Черная мантия. Анатомия российского суда - Борис Миронов

«Уважаемые присяжные заседатели! — ровный, уверенный голос Миронова заполнил зал. — Надо признать, что обвинение поставило меня в очень сложное положение. По логике процесса я должен опровергать доказательства моей вины, которые представило следствие, но что мне делать, если таких доказательств нет, а есть исключительно пустые, необоснованные обвинения, абсолютно абсурдные по своей форме и сути? Как быть, если обвинение ставит мне в вину книги моего отца? Сказать, что не признаю достоверности документов, которые приводит автор, я не могу, потому что они подлинные и достоверные. Решение суда города Петропавловска-Камчатского, вынесенное специально под наш процесс о признании книги Бориса Миронова экстремистской, дела не меняет. Если у нас правда объявляется экстремизмом, она не перестает быть правдой. Как быть, если мне в вину ставится найденная в блокноте запись из интернета «За Квачкова голосуй, покажи Чубайсу…»? Сказать, что я не занимался предвыборной кампанией Квачкова в Госдуму, я не могу. Я ею занимался. Как быть, если мне в вину ставится обнаруженный у меня диск с обвинительным заключением Квачкова, Яшина и Найденова? Сказать, что я не интересовался, по каким основаниям меня в средствах массовой информации шельмуют злодеем и разбойником, совершившим такое-растакое кощунство, будет неправдой. Мне действительно это было интересно. Как быть, если мне в вину ставится наличие у меня служебного удостоверения, паспорта, связки ключей и травматического бесствольного пистолета «Оса» с разрешением на ношение последнего? Это действительно мои вещи и документы. Как быть, если мне в вину ставится знакомство с Квачковыми и Яшиным? Да, я был с ними знаком. Но они же не американские шпионы, а заслуженные офицеры. Как быть, если мне в вину ставится посещение дачи Квачкова и поселка Жаворонки по просьбе Яшина? Но я, честно, не знал, что, во-первых, на бывшей свалке, как нам пояснил Гозман, обитает Чубайс, и, во-вторых, я действительно не знал, что, находясь в радиусе 20 километров от нее, можно быть обвиненным в терроризме. Как быть, если Вадим Редькин пользовался моим мобильным телефоном в районе Минского шоссе ночью 16 марта, когда я спал у себя дома на проспекте Андропова? Отвечать за ночные похождения малознакомого мне человека? Как быть, если мне в вину ставится нахождение у меня в багажнике нового зимнего утепленного спортивного костюма ярко-зеленого цвета? Это моя одежда, и точно такой же костюм я до сих пор с удовольствием ношу зимой. Здесь следует отметить логику прокурора Каверина. Если костюм зеленый, значит он камуфлированный, а в камуфлированную форму одеваются диверсанты, отсюда вывод: Миронов — террорист. Хорошо еще, что не ваххабит, как ни крути, зеленый — цвет Ислама».

Судья с прокурором напряженно ловили каждое слово, выискивая повод оборвать, но поводов пока не представлялось, и Миронов беспрепятственно продолжал речь: «Государственный обвинитель всеми неправдами пытался поставить под сомнение данные мною показания и показания моих соседок Тараканниковой, Кузнецовой, которые полностью согласуются с детализацией телефонных соединений, а также с графиком работы Тараканниковой, у которой 17 марта был выходной. Только вспомните, с каким упорством господин Каверин выпытывал у Кузнецовой — пенсионерки с серьезным заболеванием ног, почему она не ездит в церковь на такси. Не знаю даже, как угодить обвинению? Кузнецова не ездит на такси — для прокуратуры это повод сомневаться в правдивости ее показаний, Яшин ездит на такси — для обвинения это опять же повод сомневаться в искренности его слов.

Кстати, относительно невозможности выписать журналистское удостоверение на псевдоним, на чем так настаивал прокурор, могу сказать, что Максим Горький, которого в жизни звали Алексей Пешков…».

Судья, наконец, нашла, к чему прицепиться в речи подсудимого, и повисла на последних словах, как безбилетник на трамвайной подножке: «Подсудимый Миронов предупреждается о недопустимости информации, не исследованной в судебном заседании. Какая фамилия была у Максима Горького, в суде не исследовалось». Привычно, тренированно и бездумно она принимается наставлять присяжных, не замечая абсурдности своего внушения: «Прошу вас оставить без внимания информацию о том, какая фамилия была у Максима Горького, потому что она не исследовалась в судебном следствии».

Подсудимый не спорит: «Госпожа Колоскова утверждала, что Иван Миронов следил за Чубайсом, поскольку его номер фиксировали базовые станции на проспекте Вернадского, например, проспект Вернадского, 88. Но проспект Вернадского, 88 — это не что иное, как адрес моего родного МПГУ — Московского государственного педагогического университета. И как бы мне доступно объяснить обвинителю, что данные базовые станции меня фиксировали в течение 7 лет обучения в институте и аспирантуре. И что с девяти часов утра я не на дежурство заступал следить за Чубайсом — вовремя или нет тот приезжает на работу, просто с девяти часов, на которые прокурор Колоскова делала ударения, в институтах начинаются лекции и семинары. Удивляюсь, как с таким подходом к доказательствам, прокурор не додумалась обвинить меня, что я специально поступил учиться именно в МПГУ, по соседству с РАО «ЕЭС», чтобы из окон университета следить за Чубайсом. Обвинение грубо и откровенно искажает факты. Каверин заявил, что «Миронов отключил телефон после покушения на Чубайса. Предприняли меры, чтобы их не поймали». Оглашенная в суде детализация номера, на меня зарегистрированного, была запрошена за период до 22 марта 2005 г. и до 22 марта, согласно полученной детализации, телефон не отключался! Не отключался он и позже, просто более поздней детализации следствием не запрашивалось. Как назвать следующее обвинение прокурора Колосковой: Миронов, мол, скрывает, делая вид, что забыл, о чем разговаривал с Квачковым и Яшиным. Какое иезуитское извращение моих показаний! И ведь не придерешься! Напомню, что я очень доходчиво изложил темы нашего общения с Яшиным и Квачковым, однако на вопросы Колосковой, о чем, согласно распечатке телефонных соединений, разговаривал с Квачковым такого-то декабря, в такой-то час, в такую-то минуту с секундами 2004 года, или с Яшиным 6 марта в такой-то час и минуту в течение 37 секунд в 2005 году! естественно, как человек искренний и с нормальной психикой, я сказал, что не могу этого помнить».

Подсудимый Миронов чуть помолчал: «Впервые за пять лет была озвучена моя предполагаемая роль в так называемом покушении на Чубайса: поскольку Миронов не умел ни стрелять, ни взрывать, но имел «пару крепких рук», то 17 марта 2005 года он был подряжен носильщиком, я, якобы, принес на место преступления шесть ковриков, аккумулятор и, судя по всему, совковые лопаты, которыми, как утверждал прокурор, злоумышленники окапывались. Саперную лопатку, которую обычно используют военные для этой цели, полковник Квачков мне, как человеку невоенному, конечно же, не доверил. А, может, пожадничал, хотя в машине она у него была. Поэтому пришлось тащить совковые лопаты. Господин Каверин, к сожалению, не указал, как я появился на Митькинском шоссе, поэтому сей вопрос окутан мраком неизвестности. Судя по расстеленным коврикам, всего нас собралось пятеро. Вот расклад прокурора: Миронов — носильщик, Яшин — автоматчик, Найденов — подрывник, Квачков-младший — автоматчик и некто Пятый. Кто, зачем и откуда этот Пятый — никто не знает: из автомата не стрелял, кнопку не нажимал, вещи не носил. Должен был быть еще и Шестой, такой же бесполезный, как и Пятый. Я даже, якобы, и коврик ему принес, а он не явился, поэтому коврик так и простоял свернутым».

Видно было, как наигранная бодрость тихо сползала с лица прокурора. Но Каверин крепился, лишь изредка нервно проверяя, на месте ли лысина. Ну, не рвать же в самом деле, обвинителю на себе волосы, которых и так не слишком много осталось. Что до подсудимого, то нет ничего проще демонстрировать абсурдность очевидно абсурдного, чем Миронов не без удовольствия и занимался: «Квачков, по версии следствия, окажется провидцем, когда на чеке АЗС, якобы, напишет количество злодеев — пять, хотя все до последнего момента думали, что их будет шесть. Возможно, пятый был радист, а шестой — санитар, или наоборот. Обратите внимание, какая путаница у обвинителей с передвижениями подсудимых, то есть, всех нас. Прокурор утверждает, что Найденов вместе с Александром Квачковым уехали на СААБе с Минского шоссе, на котором их ждал Квачков-старший, поскольку кепку с волосами, которые «могли произойти» с головы Найденова, найдут в машине. Кепку, судя по утверждению прокуратуры, Найденов носил под маскхалатом. Но при этом, как утверждают потерпевшие, два стрелка (прокурор говорит, что это Яшин и Квачков-младший) после обстрела потерпевших, прикрывая друг друга, убежали в сторону Минского шоссе. Однако, прокурор Каверин четко и громогласно объявил, что Яшин ушел вместе с Мироновым в поселок Жаворонки, т. е. в обратную от Минского шоссе сторону. Какому именно утверждению обвинителей верить, понять сложно, поскольку налицо раздвоение Яшина, а у обвинения явно наличествует раздвоение сознания».