действий. Наконец в марте их эскадрилье было приказано передислоцироваться в городок Биггин-Хилл, находившийся в графстве Кент, близ Бромли. Киту и его однополчанам это название ничего не говорило. Они и представить не могли, что очень скоро Биггин-Хилл станет вызывать в душах и сердцах те же чувства и воспоминания, что вызывали такие памятные места войны, как Дюнкерк, Арнем и пляжи Нормандии.

Киту и большинству остальных летчиков эскадрильи предстояло летать на новых «спитфайрах», успевших стать легендарными самолетами. Они имели те же моторы, что и «харрикейны», но меньше весили, а потому необычайно быстро набирали высоту. «За каких-то восемь минут мы поднимаемся на двадцать тысяч футов, – с гордостью писал матери Кит. – Мы можем летать со скоростью 362 мили в час. В воздушном бою они просто великолепны. И не волнуйся: кабина защищена пуленепробиваемым стеклом».

Селии этот аргумент казался не слишком убедительным.

В отличие от других летчиков, Кит был бы не прочь задержаться в Шотландии подольше. Помимо счастья в воздухе, он нашел счастье на земле, где теперь был столь же счастлив, как и за штурвалом самолета. Он влюбился в Катриону Макьюэн – дочь врача из деревни Кальдермир, находившейся вблизи их авиабазы. Этой черноволосой синеглазой девушке не исполнилось и восемнадцати. Она собиралась покинуть родные места и поехать в Эдинбург, чтобы учиться на медсестру при Эдинбургском лазарете. С Китом они встретились на танцах. Это была любовь с первого взгляда. У Кита и раньше были подруги, к которым он относился почти так же, как к друзьям мужского пола. Он ценил их привлекательную внешность, с удовольствием гулял, взявшись за руки, иногда целовался. Но дальше никогда не заходил. Катриона сумела занять его сердце и мысли. Абсолютное счастье, какое он испытывал в ее присутствии, пьянящее телесное желание – все это напоминало ему авиацию. Киту казалось, что и здесь он нашел то, что бессознательно искал.

Их отношения не выходили за грань поцелуев и ласк. Они оба пока еще не знали интимной близости и старались не торопиться, уважая друг друга и подчиняясь довольно консервативным шотландским традициям. Однако чем дальше, тем все более сильными и страстными становились их поцелуи, в которых теперь ощущалось сексуальное желание. Смелее становились и ласки. Кита вдруг потянуло на познание тела Катрионы. В один из вечеров девушка мягко, но решительно убрала его руку со своего бедра и дрожащим голосом сказала, что если они не прекратят, то скоро оба попадут в беду… Катриона никак не думала, что их расставание наступит всего через сорок восемь часов, и когда Кит сообщил ей об этом, она заплакала.

Люк опять задерживался, и Адели это очень не нравилось. По его просьбе она приготовила обед к семи часам вечера и уложила детей пораньше. Мадам Андре согласилась за ними присмотреть.

– А вы с мсье Люком сходите куда-нибудь, развейтесь. Выпейте по рюмочке вина или посмотрите кино. Кстати, в «Одеоне» идет чудный фильм «Бальная записная книжка». Вам наверняка понравится.

Мадам Андре восхищалась Аделью и сочувствовала ее одинокой и весьма нелегкой жизни. Наблюдательная француженка заметила и старую норковую шубу, и еще более старую, но не утратившую своего великолепия коляску. Она видела мать Адели и понимала, что Адель была рождена для более счастливой и обеспеченной жизни.

Иное отношение вызывал у мадам Андре Люк. Ему она не симпатизировала. Поначалу, договариваясь о найме квартиры, он был само очарование, но затем обращал на мадам Андре не больше внимания, чем на предмет мебели. Она не сомневалась, что Люк считает ее глупой старухой, как и всех консьержек. Однако он недооценивал наблюдательность мадам Андре, также свойственную всем консьержкам. А она очень гордилась своей способностью подмечать мелочи и делать выводы. Мадам Андре заметила, что с некоторых пор Люк стал возвращаться домой все позже и позже. Пару раз он вообще вернулся около полуночи, а один раз и того позже. Такому поведению семейного мужчины было лишь одно объяснение, и мадам Андре очень боялась, что Люк обманывает мадемуазель Адель.

Адель, со своей стороны, ничуть не боялась обмана, и причина ее уверенности была проста: у Люка не было денег даже на самое скромное ухаживание. Он содержал ее и детей, а кроме них, ему приходилось содержать свою капризную и требовательную жену Сюзетт, жившую в теплой, комфортабельной квартире. Любая женщина, ожидавшая от Люка чего-то большего, чем порция аперитива, была бы крайне разочарована. Вся ревность, все негодование Адели было направлено на свою главную соперницу – его работу. Если Люк отсутствовал дома, значит он сидел в своем теплом, уютном кабинете в издательстве «Константен и сыновья» на бульваре Османа. Работа была его любовницей, с которой он постоянно изменял Адели. Он забывал свою chère famille ради тепла, комфорта и интересных разговоров. Адель в этом не сомневалась.

Такая убежденность нагляднее всего показывала, что Адель Литтон по-прежнему оставалась англичанкой, не способной понять нюансы французской философии.

– Мне пора уходить, – глядя на каминные часы в спальне, сказал Люк. – Меня ждет обед.

– Всего лишь обед? Люк, у тебя усталый вид.

– Да, я устал. Очень устал. Работаешь как проклятый, а потом приходишь в неприбранную квартиру и знаешь, что опять придется спать урывками. Никак не думал, что Адель – такая никудышная хозяйка.

– Прежде всего, она англичанка. Пожалуй, мне стоило бы тебя предупредить.

– По правде говоря, ты должна была меня предупредить. Но что теперь говорить? Уже слишком поздно.

– Люк, никогда не бывает поздно. Тебе ли этого не знать? Нет ничего необратимого.

– Даже двое детей?

– И здесь есть разумное решение, – пожала она плечами. – Отправь ее вместе с детьми в Англию. Тем более она хочет туда вернуться. Там ей будет гораздо лучше.

– Но… я люблю своих детей. Очень люблю. Они такие милые, такие умненькие.

– Тогда мне нечем тебе помочь, – сказала она, снова пожимая плечами. – Значит, все-таки есть что-то необратимое.

Она сдвинула свою руку ниже и принялась его ласкать, улыбаясь и чувствуя приближение неминуемого.

– Сюзетт…

Обеду придется подождать. Люк отдался наслаждениям. Как здорово заниматься тем, что тебе приятно, и не беспокоиться насчет разбуженных и плачущих детей. Как приятно лежать в этой чудесной, теплой квартире. Он успел забыть, как здесь чудесно.

Наконец он сказал, что ему пора. Он сел на краешке постели, закурил сигарету «Голуаз». Сюзетт протянула руку, взяла у него сигарету, затянулась, потом вернула ему и стала ласкать его спину.

– А ты исхудал, chèri.

– Да, поскольку жизнь тяжела. Для всех нас, но в особенности для меня. Похоже, Адель до сих пор не понимает, сколько жертв я вынужден приносить ради нее. – Он вздохнул, посмотрел на обнаженную Сюзетт и вдруг начал ласкать ей грудь. – А ведь у нас, Сюзетт, могли быть свои дети. Ты ведь мне часто это предлагала. Зачем я вел себя так эгоистично? Если бы не мой проклятый эгоизм, все могло бы пойти совсем по-другому.

За день до отлета из Шотландии Киту дали увольнительную, и они с Катрионой отправились прогуляться по холмам вокруг деревни. Девушка была явно расстроена, тогда как его настроение было более радостным.

– Ну что, доволен? – наконец спросила она с почти нескрываемой досадой.

Кит был вынужден признаться, что да. Он рад, что наконец-то займется делом, которому его учили.

– Я тоже рада за тебя, но я бы лучше предпочла остаться с тобой. Наверное, в этом заключается разница между мужчинами и женщинами.

– Наверное. Мне очень жаль, дорогая.

Последнее слово Кит добавил с нервозностью в голосе. Раньше он никогда не называл Катриону так.

Это слово волшебным образом подействовало на девушку. Она протянула Киту свою маленькую ладошку и улыбнулась:

– Кит, тебе не в чем себя упрекать. Я понимаю. И твое настроение вполне естественно. Когда теперь я снова увижу тебя?

– В первый же мой отпуск, – ответил Кит, словно забывая, что с началом боевых действий отпуска сразу же отменят, забывая, что между Лондоном и Эдинбургом весьма приличное расстояние и билет на поезд стоит денег. – Я буду писать тебе каждый день.

– Не говори так. Вряд ли у тебя получится писать мне каждый день, а мне это лишь добавит волнений.

Столь бесхитростная логика глубоко тронула Кита.

– Тогда я буду писать при всякой удобной возможности.

– Это уже лучше.

– Я тебя люблю, – произнес Кит, глядя в ее синие глаза. – Я тебя очень люблю. Ты такая красивая.

– И я тебя люблю.

А потом, совершенно внезапно, поскольку он очень любил Катриону и скорая разлука с ней вдруг сделалась для него ощутимой и болезненной, Кит, чтобы хоть немного унять боль, сказал ей: