Антропологическая поэтика С. А. Есенина: Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций - Елена Самоделова

О Лазаре Есенин дважды писал в 1923 г. (очевидно, оба раза в связи с заграничным турне) – 1) в неопубликованной при жизни редакции «Железного Миргорода»: «…вечная, раздирающая душу на российских полях, песня грязных, больных и искалеченных людей про “Лазаря”» (V, 267); 2) в автобиографии (применительно к бабке) – «Дома собирала всех увечных, которые поют по русским селам духовные стихи от “Лазаря” до “Миколы”» (VII (1), 11). Еще раз Есенин упомянул «Лазаря» в автобиографии 1924 г.: «Часто собирались у нас дома слепцы, странствующие по селам, пели духовные стихи о прекрасном рае, о Лазаре, о Миколе и о Женихе, светлом госте из града неведомого» (VII (1), 14).

И. В. Грузинов вспоминал, как Есенин подговаривал его участвовать в розыгрыше-фальсификации собственных похорон:

1925 г., ноябрь. Есенин возбужден… Вскинув правую руку, как деревенский оратор:

– Напиши обо мне некролог.

– Некролог?

– Некролог. Я скроюсь. Преданные мне люди устроят мне похороны. В газетах и журналах появятся статьи. Потом я явлюсь. Я скроюсь на неделю, на две, чтобы журналы успели напечатать обо мне статьи. А потом я явлюсь.

Вскрикивает:

– Посмотрим, как они напишут обо мне! Увидим, кто друг, кто враг! [982]

Как аналогичный розыгрыш собственной мнимой смерти, превратившейся в реальную, выступает повествование С. А. Клычкова, приведенное в «Двух словах о Есенине» Виктора Ардова: будто Есенин «любил привлекать к себе внимание» и задумал самоубийство «как прием для создания очередного шума вокруг имени поэта», почему и решил повеситься понарошку, чтобы Вольф Эрлих его вынул из петли. Вариантом этой версии – Есенин повесился по неосторожности, решив устроить розыгрыш, – является повествование о другом разыгрываемом адресате – супружеской паре Устиновых, которые не успели вовремя на помощь. Еще одна современница поэта – Н. М. Гарина (наст. фамилия Гарфильд, 1873–1927) – в мемуарах трактовала гибель Есенина как неудачный розыгрыш [983] (публикатор воспоминаний Виктор Кузнецов считает их лжемемуарами; подробнее см. в главе 16).

Видимо, такая установка на невероятность самой возможности реальной смерти Есенина объяснялась не только его молодостью, но и подсознательным размещением фигуры гениального поэта где-то в призрачной области обитания обожествляемых кумиров – своеобразных «небожителей», которые вечны и бессмертны.

Немного итогов

Есенин интересен как знаковая личность. Он, что называется, собственными руками создал образ поэта из народа. И народ отплатил поэту горячей любовью: Есенин стал поистине «народным героем» – неофициальным, но фольклорным, ибо его фигура запечатлена в устно-поэтических повествовательных жанрах (анекдотах, быличках, преданиях, страшных гаданиях, вызываниях духов и т. д.), возникли «ответы» на его стихи и созданы песенные переделки. [984]

На протяжении его жизненного пути поведенческие стереотипы менялись в соответствии с трансформацией индивидуального мировоззрения, однако заложенные в них архетипы продолжали существовать, приходя на смену один другому и чередуясь, либо оставаясь «красной нитью» его дерзновенного характера. Изучение фигуры Есенина в разнообразии его действований и совершаемых актов укладывается в новую перспективную задачу, выдвигаемую современным литературоведением: «Перспективу изучения форм поведения естественно усмотреть в создании типологии личности, преломленной художественным творчеством». [985]

Есенин жил в эпоху, когда в художественной среде была высока культура собственного представления, формировалось создание личного оригинального имиджа, культивировалась самореклама, практиковалось сознательное моделирование биографии, выставлялась напоказ режиссура индивидуальной жизни как спектакля в театре одного актера. Исследователи убеждены в том, что «формы поведения людей и неповторимо индивидуальны, и обусловлены эпохально, социально, национально». [986] В. Г. Шершеневич, один из основателей имажинизма, в теоретической книге «2х2=5. Листы имажиниста» (1920), провозглашал в пункте 35: «Имажинизм есть первое проявление вечномужского . <…> До сих пор покоренный мужчина за отсутствием героинь превозносил дур; ныне он хвалит только самого себя ». [987]

Из архетипичности поведения складывались стереотипы. Личная агрессивность и наступательность как ведущая линия поведения, напористость как основа характера соответствовали эпохе смены социально-политического строя и череды войн и революций. Стремительное изменение имиджа как необходимой «смены декораций», всяческое «пробование себя», ужива-ние противоположностей в одном лице – все это являлось выражением «национального характера» и в некотором роде «народного типа» в его мужской ипостаси.

Автор исследования стремился быть объективным в оценке мужских традиционных и личностных качеств Есенина. Однако помня постулат о том, что мужчину мужчиной делает женщина (в отсутствии женского общества вопрос о поле не актуален), и увидев огромное участие есенинских жен и подруг в его судьбе, автор рад представить свое женское видение проблемы и высказать женскую точку зрения.

С концепцией «мужской сущности» тесно связана проблема выдвижения выдающегося литератора в «короли писателей». Невзирая на устроенное Есениным и уже состоявшееся в Харькове избрание Велимира Хлебникова Председателем Земного Шара, М. О. Цетлин в статье-рецензии «Сергей Есенин. Пугачев» (1922) заново выдвинул идею выборов в «короли поэтов», отреагировав таким своеобразным способом на публикации, затрагивающие эту тему: «Когда кто-нибудь из “эмигрантских” критиков позволил себе усомниться в таланте Есенина – “Накануне” возмутилось: как смеют развенчивать того, кто признан первым поэтом 150-ю миллионами населения России. <…> Почему же не устроить выборы первого русского поэта? // При таких выборах Есенин имеет шансы стать русским принцем поэтов. <…> Обязанности представительства его бы тоже не испугали, недаром он воспевает цилиндры и фрак…» («Русское зарубежье о Есенине: В 2 т.». М., 1993. Т. 2. С. 21). Аналогичное предложение высказала Н. И. Петровская в рецензии «С. А. Есенин. Собрание стихов и поэм» (1922): «В сборнике есть самоцветы чистой воды, перлы будущей короне поэта: (…Если он сумеет носить ее!..)» («Русское зарубежье о Есенине: В 2 т.». М., 1993. Т. 2. С. 26–27). Эти публицистические примеры наглядно показывают отношение современников к Есенину как к поэтическому кумиру множества читающей публики.

Глава 6. Поэтизация телесности: способы организации «Поэтики тела»

«Телесно осуществленный символ»

Исследователи творчества Есенина, рассуждая о его поэтическом мире, считали его наполненным космической, растительной и зоо(орнито)морфной символикой. Соответственно литературоведы находили «двойников» поэта, его alter ego в образах человека-клена, человека-волка и черного беса; демиургическую роль творца художественной Вселенной, своеобразную божественную ипостась улавливали в образе пророка-поэта; литературные маски усматривали в личинах скомороха, странника (калики перехожей), пастуха, крестьянского сына, хулигана, героя-любовника и франта сродни дворянчику из Пушкинской эпохи; исторические перевоплощения видели в слиянии лирического героя и Пугачева, Номаха и т. д. «Авторское Я» Есенина получалось действительно многогранным, отражающим сложную природную бытийственность и вселенскую многомерность. Есенинское «авторское Я» вобрало в себя череду исторических, социальных и биологических ролей человека. Однако мозаичная множественность ликов есенинского лирического героя и автора-повествователя не искажается в кривых зеркалах, не подчиняется отраженному свету волшебного стекла, не рассыпается на мелкие осколки разбитого вдребезги.

Напротив, индивидуально-авторское лицо создателя задушевной поэзии и своеобразной элегической прозы всегда узнаваемо, под какими бы личинами оно ни было нарочито скрыто! Проблема многоликой сущности автора как самостоятельного персонажа, которым можно увлечься не менее прочих, измышленных Есениным, пока рассматривалась на уровне суммирования множественности заявленных писателем характеров и художественных типов. При рассмотрении прямых авторских утверждений-уподоблений вроде «А люди разве не цветы?» (IV, 206 – «Цветы», 1924) акцент ставился на второй, «цветочной» части как на неожиданной, фигуральной и именно в силу своей метафоричности претендующей на художественную находку.

Мы же хотим заявить о равных правах в мире есенинской поэтики для чисто человеческой (людской) образности, обладающей собственной телесностью и облеченной в плоть . Именно она является отправной точкой для дальнейших сопоставлений, сравнений и даже полных уподоблений иным предметным и неовеществленным реалиям. На человеческой образности построены все олицетворения, из нее исходят полные и частичные мета морфозы , приводящие к превращениям в животных и растения. Космические ассоциации также возникают на сопоставлении с земным «тварным» миром. Ведь автор (помимо того, что он литератор) – прежде всего человек , он смотрит на мир человечьим взглядом, высказывает общечеловеческие суждения, говорит человеческим языком. На этой теоретической посылке строится вся мировая литература; как указывает О. М. Фрейденберг во «Введении в теорию античного фольклора. Лекции» (1939, 1941–1943), «…для писателя мир предстает в образе человека и человеческих переживаний или отношений…». [988]