Политические сочинения. Том II. Социальная статика - Герберт Спенсер

которая падает на землю, должна бы взыскиваться исключительно с узурпаторов и их потомков. Но и это действительно иначе. Согласно гипотезе, тягость не должна бы падать на невинных. Между тем она падает: подать для бедных оплачивается поземельной собственностью, которая уже несколько раз перешла из рук в руки посредством купли. При сказанном характере тягость не должна бы падать на тех, которые сами были обобраны. Однако же она падает: большинство плательщиков этой подати не принадлежат к поземельным владельцам. Но по смыслу гипотезы все те, которые устранены были от наследия в дарах природы, должны бы получить часть в этом так называемом вознаграждении. Но и этого на самом деле нет: лишь там и сям кое-кто получает его. Система эта, следовательно, не выполняется ни в каком отношении. Она не достигает первоначальных нарушителей. Вместо них облагаются сборами невинные. Снова обирается значительная часть тех, у которых права были уже обобраны. Затем лишь немногим из остальных перепадает кое-что из собранного.

§ 4. Обыкновенно закон о бедных защищается на том основании, что он необходим для смягчения народных страданий. Немудрено, если такого рода причины приводятся человеком, принадлежащим к господствующей церкви; но если на них ссылается диссентер, как это часто бывает, то нельзя не увидеть в этом странной непоследовательности. Множество возражений, делаемых диссентерами против господствующей веры, одинаково применимы и к господствующей благотворительности. Диссентер утверждает, что несправедливо облагать его сбором для поддержания религии, догматов которой он не признает. Но разве нельзя на том же основании протестовать против сбора, назначенного для применения системы вспомоществования бедным, которую плательщик порицает? Он не признает за епископом и духовенством права указывать ему в делах религии, что он должен принять и что отвергнуть. Почему же он не оспаривает права какой-нибудь комиссии или приходского совета выбирать за него достойных благотворительности и отвергать тех, которые будто бы недостойны? Если он отступает от государственной церкви на том основании, что при добровольной и естественной поддержке религия приобретает более всеобщее значение и преданность ей является более искренней, то не следует ли ему отказаться также и от закона для бедных, потому что добровольная благотворительность должна произвести более обширные и более удовлетворительные результаты? Если он находит, что государство, которое проповедует какую-либо веру, вносит этим в ее среду растление и уничтожает ее естественное влияние, то не должен ли он сказать то же самое о зле пауперизма, которым сопровождается государственное вспомоществование бедным? Его нонконформизм в делах веры не должен ли сопровождаться нонконформизмом в добрых делах? Его современные мнения так между собой несообразны, что согласить их нет никакой возможности. Он сопротивляется всякому покушению вмешаться в его выбор по отношению к религии, но подчиняется деспотическим предписаниям касательно применения религиозных требований в жизни. Он отвергает право законодательства объяснять теорию, но находит необходимым, чтобы оно руководило им в практике. Согласование таких положений невозможно себе представить. Тот, кто убежден, что духовным недостаткам можно помочь лишь посредством государственной церкви, тот имеет еще как будто основание предполагать, что посредством такого же учреждения можно помочь и нуждам телесным. Но человек, защищающий свободу выбора, должен уж оставаться при этом принципе во всех случаях.

§ 5. Должны ли страдания несчастного получать облегчение вследствие возвышенных внушений благотворительности или вследствие страха, внушаемого строгими предписаниями закона? Это вопрос вовсе не маловажный. При разрешении задачи, которым из этих путей бедность может получить более облегчения, мы должны принять в соображение не только возможный результат для страдальца, но и влияние, которое это дело имеет на помогающего. При настоящем состоянии общества отношение между благодетелем и облагодетельствованным есть отношение, возвышающее душу. Благотворительность по своей природе существенно способствует цивилизации; она до известной степени укрощает дикие наклонности, которые еще остались в нас, противодействует холодному и жесткому состоянию чувств, какое порождается деловой жизнью; она крепче затягивает цепи взаимной зависимости, сдерживающие людей. Ощущение, сопровождающее всякий благородный поступок, прибавляет лишний атом к созданию души идеального человека. Каждая жестокость непременно изменит свойства человека таким образом, что она оттянет его вниз и приблизит к варварству; точно так же каждый хороший поступок неизбежно изменит свойства человека к лучшему и подвинет его к совершенству. Следовательно, всякое облегчение бедности, совершенное путем симпатии, вдвойне действительно. Оно не только устраняет зло, требующее помощи, но, кроме того, еще помогает человечеству принимать формы, при которых зло это когда-нибудь устранится.

Системы, вынуждающие помочь бедным путем закона, производят совершенно иное влияние: их результаты прямо противоположны. «Милосердие и благость души не создаются принуждением, – говорит поэт. – Они падают, как благодетельный дождь с неба. Они приносят благословение и тому, кто дает, и тому, кто получает». Закон же о бедных пытается сделать людей милосердными насильно: у сопротивляющегося он вымогает и заставляет и благотворимого, и благотворителя равно проклинать такое благотворение; проклятия одного оттенены недовольством и беспечностью, проклятия другого – жалобами и часто возвращающейся горечью.

Самый беспечный наблюдатель должен был заметить это превращение бальзама в яд. Посмотрите на плательщика, когда ему докладывают о появлении сборщика податей. В его глазах вы не увидите выражения милосердия, порожденного мыслью, что дело идет о внесении счастья в жизнь страждущего; нет улыбки, которая бы показывала, что все эгоистические заботы забыты на мгновение, нет мягкости в голосе, признака взволнованного чувства сострадания, нет ничего подобного. Мы скорее встретим омраченное лицо, нахмуренные брови, мгновенное исчезновение обычного мягкого выражения. Податной лист просматривается отчасти со страхом, отчасти с досадой; слышится ропот насчет того, что так скоро после последней уплаты опять приходят за деньгами, кошелек вытаскивается из кармана медленно, каждая монета передается с неудовольствием, со сборщиком обращаются с сухой вежливостью, и когда он уйдет, то нужно некоторое время прежде, чем к плательщику возвратится обычное хладнокровие. Может ли во всем этом что-нибудь напомнить добродетель, «вдвойне благословенную»? Обратите еще внимание на то, как эта благотворительность, созданная парламентским актом, стесняет лучшие чувства людей. Перед нами почтенный и достаточный гражданин, человек, не лишенный чувства, щедрый, где это нужно, даже великодушный, когда его сострадание возбуждено. Вообразите, что в его дверь стучится нищий или во время прогулки к нему обращается истомленный бродяга. Что он сделает? Выслушает ли он, разузнает и поможет там, где нужна помощь? Нет, он в большинстве случаев обрежет просителя на первом же слове: «Я ничего не могу вам дать, вы должны обратиться в ваш приход». Он совершенно равнодушно захлопнет дверь или уйдет прочь. Если затем он вспомнит, что во взгляде просителя было нечто грустное, то эта беспокойная мысль устраняется размышлением, что пока есть