Дыхание в унисон - Элина Авраамовна Быстрицкая

ее комсомольская юность восстает, впитанная в годы войны идеология непробиваемым щитом заслоняет слух, и она, чтобы не нарушить мир в доме, начинает напевать что-нибудь особо легкомысленное и изображать канкан. Так они и спорят — «Мулен Руж» против Голды Меир.

Отец первым сдается — разве эту упрямицу переспоришь! Но сам он не просто так читает семейству эту душераздирающую книгу, не зря внимательно ловит каждое слово о далекой и такой эфемерной для него родине предков, не зря восхищается Голдой и проводит полдня в книжном магазине, когда появляется в продаже впервые в СССР иврит-русский словарь и продажа носит скандальный характер — в присутствии конной милиции, которая, впрочем, книгой не интересуется, но внимательно изучает покупателей, хотя никого не трогает… Столько евреев в одном месте! Зов крови? И это доктор Быстрицкий с его, как сам он иронически формулирует, «продотрядом в анамнезе»?

* * *

Понемногу Фирочка набирается нового житейского опыта. Из жены врача она постепенно превращается в жену военного, а это, можно сказать, особая профессия, посложнее, чем госпитальный повар. Она неторопливо, но успешно осваивает бытовую реальность, учится соблюдать готовность к любым неожиданностям, заводит приятельниц из жен сотрудников Авраама, в необходимом объеме усваивает язык, чтобы не холодеть лицом, когда нужно общаться с местными людьми. Иногда заходит на территорию госпиталя — там прекрасный парк, под лиственными деревьями — нечастое дело для Литвы, где больше характерны массивы сосен, — небольшие домики, в них лечебные корпуса, в таком же домике и администрация.

Знающие люди Фирочке рассказали, что в прежнее время здесь была монастырская больница, одна из лучших в крае. Одной стеной ограда госпиталя примыкает к клебонии — территории священника-ксендза, а с другой стороны эта клебония граничит непосредственно с костелом — католическим храмом, одним из красивейших не только в Вильнюсе — во всем мире. Там восхитительная живопись и скульптуры, лепнина и уникальный светильник-корабль. А еще там замечательного звучания старинный орган, установленный немецким мастером два столетия назад. Фирочка с приятельницами иногда потихоньку заходит туда послушать музыку. Изредка любознательные дамы устраивают рейд по храмам города — кроме католических костелов, есть несколько православных церквей, в том числе знаменитых, в одной из них был крещен прадед Пушкина Абрам Ганнибал — постройка не самая изысканная, зато овеянная славой великого поэта. Хотелось бы, конечно, и синагогу посмотреть. Фирочка вдруг понимает, что ни разу за свою жизнь не видела синагогу внутри, а снаружи, конечно, проходила мимо, но вот именно что мимо. Да как посмотришь, когда синагога не действует, хоть и осталась цела. Здание неухоженное, а окна накрест досками забиты.

Жутковато бродить по Старому городу, по улицам, в военные годы превращенным в еврейское гетто. Их еще не начали восстанавливать, они ветшают и помаленьку превращаются в руины, но люди там все равно живут — те, что остались живы. И пару лет после победы там еще теплилась еврейская общинная жизнь, работала школа на идиш, был самодеятельный театр и сохранившийся на долгие годы художественный коллектив — певцы, танцоры, скрипачи-клейзмеры… Потом школу закрыли, детей перераспределили кого в русские, кого в литовские школы, энтузиастам посоветовали заняться чем-нибудь более перспективным, и община понемногу замерла на долгие годы.

Почти та же участь постигла и польское население литовской столицы. Почти, да не совсем. Поляки в городе издавна расселились компактно, их массово не уничтожали в войну, потому их просто намного больше, с ними приходится считаться, тем более что интенсивно действует канал официальной эмиграции в Польшу по национальному признаку, а какой власти понравится, когда от нее массово бегут? Потому и тот же народный театр не закрыли, и радио на польском языке не умолкает, и, главное, школа работает, она осталась в статусе гимназии, только открыли несколько классов на русском языке.

Когда девочки закончили учебный год и наконец приехали к родителям, Авраам сразу определил младшую дочку Соню в польскую гимназию. Нет, ностальгией по своему варшавскому детству он не страдает, просто эта гимназия через дорогу от дома, из окон видно, пусть ребенок будет под присмотром. И Соня становится гимназисткой, хотя во всей стране гимназия уже давно считается анахронизмом, отрыжкой царских времен и синонимом кисейной барышни. Но девочка с удовольствием окунается в эту необычную жизнь — с ученическим самоуправлением, с «конфедераткой» — это такая восьмиугольная шапочка типа берета, но с козырьком, в ее гимназии она темно-синяя, как и гимназическое форменное платье. И как радостно участвовать в празднике под названием «стоднювка» — это когда остается 100 дней до окончания учебного года, то есть чуть больше трех месяцев, середина зимы. И позже, в университетские годы, этот студенческий праздник всегда был радостным — кто в детстве и юности не торопил время?

Между тем школа, привычно еще именовавшаяся гимназией, оказалась не совсем обычной. Учителя для русских классов подобрались быстро, потому что именно к этому времени было запрещено обучение на идиш, да и сам идиш обрекли на забвение, уничтожение, школу закрыли, а учителя остались, и надо было их трудоустроить, не допуская шума. Так цвет еврейского просвещения оказался собран в польской гимназии. Директором, правда, поставили жесткую и не слишком образованную особу с ярким чекистским прошлым. Она постоянно воевала со своим строптивым коллективом. Учителя делали все возможное и невозможное, чтобы на детях эти конфликты не отражались, чтобы по возможности дети о них и не подозревали. Зато Соня скоро узнала, что любимая ее учительница биологии, звездочка еврейской просветительской мысли, свои уроки проводит не всегда в классе, иногда на пришкольном участке, где учит детей выращивать овощи и ягоды, делать прививки новых сортов, различать растения по форме листьев и цвету ствола. А еще она терпеливо отвечает на тысячи вопросов. А еще она научила своих учениц на ночь вешать школьную форму на плечиках к открытой форточке и не подшивать воротничок к форменному платью, а надевать под форму блузку — намного гигиеничнее, да и шить Соня не любит. А еще… Этих «еще» набралось так много, что хватило Соне на много лет и позже ее детям и даже внукам. Но куда пропала эта учительница прямо посреди учебного года, дети так и не узнали. Была — и нету.

За короткое время почти все учителя в гимназии сменились, неизменно рядом с директрисой