Торговцы мечтами - Гарольд Роббинс

— У меня все в порядке, — ответил он, опять кусая яблоко.

— Смешно, — сказал Шмульке, хитро глядя на Бордена, — что ты покупаешь у меня яблоки, а не воруешь их.

— Наверное, немного повзрослел, — улыбнулся Борден.

— Ты был в детстве большим хулиганом, — задумчиво покачал головой старик. — Всегда что-то имел на уме. Чтобы уследить за тобой, мне не хватало двух глаз.

— Времена меняются.

Старик подошел ближе, и Вилли почувствовал неприятный запах у него изо рта и увидел желтые никотиновые пятна на бороде. Шмульке пощупал пальто Бордена.

— Отличное пальто, — похвалил он. — Ткань гладкая, как шелк. Как дела в кино?

— Потихоньку. — Улыбка сошла с лица Вилли. Он отвернулся и направился дальше, бросил через плечо: — Пока, Шмульке!

Старик наблюдал, как он перешел улицу, и подошел к соседнему торговцу.

— Гершель, смотри! — взволнованно показал он на Бордена. — Посмотри туда. Большая шишка в кино! Мы с его отцом приплыли в Америку на одном пароходе. Видишь его? Он стоит перед домом, в котором когда-то жил.

Второй торговец с любопытством посмотрел на Бордена.

— Актер? — равнодушно поинтересовался он.

— А кто же еще, по-твоему! — с негодованием уставился на него Шмульке.

Они опять посмотрели на Бордена, который медленно взошел на крыльцо и скрылся в подъезде.

Мимо прошла женщина, и ему пришлось прижаться к стене, чтобы дать ей пройти. Под ногой скрипнула доска, из мусорного ящика, стоящего за лестницей, выскочила кошка и промчалась мимо.

Вилли остановился на третьем этаже. Несколько секунд он старался отдышаться. Прошло время, когда он взбегал на третий этаж, перепрыгивая через три ступеньки, и даже не замечал подъема. В слабом свете маленькой лампочки он посмотрел на дверь.

Вытащил из кармана связку ключей, нашел нужный и вставил в замок. Дверь заскрипела на ржавых петлях, и Вилли замер на секунду на пороге. Со дня смерти отца в квартире никто не жил. Борден хотел, чтобы отец жил с ним, но старик отказывался. Он мог жить только здесь. После его смерти Вилли зачем-то продолжал платить за квартиру жалкие девятнадцать долларов в месяц.

Он закрыл за собой дверь и огляделся по сторонам. Убогая ветхая мебель, покрытая пылью, ящик в центре комнаты, на котором старик сидел во время траура после смерти матери Вилли. Он так и не разрешил выбросить его. Ящик постоянно напоминал ему о жене.

Вилли перевернул его ногой. Из-под ящика выскочила мышь и бросилась к дыре в стене. Под ящиком остался чистый блестящий прямоугольник, со всех сторон окруженный пылью.

Борден прошел через все комнаты в свою спальню. В комнате еще стояла кровать. Борден дотронулся до стены над кроватью, прямо под окном, отделяющим две комнаты. Царапины не исчезли. Вилли зажег спичку и нагнулся. В дрожащем пламени он прочитал грубо нацарапанные на стене слова «Уильям Борден». Он сделал эту надпись в тот день, когда решил сократить свою фамилию и сделать ее более американской. Пламя погасло, и Борден выпрямился. Он вошел в гостиную, единственную комнату в квартире с окнами, выходящими на улицу. Летом их распахивали настежь, и Вилли спал на полу под ними.

Борден выглянул на улицу, но ничего не увидел через грязное стекло. Он попытался открыть окно, но оно не поддавалось. В квартире стоял затхлый воздух. Вилли оглянулся в поисках палки, потом опять взялся за ручку. Он дернул изо всех сил, и окно внезапно открылось. В комнату ворвался свежий воздух и крики продавцов, зазывающих покупателей.

Внизу бурлила жизнь. Я не знал, сколько он стоял у окна, не знал, о чем он думал в это время, и никто никогда не узнает этого.

Мы только знаем, что Борден достал из кармана второе яблоко и начал есть. Очевидно, оно ему не понравилось, потому что, откусив несколько раз, он положил его на подоконник.

Затем Борден вернулся в центр комнаты и вытащил из другого кармана револьвер. Полиция так и не выяснила, где он его взял.

В пустой комнате прогремел выстрел, за которым последовал звук падающего тела. Со старого потолка посыпалась штукатурка. На улице внезапно воцарилось испуганное молчание.

Вилли Борданов вернулся в дом, в котором родился и вырос, чтобы умереть.

— Как насчет серого, миста Джонни, того в белую полоску? — спросил Кристофер.

Я глупо уставился на него. Мои мысли находились далеко.

— К нему отлично идут красно-голубой галстук и коричневые ботинки, миста Джонни, — серьезно заверил меня Крис.

— Хорошо, Кристофер, — тяжело вздохнул я. — Какой скажешь, тот и надену.

Я отправился бриться, а ванна в это время наполнялась горячей водой. Горячая ванна успокоила мои напряженные нервы, вскоре я расслабился и почти уснул.

— Ну что, готовы вставать, миста Джонни? — заглянул в ванную Кристофер.

Я кивнул.

Кристофер помог мне подняться. Я уперся в параллельные брусья, стоящие рядом, и выбрался из ванны. Он набросил на меня махровое полотенце и вытер досуха. Моя кожа порозовела, и ее начало покалывать и жечь. Я улыбнулся, головная боль совсем прошла.

К Петеру я приехал в начале четвертого. Стоял один из необычайно теплых дней, какие весна часто дарит в Калифорнии. Я поднялся на крыльцо и вытер лицо платком. Из бассейна донесся голос Дорис, и я оглянулся.

Она как раз выходила из воды, и на черном купальном костюме, переливаясь, сверкали в лучах солнца крошечные капельки воды, будто алмазы. Она сняла шапочку и встряхнула волосами.

— Вода так манила, что я не устояла, — сообщила Дорис, когда я подошел.

Она подставила щеку для поцелуя, набросила на плечи махровый халат, и мы направились к дому.

— Как Петер?

— Сегодня намного лучше, — счастливо улыбнулась она. — Сидит в постели и ведет себя, почти как всегда. Он уже спрашивал о тебе. Наверное, хочет поговорить.

— Я рад, — просто ответил я.

Мы вошли в дом через подвал, и поднявшись по лестнице, остановились перед комнатой Петера.

— Иди поговори с ним. Я оденусь и тоже приду.

— О’кей. А где мама?

— Спит, — бросила она через плечо.

Я открыл дверь и вошел в комнату. При виде меня Петер улыбнулся. Вся кровать была завалена газетами, и я сразу понял, что он знает все последние новости. У окна читала медицинская сестра.

— Не утомляйте его сильно, мистер Эдж, — предупредила она и вышла.

Петер опять улыбнулся и протянул руку. Я пожал ее. В его пожатии чувствовалась сила и теплота, которых раньше не было.

— Как дела? — поинтересовался я.

— В порядке, — печально ответил он. — Хочется встать, но мне не разрешают.

Я улыбнулся и сел рядом с кроватью.

— Не будь shtarker. Делай,