Черная мантия. Анатомия российского суда - Борис Миронов

Оглушительная цифра в 32 миллиарда украденных долларов утонула в крике судьи о том, что данный факт не исследовался в суде. Впрочем, все хорошо помнили, что когда данный факт Миронов пытался «исследовать в суде», требуя оглашения перед присяжными документов, судья настаивала, что 32 миллиарда не относятся к фактическим обстоятельствам дела.

«Таким образом, — голос Миронова нарастал в тишине внимательного зала, — прокуратура не только не смогла доказать недоказуемую виновность подсудимых, но, благодаря показаниям свидетелей братьев Вербицких, Тупицына, Иванова, Филькова, Гуриной, Ивашова, показаниям так называемых потерпевших Моргунова, Клочкова, Дорожкина, Хлебникова, Крыченко, Чубайса, а также системе «Поток», протоколам осмотра и экспертизам БМВ и «девятки» Игоря Вербицкого, в судебном процессе удалось установить, что 17 марта 2005 года на Митькинском шоссе была организована имитация покушения на А. Б. Чубайса.

Уважаемые присяжные заседатели! Я верю, что благодаря вашей объективности, вашей совести, вынесенному вами справедливому вердикту, мы вскоре поменяемся местами с так называемыми потерпевшими, которые ответят за преступление, совершенное ими 17 марта 2005 года, ответят за годы нашего преследования и тюрьмы, назовут непосредственного организатора и заказчика имитации, какой бы очередной трон тот не занимал и какую бы очередную корону не примерял».

Так закончились прения сторон.

Последнее слово подсудимых судья оставила за собой (Заседание шестьдесят четвертое)

Последнее слово подсудимого… Главное в нем высказать свою неугасающую надежду на справедливость. Ибо суд — это место, где, в понимании русского человека, ДОЛЖЕН храниться эталон справедливости. Не будет этого эталона, затеряют его, перекорежат, испачкают или затрут, — и общество скатится в беспредел гражданской войны, где эталон справедливости будет вновь добыт и установлен нерушимо, но только уже кровью и жертвами.

Последнее слово подсудимых Квачкова, Яшина, Найденова, Миронова, — именно в таком порядке они решили выступать, — собрало так много народу, что все не уместились в судебный зал, несмотря на дополнительно внесенные в него скамьи.

Первым вышел к трибуне подсудимый Квачков, которого только что, после полугодового перерыва, наконец-то впустили в судебное заседание: «Уважаемый суд! Перед началом своего последнего слова я бы хотел изложить требования статьи 293 Уголовно-процессуального кодекса: Пункт 1. После окончания прений сторон председательствующий предоставляет подсудимому последнее слово. Никакие вопросы к подсудимому во время его последнего слова не допускаются. Пункт 2. Суд не может ограничивать продолжительность последнего слова подсудимого определенным временем. При этом председательствующий вправе останавливать подсудимого в случаях, когда обстоятельства, излагаемые подсудимым, не имеют отношения к рассматриваемому уголовному делу. В дополнение к этому статья 294 УПК РФ: Если участники прений сторон или подсудимый в последнем слове сообщат о новых обстоятельствах, имеющих значение для уголовного дела, или заявят о необходимости предъявить суду для исследования новые доказательства, то суд вправе возобновить судебное следствие. По окончании возобновленного судебного следствия суд вновь открывает прения сторон и предоставляет подсудимому последнее слово».

«Для того, чтобы понять смысл события на Митькинском шоссе, надо ответить на два главных вопроса: какова была цель нападения и кто напал на проезжавшие машины. На наш взгляд, целью нападения была имитация покушения на Чубайса. Но в суде защиту лишили возможности исследовать имитацию покушения на Чубайса…».

Вклинивается судья: «Защиту никто не ограничивал…».

Квачков лишь улыбается при воспоминании о репрессивных методах ведения суда Пантелеевой: «Вот доказательства имитации покушения на Чубайса…».

То, что произошло дальше, описать вкратце довольно трудно — бесконечная череда реплик судьи. Пантелеевой не важно было, что факты, оглашаемые Квачковым, цитировались им со строгими и точными ссылками на тома уголовного дела, судье было наплевать, что свидетели, на чьи слова ссылался подсудимый, во всеуслышанье говорили это перед присяжными, главное для нее было — не допустить, чтобы присяжные заседатели еще раз убедились, что имитация покушения ДОКАЗАНА в судебном следствии. Судье Пантелеевой важно было постоянными вклиниваниями в последнее слово Квачкова разрушать целостную, емкую, убедительную картину имитации на Митькинсклом шоссе 17 марта 2005 года. Судья Пантелеева черной кошкой металась между доводами Квачкова, заметая хвостом «Оставьте без внимания!», «Не должны учитывать при вынесении вердикта!» — все, что тот говорил. Когда хвост уставал, судья показывала когти — грозила Квачкову удалением из зала, на что тот отвечал изумленным вопросом: «Ваша честь, Вы желаете лишить меня последнего слова!?»

Всем было прекрасно известно, что лишить подсудимого последнего слова НЕЛЬЗЯ. Но ведь попугать-то можно! И судья пугала, прямо-таки застращивала, почему-то ссылаясь при этом на закон, запрещающий это делать. Последний писк судебной казуистики Пантелеевой: «Подсудимый Квачков, согласно закону, председательствующий предоставляет подсудимому последнее слово, но ведь может это право и отнять, если Вы не будете подчиняться закону!»

Пантелеева настолько часто и надолго перебивала подсудимого, что Квачков совершенно искренне вопрошал: «Ваша честь, это чье последнее слово — мое или Ваше? Может быть, Вы закончите свое, а я потом продолжу свое?» Но юридическая фантасмагория продолжалась, и судья упорно перемалывала, кромсала, резала последнее слово подсудимого Квачкова, тщательно перемешивая его со своими долгими пустыми никчемными монологами. Ее задачей было забалтывать проговоренное Квачковым, не давать его словам закрепляться в сознании присяжных. Иногда она выдыхалась, и ей на помощь тотчас приходил … прокурор Каверин. Подобного беспредела вряд ли помнят стены суда! Прокурор Каверин вальяжно и по-хозяйски, да что я слова помягче выбираю! — нагло, по-хамски вставал Каверин и начинал «поправлять» последнее слово подсудимого! То, что закон не позволяет даже судье, делал Каверин при полном одобрении судьи. Пантелеева выслушивала прокурора не просто с одобрением, видно было, что она еще и благодарна ему за помощь, и, передохнув немного во время пассажей Каверина, привычно подхватывала монологи прокурора просьбой к присяжным «оставить сказанное подсудимым Квачковым без внимания».

Рассказывая о том, в каком порядке следовали машины Чубайса и его охранников по Митькинскому шоссе, Квачков достал для наглядности склеенную из картонок схему движения кортежа и развернул ее перед присяжными. Судья сработала пронзительно и моментально, как хороший датчик пожарной опасности: «Уважаемые присяжные заседатели, смотрите в мою сторону! В мою сторону смотрите! Подсудимый Квачков, уберите схему! Вы не имеете права пользоваться материалами, не исследованными в суде!» Надо ли помечать, что Пантелеева говорила неправду: очередность прохождения машин по Митькинскому шоссе во время взрыва в суде изучена вдоль и поперек, Квачков лишь для наглядности вычертил это на схеме, представив точное расстояние между машинами и длину самих машин. Картина не оставляла даже песчинки от утверждения прокуратуры, что машины были слишком далеки от места взрыва и потому, дескать, не пострадали. Но важнее того была демонстрация нечистоплотности следствия, не пожелавшего разыскать и расспросить ни водителя, ни пассажиров переполненной «маршрутки», на глазах которых, прямо у них перед носом разворачивалась вся картина «покушения»!

Квачков возразил: «Ваша честь, это новые обстоятельства, не известные суду. Я имею право их представить, а Вы, если найдете их важными, можете возобновить судебное следствие, согласно статье 294-й УПК».

Что в ответ заверещала судья, разобрать на диктофоне невозможно, настолько пронзителен и громок ее визг, зато хорошо слышно подсудимого Яшина: «Ваша честь, почему Вы препятствуете нашей защите? Вы все время скрывали от присяжных правду. Вы даже сейчас, в последнем слове, не даете нам говорить. Вы попираете даже наше право на последнее слово! Вы что творите заодно с прокурором и Чубайсом! Прекратите произвол!»

Миг тишины и вдруг тихое, отчетливое, но явно не яшинское «Позорище!»

Судья заголосила пуще прежнего, она взвыла как сирена: «Пристав! Заберите у Квачкова схему!» И взашей присяжных: «Присяжные заседатели, покиньте зал!»

Свирепо всматриваясь в зрителей, Пантелеева грозно вопросила: «Приставы, укажите, кто из присутствующих в зале допустил сейчас выкрик».

Приставы не успели сдвинуться с места, как с крайней скамьи степенно поднялся седовласый, рослый и прямой, несмотря на почтенный возраст, мужчина. Стать и спокойная уверенность его произвели впечатление на Пантелееву, та спросила, умерив пыл: «Это Вы кричали «позор»?.