Дыхание в унисон - Элина Авраамовна Быстрицкая

Фирочке приходится сделать над собой некоторое усилие, чтобы поверить, но поверить так хочется, что почти без паузы она отвечает энергичным кивком. А в душе говорит себе: «Ну, он же не сказал, что должен ехать срочно и без меня, значит, все нормально. Глупо было думать, что они не встретятся. Встретились и разошлись, все нормально. И мне же лучше увезти его отсюда как можно скорее».

Конечно, до отъезда он еще успел познакомиться с девочкой Ганей и ни на миг не усомнился, что это его дочь — так она оказалась похожа лицом на старшую. В душе его смешались неловкость, неуверенность, чувство вины и огромное желание испытать отцовскую любовь к этому ребенку, и он сам не смог бы определить, с чем он ушел после этой встречи. Он только слышал все эти несколько минут на мосту, когда они встретились, высокий и громкий голос Нины, непрерывно повторявшей: «Это твой отец, он хороший, поцелуй его!» А девочка прижималась к матери и смотрела удивленно и испуганно. Сам Авраам испытал ужас и панику, не зная, как поступить, если ребенок послушается матери. Девочка оказалась умнее. Или деликатнее.

Дальше жизнь мчится неудержимым каскадом: уволиться с работы, обеспечить девочек дровами и углем до конца сезона, побывать в школе и в техникуме, предупредить учителей, что дети останутся одни (в техникуме к Фирочкиному визиту отнеслись с большой иронией: «У вас вполне взрослая и очень независимая дочь, в семнадцать лет уже замуж выходят, а у нее еще и война за плечами!»), повидаться с близкими друзьями…

И вот наконец из дальнего угла вытащен видавший виды фанерный чемодан с навесным замком, и Авраам со всей свойственной ему обстоятельностью укладывает необходимые вещи: две смены постельного белья, и еще две остаются девочкам, чугунок, чайник, сковородка, миска для мытья посуды, полотенца, мыло, зубной порошок и зубные щетки, оба Фирочкиных платья, да еще халат и обе смены нижнего белья, туфли и ботики, да еще плащ, а зимнее пальто она наденет на себя. Вещи Авраама все умещаются в его вещмешке.

Поезд мчит их в другую жизнь, в неизвестность, но Фирочка раз и навсегда запретила себе любые тревоги: она опять мужняя жена, ее Авраам рядом, и это он ее увозит подальше от множества глаз и языков, всегда готовых заняться не своими проблемами. Она для себя сконструировала универсальную формулу: «Все будет так, как будет, и никак иначе» — и собирается всегда и во всем следовать этому принципу.

На новом месте

Все оказалось еще более удивительным, чем можно было ожидать. Совершенно незнакомый язык. В гимназии учила французский, мало что осталось в памяти, но все же. Немецкий не учила, но он немножко похож на идиш, кое-что удается понять. А тут редко-редко услышишь знакомое слово, да вообще все совершенно чужое. Знающие люди говорят, что балтийские языки больше всего похожи на финский и венгерский. Для Фирочки это все равно что объяснить, насколько Северный полюс похож на Южный, она ни там ни там не была, не видела. Потому любое общение с местными людьми для нее — проверка собственной психики на прочность.

Квартиру, в которую привез ее Авраам, она для себя определила как бывшую роскошную: высоченные, больше четырех метров, потолки с изысканной лепниной, изразцовые голландские печи с розовыми амурчиками под потолком, трехцветный дубовый паркет, огромные окна, балкон с чугунными решетчатыми перилами. Но при этом кухня и ванная комната отсутствуют, то есть они, конечно, существуют, но отгорожены от остальных помещений и превращены в отдельную жилплощадь, там помещается какая-то полусумасшедшая старуха, и с первых дней она чаще, чем хотелось бы, наведывается прямо с утра к соседям. Авраам кипятится, а Фирочка стесняется отказать бедняжке от дома и усаживает ее завтракать — чаще всего это картошка с селедкой и квашеная капуста, разносолы в семье не приняты, а Авраам вообще на завтрак ест просто черный хлеб с маслом и пьет крепкий чай.

Дрова и уголь Авраам заготовил, стол, табуретки, кровать имеются, надо шить занавески и налаживать быт. В этой странной стране, которая никак не заграница, а тот же СССР, все совсем по-другому. В магазинах, как везде, скудно и дорого, очереди за хлебом и сахаром, всего не хватает. Но базар! Фирочка, сколько живет, такого изобилия не видела, а как все дешево, и ходить никуда не надо: два раза в неделю, перед базарными днями, улица превращается в нескончаемый обоз, крестьяне везут свои товары и по дороге распродают их.

Не в первый день, но довольно скоро Фирочка выясняет, что это результат коллективизации, Литва стала советской аккурат к началу войны, колхозы начинают создавать только теперь, и сельский люд стремится хоть что-то выручить за свои продукты, пока не отобрали, хоть как-то обеспечить себя на будущее. Это, конечно, грустная история, но Фирочка привыкла воспринимать жизнь конкретно. В ее мирке все хорошо — значит, все хорошо. И она с энтузиазмом занимается своим домом и своим мужем, быстро знакомится с соседями, благо дом ведомственный, все служат в том же госпитале, только сумасшедшая старуха судится с бывшим своим мужем-доктором, ее боятся, и никто не решается дать ей отпор.

Госпиталь от их дома очень недалеко, муж успевает в перерыв обедать дома, и Фирочка, как в прежние времена, старается, чтоб дома было тепло, вкусно, чисто и всегда много яблок. И чтоб всегда был запас лука, потому что Авраам вечно таскает у нее вязанки лука на лечение своих солдатиков, говорит, что это лучше любых таблеток. Даже терку жестяную унес на работу, пришлось новую купить.

Она уже знает в лицо тех, кто привозит продукты на продажу, у кого что покупать, помнит некоторых по именам, а они зовут ее «пани докторόва» — в большинстве это поляки, ведь Вильнюс был «польским краем», только с началом войны вернулся в Литву. По соседству тоже многие говорят по-польски. Для Авраама языковой проблемы нет, если не