История Советского Союза: Том 2. От Отечественной войны до положения второй мировой державы. Сталин и Хрущев. 1941 — 1964 гг. - Джузеппе Боффа

Полная невосприимчивость была проявлена Америкой к тем глубинным явлениям, которые начали заявлять о себе в различных точках земного шара, то на одном, то на другом континенте. Это сказалось и в нежелании прислушиваться к советским требованиям, сколь бы обоснованными они ни были, и в отказе понять, что в Восточной Европе происходят изменения, определяемые прежде всего внутренними местными причинами, будь то события в Югославии или драматические коллизии конфликта, который сотрясал Грецию. В 1945 г., когда даже Сталин признавал, что Соединенные Штаты будут оказывать ведущее влияние на послевоенный Китай, революционные вожди этой страны, Мао Цзэдун и Чжоу Эньлай, искали соглашения с американским руководством, предлагая отправиться в Вашингтон для его обсуждения; они получили отказ[38]. Даже в конфликте между европейскими государствами и их колониями американцы выступили единым фронтом с первыми, а не со вторыми: народы Индокитая и Индонезии, которые желали подлинной независимости, увидели, что американцы при всех оговорках и колебаниях заодно с Францией и Голландией[39]. Неспособность Америки примириться с присутствием в модели мирового порядка новых революционных движений заставила их участников, и прежде /260/ всего коммунистов, обращать свой взор к Москве как к противоположному полюсу мировой политики, в то время как наиболее реакционные силы видели в Вашингтоне защитника и руководителя. В этих условиях неизбежные трудности в реализации американских притязаний породили в Соединенных Штатах всевозрастающее антисоветское озлобление, в котором звучало множество разнообразных мотивов. Тот феномен, который был позднее назван «холодной войной», делал в своем развитии первые шаги.

Что, несомненно, удалось добавить Черчиллю к сложившейся ситуации, когда он выступил со своей знаменитой речью в Фултоне в марте 1946 г., так это формулировку программной идеологической платформы. Черчилль не был более членом правительства Англии и выступал как бы в качестве частного лица, но его престиж был велик, кроме того, он говорил в присутствии Трумэна в штате Миссури, откуда американский президент был родом. Трумэн явно с симпатией отнесся к этому выступлению. Черчилль утверждал, что Соединенные Штаты находятся на «вершине мирового могущества». Он изложил свою генеральную стратегическую концепцию. Наконец простые люди получили защиту от «двух угрожающих им насилий — войны и тирании», от «замыслов злонамеренных личностей и агрессивного духа сильных наций». Хорошо, что атомная бомба находится в руках американцев: никто не смог бы спать спокойно, если бы «временная монополия на обладание этим ужасающим оружием» была захвачена «каким-либо коммунистическим или неофашистским Государством». Богу «было угодно, чтобы этого не случилось». К тому дню, когда эта монополия могла бы быть утеряна, США необходимо гарантировать себе «обладание таким превосходством, такой ужасающей мощью», которые бы предотвратили саму возможность использования кем бы то ни было другим этого оружия. Необходимо в то же время защищать повсюду в мире «великие принципы свободы и прав человека, которые являются общим историческим наследием англоязычного мира».

Затем последовало предложение, которое Черчилль объявил основной целью своего визита за океан: план создания широкой ассоциации Британской империи и Соединенных Штатов, осуществления не только политического союза, но и тесного военного сотрудничества. Необходимо спешить: «времени осталось мало».

«Никто не знает, — говорил Черчилль, — что Советская Россия и ее международная организация намерены предпринять в ближайшем будущем и каковы те пределы, если они вообще есть, в которых будет развертываться их экспансия и их стремление к вербовке новых сторонников».

«От Штеттина на Балтике до Триеста на Адриатике, — произнес он фразу, которой суждено было стать знаменитой, — опустился над Европейским континентом железный занавес». Затем последовало описание «полицейских режимов», которые утверждались и действовали за этой завесой. «Только Афины, — претенциозно заявлял Черчилль, подтверждая, что речь /261/ идет о сути его концепций, — свободны сами выбирать свое будущее». «Вдали от русских границ... пятая колонна коммунистов ведет свою работу... она представляет собой нарастающую угрозу для христианской цивилизации». Черчилль с экспрессией указывал на Китай. Он не утверждал, что Советский Союз хочет войны, но что СССР желает воспользоваться «плодами войны и получить возможность неограниченного распространения своего могущества и своей доктрины». Поэтому никакое умиротворение невозможно. Это замечание звучало особенно вызывающе, так как содержало аналогию, которую позднее Черчилль проводил еще более недвусмысленно, между СССР 1946 г. и Германией 30-х гг.[40] Только что выйдя из войны, мир почувствовал, что ему подготовили новый конфликт, новое столкновение между Добром, вооруженным атомной бомбой, и Злом, олицетворяемым теперь не Гитлером, а Советским Союзом.

Необходимо было резюмировать все сказанное в этой речи, так как в ней содержались все те исходные идеологические положения, которыми Запад оправдывал в дальнейшем развязывание «холодной войны». Они были провозглашены в стране, где начали говорить о неизбежности третьей мировой войны против России, когда военные действия в Европе только что закончились[41]. Практически декларация Черчилля объявляла о конце антифашистской коалиции, и в ней была обрисована новая схема международных отношений, в которой Советский Союз занимал место не союзника, а противника, и против него предстояло вести борьбу. В Москве это выступление вызвало гнев и тревогу[42].

Надежды и конфликты в советском обществе

Для советских руководителей трудности, вызванные экономической разрухой и ростом напряженности в международных отношениях, были не единственными сложными вопросами, с которыми им пришлось столкнуться. В своей стране они имели дело с целым рядом тяжелых социальных и политических проблем, таких, например, как возвращение к гражданской жизни пришедших с войны. Любая война несет такие же последствия для любой другой страны. Тем более неизбежны они были в СССР после тотальной войны, которую он вел. Причем война обрушилась на страну непосредственно вслед за двумя десятилетиями внутренней борьбы и катаклизмов, также оставивших глубокие следы.

Почти вся западная часть СССР, прилежащая к границам, пылала в огне герильи. Ее основными очагами были Западная Украина и Прибалтийские республики, особенно Литва; вооруженная борьба распространялась и далее, на другую сторону границы, на польскую территорию, где уцелевшие группы Армии Крайовы и некоторые отряды крайне правых сил (НСЗ) начали под новым названием вооруженную борьбу против варшавского режима и советских войск. Украинские и прибалтийские повстанцы опирались главным образом /262/ на сельское население; они получили подкрепления и свободу маневра в результате того, что было произведено перемещение части населения с одной стороны новой советско-польской границы на другую для достижения национальной однородности на соответствующих территориях. Основной слабостью этого движения была межнациональная ненависть, которая существовала между этническими группами; она толкала националистические вооруженные отряды на взаимную борьбу: украинцев — против поляков, поляков — против литовцев; вражда не утихала, несмотря на то что стороны шли на временные тактические соглашения. Но в целом повстанческое движение не было лишено известной эффективности. На Украине, занятой ранее немцами, отступавшие оккупанты оставили после себя националистические формирования, которые оказались довольно устойчивыми: среди них находились и некоторые нацистские офицеры. Продолжительность борьбы говорит о ее остроте. Она длилась дольше на Украине и в Литве, чем в Латвии и Эстонии, где наиболее враждебные советскому режиму группы стремились прежде всего укрыться за рубежом. Период наиболее ожесточенных боев растянулся на долгие месяцы 1945 и 1946 гг.; в Литве и на Украине он продолжался даже до конца 1947 г., когда повстанцы понесли наиболее тяжелые потери[43].

Но в Западной Украине борьба была затяжной. Последние очаги сопротивления были подавлены лишь в 1950–1951 гг. У нас нет детальных сведений, но из немногочисленных свидетельств мы знаем, что бои были ожесточенными с обеих сторон[44]. Это была настоящая война, а не просто отдельные стычки.

По своему результату вооруженная борьба вдоль границы сохранила тем не менее локальный характер. Существовали проблемы, хоть и не столь чреватые кровопролитием, но не менее серьезные. Они носили общий для всей страны характер. Наиболее важным оставался вопрос о колхозах. После освобождения оккупированной территории они немедленно восстанавливались повсюду, так что к концу войны колхозный строй был воссоздан почти полностью, но, как указывает один советский историк, это восстановление было скорее формально юридическим, чем реальным[45]. Это произошло потому, что была разрушена производственная база хозяйств: была уничтожена та машинная техника, с использованием которой было связано само обоснование необходимости создания колхозов. Нет оснований утверждать, что среди крестьян существовало сильное стремление выходить из колхозов. По меньшей мере такие желания не оставили свидетельств и не нашли политического выражения. Однако после того, как колхозники доказали своей борьбой с оружием в руках преданность стране и советскому строю, ожидалось ослабление того давления, которое было характерно для сталинской политики по отношению к деревне в период 30-х гг.[46]