Долгая зима - Владимир Иванович Петров

Подступивший к горлу комок мешал дышать Сергею Петровичу. Что-то схожее с астмой и отравлением душило его. Усилилась тошнота, проступил холодный пот. Он поднялся, подошёл к жене, тихонько тронул её.

Зоя Григорьевна приоткрыла глаза, улыбнулась ему:

– Полегчало малость… Полежу маленько, ладно?

– Ладно, – кивнул он, подумал: «Умаялась, бедная. В деревне наломалась, в дороге на попутных натряслась. Ничего не замечает. Может, к лучшему, не видит безобразия…»

– Спи, – сказал он, поправил халат, которым она прикрывалась. – Выйду, воздуха дохну.

Промокая носовым платком лоб, он прошёл по забитому вагону до тамбура, открыв дверь, высунулся головой. Поезд шёл на хорошей скорости. Упругий воздушный поток бодрил, прочищал дыхание, снимал тошноту.

Мелькали телеграфные столбы. Вдоль всего пути с небольшими просветами тянулись лесопосадки. Проплывали убранные поля, большей частью уже вспаханные, кое-где подпоясанные речками. Соломенные омёты на свежей осенней зяби казались маленькими желтками на огромных жаровнях.

Всё до мельчайших подробностей было знакомо и понятно Сергею Петровичу, и от всего этого, родного и близкого, скоро внезапно подступившей аллергии, вызванной вагонной грязью и зловонием, как не бывало.

Показалась очередная станция.

– Переволоцкая, – определил Сергей Петрович. – Совсем немного осталось.

Встреча

На редкость долгие дожди угадали к листопаду. Обиженно нахохлились деревья. Прослезились окнами дома. Не принимаемая набухшей землёй всё пребывающая сверху вода заливала город…

В один из таких тоскливых дней на кладбище возле свежей могилки мокнул мужчина лет сорока пяти. Время от времени он свинчивал пробку водочной литровки, полнил стаканчик, ладошкой протирал фотографию на памятнике и выпивал.

Темнело, а он всё не уходил.

«Ненормальный, что ли? Кажись, и на прошлое дежурство его видел, – подумал о посетителе сторож, маленький, сухонький старичок. – Пойду узнаю». Он укутался в потёртую, давно выцветшую солдатскую плащ-палатку и вышел из прогретой электропечкой будки в зябкую мокрень.

– Закругляйся, паря, – незлобиво потревожил он странного посетителя. – Тута тебе не ресторант.

– Извините, не расслышал, – повернулся к нему тот.

– Домой, говорю, надоть. Чего мокнуть зря? И поздно уже…

– Да, да, конечно… – Посетитель встал, потянулся к водке. – Помяну вот ещё раз… Может, и вы со мной? Извините, не знаю, как величать.

– Мефодичем кличь, – не отказался сторож от приглашения, прошёл в раскрытую калитку. – Тебя-то как?

– Евгений.

– Женька, значить. – Мефодич подрагивающей рукой взял наполненный стаканчик, спросил: – Кем приходится?

– Жена. – Евгений вновь протёр фотографию. – Расстались вот…

– Царствие ей вечное. – Мефодич с удовольствием выцедил водку, подслеповато вгляделся в табличку. – Молодая больно. Жить бы да жить… Сердце?

– Угадали, Митрич. Таила, не жаловалась… Не верится всё.

– Уважал, видать, сильно?

– Любил, Мефодич. Очень любил! Не представляю, как без неё теперь. Жить не хочется.

– Ну, это, Женька, ты брось. – Мефодич помянул ещё, оживился. – Понять тебя можно. Как же не понять. Сам такое спытал. Ничего… С двоими ещё пожил. Тута они обе лежат. А первая жена в городе, на старом кладбище. Рядышком тама и себе место держу. Пора уже, кажись. На восьмом десятке как никак. С другой стороны, и спешить вроде бы не к чему. Время-то, сам чуешь, непутное теперича. Внучкам помогаю. Пенсия, сторожевые… всё им. У тебя сколь?

– Извини, не понял?

– Деток, говорю, сколько?

– Сын. Студент.

– То-то. А ты, паря, говоришь, жить не хочется…

Дома Евгений увидел оставленную на видном месте записку сына, прочитал: «Заночую у Гоши. Олег».

– Гоша? Это чей же? А-а, вспомнил. Старший Кузькиных. Точно. Ещё Галя неважно о нём отзывалась. Неспроста из рыжих этот Гоша. Меченый, стало быть… Галя не ошибётся. Психолог она классный. На хорошем счету в своей конторе… – Он рассуждал так, словно не схоронил жену, словно выйдет она сейчас из кухни, руками всплеснёт, скомандует: «Живо в ванную!», а он поцелует её и тепло ему станет, спокойно.

– Галя?! – Позвал он даже, забывшись, по комнатам походил. Очнулся скоро, в кресло упал, больно стиснул веки. На душе стало муторнее и слякотнее, чем на улице. Захотелось ещё водки. Не поленился сходить за ней в коммерческий ларёк, жадно выпил и, не переодевшись в сухое, за кухонным столом прямо забылся в тяжёлом сне.

…А дни текли своим чередом. На смену мокрой осени явился бодрый зазимок, лужи гладко застеклил, снежинками заиграл. Следом и зима накатила.

Только на душе Евгения по-прежнему по-осеннему тоскливо и пасмурно. Привыкший к верховодству жены, без неё всё в доме делал он плохо и несвоевременно, тратился излишне, непродуманно, но за выпивкой не слишком огорчался.

– Подыскал бы какую порядочную, – не выдержал однажды сын, довольствовавшийся лишь поздним чаем натощак. – Живём как постояльцы. Ни в кастрюлях, ни в холодильнике…

– О чём ты, Олежка, – не на шутку обиделся Евгений. – Разве смогу я другую привести в дом вместо мамы?

– Я о домработнице, – уточнил Олег.

– А-а… Надо подумать…

Не ладилось у Евгения и на работе. Понимающее начальство, дав своему единственному электронщику возможность отойти после похорон, потихонечку стало выжимать из него восполнения упущенного. Евгений же, находясь на работе, можно сказать, отсутствовал на ней, хотя внешне ничем не выдавал себя. Как и полагалось, он сидел в своём кабинете за умными схемами, в цех к станкам с программным управлением ходил, только никак не мог сосредоточиться по делу, личное забыть. Перед его глазами постоянно стояла жена. Бывало, пойдёт он к станку, а Галя тут как тут, за сына своего встревоженная.

– Поговори с ним по душам, – слышится ему. – Совсем Олежка наш от рук отбился.

– Пробовал. Не получается. Гоша ему дороже отца родного.

– Не отчаивайся, милый, ещё раз попытайся.

– Хорошо, Галя…

В такие минуты он ничего не видел, никого не слышал, где-то наверху витал.

– Мыслит! – не тревожили его станочники, для которых он был электронным богом.

А Евгений медленно опускался с небес на землю, тяжело вздыхая, шёл в свой кабинет залить очередной стопочкой водки подступившую к горлу тоску. С нетерпением дожидал он конца рабочего дня, чтобы отправиться на кладбище.

За короткий срок пристрастился Евгений к водке. Его, не выпивавшего ранее, слабовольного по натуре, быстро взяла «зелёноглазая». В одиночку он пил, украдкой. Но разве утаить алкогольную болезнь, обещавшую скорые неприятности на работе? Хуже того, терял он влияние на сына, после смерти матери предоставленного самому себе.

От всего этого, в надежде встряхнуться, на завод-изготовитель станков напросился он съездить, дефицитных деталей и ума набраться. Не помогло. Ещё сильнее там затосковал, внезапно домой собрался, даже некомпенсируемых заводской бухгалтерией денег не пожалел на дорогой билет в последний ночной поезд, хотя спокойно мог переждать в уютном номере гостиницы до следующего, дневного.

В двухместное купе СВ-вагона он