Торговцы мечтами - Гарольд Роббинс

они в это время смеялись надо мной, — горько произнес он, затем закрыл лицо руками. — Почему мне никто ничего не сказал?

Петер положил руку на плечо товарища.

— Никто не мог тебе этого сказать, Джонни, — сочувственно ответил он. — Такие вещи нужно узнавать самому.

В зале заседаний стоял затхлый воздух. Секретарь объявил певучим голосом:

— Слушается дело Джона Эджа против Далси Уоррен Эдж. Истец присутствует?

— Да. — Адвокат Джонни дал ему знак встать.

Эдж, медленно встал и посмотрел на седого судью, на лице которого виднелась скука. Для него это было обычным, неинтересным делом.

— Мистер Эдж, вы по-прежнему настаиваете на разводе? — спросил он монотонным голосом, закрывая глаза.

— Да, Ваша честь, — ответил Джонни после некоторых колебаний.

Судья открыл глаза, посмотрел на Джонни Эджа и принялся листать документы. Затем устало расписался и протянул бумаги секретарю, стоящему рядом с пресс-папье.

— Суд объявляет брак расторгнутым! — объявил судья.

Секретарь обвел взглядом зал заседаний и прочитал:

— Суд второго района штата Невада, судья Мигуэль В. Кохан, удовлетворяет иск истца о разводе по причине несовместимости характеров супругов.

— Ну вот, мистер Эдж, — улыбнулся адвокат. — Теперь вы свободный человек!

Джонни не ответил. Он молча наблюдал, как адвокат взял документы у секретаря и протянул ему. Он, не глядя, сунул их в карман пиджака и пожал адвокату руку.

— Спасибо.

Затем Эдж направился к выходу. У двери оглянулся. Коричневые, полусгнившие деревянные панели на грязно-серых стенах, исписанные и исцарапанные ножами светло-желтые скамьи — вполне подходящее место для окончания супружеской жизни.

Глаза Эджа неожиданно наполнились слезами, и он поспешно вышел на улицу. «Теперь вы свободный человек», — сказал адвокат. Он покачал головой. Джонни сомневался, что когда-нибудь станет по-настоящему свободным.

В подавленном настроении он остановился у киоска и купил газету. Лениво открыл и начал просматривать заголовки. В глаза сразу бросились красные крупные буквы в верхней части первой страницы:

«Второй раз в этом месяце на бирже резкое падение курса акций!

Тысячи людей разорены в результате паники на Уолл-стрит!

Нью-Йорк, 29 октября, АП[27]. На нью-йоркской бирже царит хаос и паника! Бизнесмены охвачены одним желанием — продавать, продавать и продавать, пока еще есть возможность. Самая большая биржевая паника в истории страны!»

СУББОТА. 1938

Я проснулся с раскалывающейся головой, сел на кровати и покачнулся. Прижал к вискам ладони, чтобы унять боль, но облегчения не получил. Боль совсем не уменьшилась.

Меня неожиданно затошнило, во рту появился неприятный привкус. После того, как тошнота прошла, я понял, что худшее позади.

— Кристофер! — закричал я. Куда он подевался, черт возьми? Вечно куда-то исчезает, когда нужен. — Кристофер!

Открылась дверь, и показался Кристофер с подносом.

— Да, миста Джонни. — Он поспешно подошел к кровати, поставил передо мной поднос и поднял салфетку.

От запаха еды меня чуть не вырвало.

— Да что с тобой сегодня? — раздраженно воскликнул я. — Убери это и принеси минералки.

Крис торопливо накрыл поднос, взял его и направился к двери.

— Газеты можешь оставить, — язвительно напомнил я.

Он вернулся, и я взял с подноса газеты. На его лице мелькнула обида, но я решил не обращать внимания. Заголовок в «Репортере» гласил:

«Фарбер и Рот в совете директоров «Магнума»!»

Я положил газету и откинулся на подушки. Значит, это не просто сон. Сны не становятся заголовками в газетах, тем более в «Голливудском репортере».

Я медленно прочитал статью. Все, как рассказывал Боб. Вчера вечером совет директоров «Магнума» избрал Рота вице-президентом, отвечающим за производство, а Фарбера наделил специальными полномочиями советника и тоже выбрал в правление.

Черт бы их всех побрал! Я сердито скомкал газету и швырнул на пол. В этот момент вернулся Кристофер, и я громко сказал:

— Они не могли так поступить со мной!

— Что вы сказали, миста Джонни? — испугался негр, спеша к кровати со стаканом минералки.

— Ничего. — Я выпил воду и сразу почувствовал облегчение.

— Какой костюм хотите сегодня надеть, миста Джонни? — озабоченно поинтересовался Кристофер.

Я посмотрел на слугу, и мне неожиданно стало стыдно за свою несдержанность.

— Какой скажешь, Крис. Оставляю костюм на твое усмотрение. — Я наблюдал, как он подошел к шкафу и открыл дверцу. — Извини, что я накричал на тебя, Крис.

Он обернулся, и неожиданно на его лице появилась широкая улыбка.

— Ничего страшного, миста Джонни, — мягко ответил негр. — Я знаю, что вы не всерьез, просто у вас голова забита неприятностями.

Я улыбнулся, и он со счастливым видом принялся выбирать костюм. Закрыв глаза, я откинулся на подушки. Боль в голове начала медленно проходить, и моя голова постепенно прояснилась.

Я чуть не сказал вслух, что наступила моя очередь. Сначала был Борден, потом Кесслер, сейчас я. Одного за другим они вышвыривали нас. Неужели этих негодяев нельзя победить? Я сжал пальцы в кулаки, и простыни затрещали. Но меня они еще не вышвырнули и не вышвырнут без борьбы. Я медленно разжал пальцы и вспомнил, как все начиналось.

Это произошло в тридцать первом. Петер, как обычно, приехал в Нью-Йорк. Я сидел у себя с ребятами, и мы работали. В комнате стояли клубы дыма хоть топор вешай, короче, атмосфера была деловой.

Мы, как и остальные кинокомпании, несли убытки. Только «Метро» не теряла денег, потому что имела доступ к монетному двору.

Мы продолжали списывать девять миллионов, потраченные на немые картины. Наши озвученные фильмы мало чем отличались от фильмов других студий. Мы никак не могли научиться правильно пользоваться звуком.

Но будущее не казалось мрачным. В запасе мы имели один фильм-верняк о группе немецких солдат, который выражал всеобщие чувства о бессмысленности войны. И мы снимали другие, такие же удачные, по словам Петера, картины. Я надеялся, что он прав, хотя в душе сомневался.

Сейчас мне приходилось больше помалкивать. Когда «Магнум» перешел на звуковое кино, я ошибочно настоял на использовании звуковых дисков вместо пленок. Петер с неохотой согласился, но только после того, как я напомнил, что идея звукового кино принадлежит мне.

Чтобы перейти на пленку, пришлось потратить еще миллион долларов. Петер Кесслер тактично не стал шуметь и бередить мою рану, хотя ясно дал понять, чтобы я держался подальше от производства.

Сначала я обиделся, но через некоторое время успокоился. Я решил, что, когда все вернется в нормальную колею, он забудет о моем неудачном предложении.

Не помню, кто говорил, когда у меня на столе зазвонил телефон. В кабинете воцарилась тишина. Я нажал кнопку и сказал:

— Да, Петер?

— Джонни, немедленно зайди ко мне! — раздался резкий голос