Риббентроп. Дипломат от фюрера - Василий Элинархович Молодяков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Разговор о главном продолжился на третий день. Риббентроп прямо и недвусмысленно пообещал Японии помощь на случай ее конфликта с СССР, добавив, что японцы могут смело продвигаться на юг к Сингапуру, не опасаясь удара с севера. «Ясно одно: если Россия нападет на Японию, Германия выступит немедленно… Разумеется, мы не можем сказать, как будут развиваться дела с Россией. Неясно, будет Сталин настаивать на своей нынешней политике враждебности к Германии или нет… В любом случае Мацуока не может доложить императору по возвращении в Японию, что конфликт между Германией и Россией невозможен»[80].
В этом месте Шмидт, переводивший с немецкого на английский, во избежание недоразумений даже переспросил гостя, вполне ли тот понял сказанное. Мацуока все же поинтересовался, нельзя ли будет через некоторое время вернуться к идее присоединения Москвы к «союзу трех», но Риббентроп решительно отмел подобную возможность. С большим интересом он заговорил о будущем Антикоминтерновского пакта, срок действия которого истекал через полгода, но сослался на непредсказуемость ситуации и предложил подождать до осени. Тогда, дескать, все и прояснится. А пока… Пока можно заключить с Москвой какое-нибудь сугубо формальное, ни к чему реально не обязывающее соглашение, если это уж так необходимо для Токио.
В Берлине на «континентальном блоке» поставили крест, и Мацуока это четко понял. Однако о плане «Барбаросса», то есть о принятом решении воевать с СССР, он не был оповещен ни официально, ни неофициально, причем это было сделано по личному указанию Гитлера{14}. Гость, в свою очередь, не сказал, что еще в феврале попытался вступить в контакт с Черчиллем через посла в Лондоне Сигэмицу Мамору и лелеял надежду встретиться с британским премьером, пусть даже тайно.
По возвращении Мацуока из Рима, где он встречался с Муссолини, Чиано и папой Римским, 5 апреля разговор зашел о положении в покоренной немцами Европе и о ее дальнейшей судьбе. Главной темой стала Югославия, и Риббентроп обронил любопытную реплику о «влиянии „Черной руки“ на политические события в Белграде». Так называлась тайная организация сербских националистов, причастная к организации убийства 28 июня 1914 года в Сараеве наследника австро-венгерского престола Франца Фердинанда, которое запустило «часовой механизм» Первой мировой войны. Но какое отношение имели к реалиям 1941 года тайны четвертьвековой давности? Возможно, самое непосредственное. Членами «Черной руки» были тогдашний югославский посланник в Москве Милан Гаврилович (лидер сербской Аграрной партии) и отставной полковник Божин Симич, откомандированный в Москву новым правительством с чрезвычайными полномочиями для заключения пакта со Сталиным (втайне от посланника он встречался с советскими дипломатами и говорил, что именно он «обрабатывает» премьера Симовича в пользу договора). В Европе факт их принадлежности к «Черной руке» был известен с 1-й половины 1920-х годов, в СССР — с выходом в 1930 году книги Н. П. Полетики «Сараевское убийство», если не раньше{15}. Удивительно, почему историки Второй мировой войны до сих пор обходят его вниманием.
Инициатива заключения Договора о дружбе и ненападении между СССР и Югославией, подписанного рано утром 6 апреля (но датированного 5 апреля), исходила от Симовича и была поддержана Сталиным. Центральные газеты поместили на первой странице не только текст договора, но и фотографии, сделанные во время церемонии подписания. Гафенку вспоминал, что «ни разу со времени [Советско-германского. — В. М.] пакта 23 августа 1939 года Сталин так не улыбался. Он не мог выразить свою позицию более ясно и четко»{16}.
Решение советского вождя заключить договор с Югославией именно в этот крайне сложный момент международного положения до сих пор вызывает споры историков и политологов. К полуночи 6 апреля Деканозов из Берлина проинформировал Сталина о том, что вторжение неизбежно, поэтому удержать Гитлера от нападения договор не мог. Молотов сообщил Шуленбургу о переговорах и о возможности подписания политического (но не военного!) соглашения. Посол заявил, что «момент его заключения произведет странное впечатление в Берлине, вызовет там удивление и возбуждение во всем мире», хотя «с деловой, трезвой точки зрения ничего нельзя сказать против заключения пакта»{17}. В итоге договор никого не спас, но серьезно осложнил отношения между Москвой и Берлином. На рассвете 6 апреля вермахт вторгся в Югославию.
Обратный путь Мацуока тоже пролегал через Москву, где он решил задержаться подольше. До границы Осима ехал с ним в одном купе и убеждал не подписывать никакого договора, потому что Германия и СССР будут воевать. На источник информации посол не сослался, но Вайцзеккер позже утверждал, что именно он, вопреки линии Гитлера и Риббентропа, заронил в душу Осима сомнения в безоблачности отношений двух стран{18}. Министр счел услышанное блефом и подписал в Москве пакт о нейтралитете.
Узнав эту новость, Риббентроп, по свидетельству Хессе, в гневе вскочил из-за стола и начал проклинать японцев и лично Мацуока, которого назвал «низким существом, купленным англичанами». «Гитлер отреагировал похожим образом, но более реалистично и менее лично», беспокоясь о том, не сказал ли рейхсминистр гостю чего-нибудь лишнего, о чем тот мог проболтаться в Кремле. Мацуока ни о чем не проболтался, и Берлин сделал хорошую мину при плохой игре, не став осложнять отношения с Токио, где трубили о крупной дипломатической победе{19}.
В этом отлично подыграл… сам Сталин. Приехав вместе с Молотовым на вокзал проводить японского министра, который после кремлевских возлияний еле держался на ногах, вождь на глазах изумленного дипкорпуса демонстративно оказал внимание Шуленбургу. «Сталин громко спросил обо мне, — сообщал посол, — и, найдя меня, подошел, обнял меня за плечи и сказал: „Мы должны остаться друзьями, и вы должны все для этого сделать!“ Затем Сталин повернулся к исполняющему обязанности военного атташе полковнику Кребсу и, предварительно убедившись, что он немец, сказал ему: „Мы останемся друзьями с вами в любом случае“. Сталин, несомненно, приветствовал полковника [Ганса. — В. М.] Кребса и меня, таким образом намеренно и тем самым сознательно привлек внимание многочисленной публики, присутствовавшей при этом». Несколькими строками выше Шуленбург писал: «На вопрос итальянского посла, поднимался ли во время переговоров Мацуока со Сталиным вопрос об отношениях Советского Союза с „осью“, Мацуока ответил, что Сталин сказал ему,
