Долгая зима - Владимир Иванович Петров

Права была жена. Действительно, в последние годы не занимался он сыном, как раньше бывало, когда и на лыжах с ним ходил, и мяч футбольный гонял. Домашнюю газету выпускали, благодаря чему сын довольно сносно рисовать стал и стихи немудрёные складывать, трогательные, что даже в местной газете однажды напечатался. В шахматы научил его играть, в клуб привёл, радовался его быстрым спортивным победам. Для общего развития в музыкальную студию при заводском Доме культуры определил, не предполагая, что тем самым сыну дальнейшую дорогу подсказал. Не нравился ему выбор сына. Не совсем серьёзным делом считал он музыку. По технической линии, по стопам своим хотел его двинуть, но перечить не стал: пусть попробует, авось остынет. Когда же убедился в даровитости сына и его настоящей увлечённости музыкой, отступился в своём намерении, контроль с него снял, всё меньше уделяя ему внимание, общаясь изредка, скажем, за шахматной партией или же телепередачей «Что? Где? Когда?»…

Теперь вот ворочался Вадим Петрович на поскрипывающей тахте и вздыхал, чего не мог позволить при жене. По-разному думалось ему, словно раздваивался он в поисках истины.

– Проглядел парня, – рвал душу первый в нём. – Покатился сынок твой по наклонной, не остановить.

– Не покатился, – возражал другой. – Цель у него есть. Ради неё одумается. Вот увидишь.

– Явно перегнул ты. Валерия права: не так бы надо, помягче бы… – наступал первый. – Зелёный ведь ещё, не устоявшийся. После твоего нравоучения сломается, под влияние чьё-либо нехорошее попадёт.

– Не думаю. Здоровые корни не дадут искривиться стволу.

– Верно, крепкие у сына корни. Могут удержать его от опрометчивого шага. Но при соответствующей лишь почве. Попробуй пересади деревце из чернозёма в песок. Мигом усохнет… Даже полив не поможет, если к тому же климат резко изменится. Сейчас для этого все основания: «зубры» в Беловежской Пуще такое на троих сообразили, что самое время теперь спиваться: кому от дикой радости за вседозволенность, кому с горя от нищеты беспросветной. Остальным же, непьющим, с похмелья будто, от всего этого мучиться.

– Нет, не сопьётся сынок. Подумаешь, раз-другой испробовал.

– Не устоит…

Остро кольнуло в груди: попробуй устои в сегодняшнем беспределе, когда хулиганство, воровство и прочее низменное становится привычным, чуть ли не модным среди молодёжи: никому не хочется быть белой вороной. Даже в деревне. Ему, выросшему в ней, частенько туда приезжающему из города, хорошо видны перемены. Не до лапты ей, не до «чижиков».

«Сердце, – определил Вадим Петрович. Полежал немного, на балкон вышел воздуха глотнуть. – Надо же! – подумал он о сердце. – Не рановато ли о себе напомнило?»

Густела тёплой теменью ночь. На небе друг за дружкой зажигались звёздочки, своим далёким мерцанием усиливающие тревогу Вадима Петровича. Выкатилась луна, к последним дням августа округляющаяся, холодноватым жёлтым светом пролилась на затихший город. На перекрёстке дорог неустанно перемигивались с поредевшими машинами трёхцветные светофоры. Некоторые из машин сворачивали во двор девятиэтажки, где жил Вадим Петрович, к небольшому коммерческому магазину-универсаму, в одном из нижних помещений которого открылся ночной кабачок, успевший недобро прославиться пьяными драками и разборками.

От автобусной остановки к этому питейному заведению направились трое: двое молоденьких парней и явно не желающая с ними идти девчушка. Неподалёку от кабачка остановились они у тополей, пробующих дотянуться ветками до балкона Вадима Петровича, негромко заспорили. Один из парней, поменьше, сбегал в кабачок за спиртным, предложил первой выпить девчушке, всё пытающейся вырваться из объятий другого, рослого и крепкого. Она замотала головой, отказываясь, но рослый силком заставил её пригубить зелье. Потом сам приложился как следует к стеклянному горлышку бутылки, передал оставшееся в ней напарнику и потянул упирающуюся девчушку под тополя, подальше от лунного подгляда, повалил её в некошеную траву.

– Отпусти сейчас же! – крикнул Вадим Петрович.

Рослый продолжал начатое дело, не обращая внимания на окрик.

– Кому говорю! – возмутился наглостью рослого Вадим Петрович. – Слышишь, ты…

– Замолчь, дядя. Не то вычислим и вместо неё тебя в два смычка сзади отделаем, – отозвался второй и запустил вверх, в него опорожнённой бутылкой. – Сгинь!

Не добросил, однако, этажом ниже в спаленку Хрипатого, под такой кличкой известному всему дому пьяницы и дебошира, угодил.

«Бог шельму метит», – невольно успел только подумать Вадим Петрович, как из разбитого окна понеслось насыщенное матом и угрозами хрипатовское:

– Головы поотрываю! Убью!

Следом что-то тяжёлое хрястнулось об асфальт, чуть не задев метателя бутылки, с ходу давшего дёру. Приятель его тоже побежал, наконец-то, оставив в покое девчушку, которая, к удивлению Вадима Петровича, подалась за ними же, остановившимся возле автобусной остановки.

«Оказывается, одного с ними поля ягодка… А я за неё заступаться вздумал… И-эх! Дети ещё, а такое вытворяют. Родителям-то каково? Особенно девушки этой… Ждут небось, волнуются. Время-то за полночь… Распустились, дальше некуда. Не все, конечно, такие. Но наслышался и насмотрелся на всяческие их безобразия. Вчера только в автобусе двух пичужек встретил. Не стесняясь меня, с такими откровенными подробностями беседу повели, хоть уши затыкай. Мне же, справедливо пристыдившего их по-отечески, такое предложили, что на первой остановке выскочил, чтобы, не дай бог, пичужки в приставании к ним его не обвинили. От таких что угодно можно ожидать. Им, бесстыжим, заголить бы попки недозрелые да ремешка всыпать, чтобы впредь неповадно было трусики с малолетства по-взрослому делу скидывать. И-эх!»

– Что за шум? – заглянула на балкон Валерия Ивановна.

– Ничего страшного. Хулиганьё Хрипатому стекло выбили. Слышишь, как полощет?

– Мозги бы лучше выбить Хрипатому этому. Ложился бы, чем его слушать.

Вадим Петрович обнял жену:

– Ноченька-то какая! Звёздная, лунная… Постоим?

Валерия Ивановна не приняла предложения мужа, отстранилась, ушла обиженная:

– Железный ты всё-таки человек, бесчувственный. Тут такое на душе, а тебе хоть бы что. Звёздочками любуешься…

«Да не железный я», – хотел прикрикнуть он, но не стал. Пусть думает так, не знает, как сердце щемит ему тревога за сына.

Вновь вернулся он мыслями к подрастающему поколению, безрассудно, по капельке растрачивающим себя мальчишкам и девчонкам: «Спохватятся ведь, да поздно будет. Вряд ли посчастливится им после всего этого испытывать чувство настоящей любви, чистой и солнечной».

«А как с этим у сына? – подумалось ему. – Может, тоже…»

Чтобы немного встряхнуться от нахлынувших мыслей, Вадим Петрович вернулся в зал, включил телевизор. По первой московской программе показывали американский боевик со стрельбой, кровью… По второй, в мелькающих до боли в глазах кадрах клипа, – в неистовом безвкусном танце ломались чёрные африканцы… По местному коммерческому каналу дюжина раздетых модниц упражнялись в эротической сценке…

– И-эх! – вздохнул он и выключил экран. Взял с книжной полки Пришвина, углубился в его сказочную мудрую и очищающую