Антропологическая поэтика С. А. Есенина: Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций - Елена Самоделова

То обстоятельство, что в творчестве Есенина преобладают зарисовки живой природы, поданные в великом многообразии растительного и животного мира, никак не отменяет (хотя и несколько затеняет) тезис о внимании поэта к металлическим агрегатам. Сам человек назван Есениным « железным врагом » (I, 158), который в ситуации соревнования охотника с волком вторгся в природный мир и нарушил его естественные законы («Мир таинственный, мир мой древний…», 1921). По Есенину, извечный противник Бога и борец за душу человека – сатана – поощряет достижения прогресса и с радостью пользуется ими: «Жилист мускул у дьявольской выи // И легка ей чугунная гать » (I, 157 – «Мир таинственный, мир мой древний…», 1921). Нововведения прогресса поэт расценивал как насильственное вторжение в ущерб извечным законам бытия: «Вот сдавили за шею деревню // Каменные руки шоссе » и «Стынет поле в тоске волоокой, // Телеграфными столбами давясь » (I, 157 – «Мир таинственный, мир мой древний…», 1921).

Известно, что в жизни Есенин не преминул воспользоваться новейшими и сложными машинами. Он многократно в силу необходимости или абсолютно добровольно совершал поездки в поезде (поэт даже служил санитаром в Полевом Царскосельском военно-санитарном поезде № 143; путешествовал в отдельном вагоне в Среднюю Азию; ездил по железным дорогам на Кавказ, Украину и др.). Поэт вылетел из Москвы в Кенигсберг на самолете в 1921 г. и разъезжал по Европе на автомобиле.

Поэт с удовольствием пользовался телефоном в Москве (сохранились записи Есениным номеров телефонов И. В. Аксельрода и А. М. Сахарова – VII (2), 180) и телеграфом (известны его телеграммы, например, А. Дункан и А. Б. Мариенгофу и др. – VI, 155, 158). В пьесе даже указал телефонный номер: «Что же: звоните в розыск» – «(подходит к телефону ) 43–78» (3, 85, 86 – «Страна Негодяев», 1922–1923), его первые две цифры совпадают с последними цифрами домашнего номера И. В. Аксельрода – служащего 3-й типографии «Транспечати» Москвы. Есенинские персонажи пользуются телеграфом: Номах обещает – « Телеграммой я дам вам знать, // Где я буду…»; Литза-Хун также сообщает телеграммой о результатах розыска бандитов с золотом (III, 95, 99, 106 – «Страна Негодяев», 1922–1923).

Есенин разграничивал блага цивилизации и бездумное использование технических «излишеств», вредящих духовности. Не найдя в мире гармоничного соответствия природного начала искусственно выстроенному миру, поэт противопоставил технические изыски капитализма и природное богатство России, сохранившей свою духовность. Поэтому поэт обращался к Америке как средоточию абстрактного техногенного зла, символу «презренного металла» (в буквальном и переносном смыслах!), хотя рассуждал об этой стране исключительно по материалам газет, пока сам не побывал в ней:

Страшись по морям безверия

Железные пускать корабли!

Не отягивай чугунной радугой

Нив и гранитом – рек.

<…>

Не залить огневого брожения

Лавой стальной руды

(II, 65 – «Инония», 1918).

Возможно, из патриотических чувств и крестьянской приверженности к аграрной России Есенин переборщил с неприятием Америки и не заметил ее передовой индустрии, которую позже он примет – при знакомстве с ней воочию во время путешествия по США в 1923 г.

Поэт относит к нарождающейся культуре урбанизма все негативные стороны жизни, проявления бездушия и жестокости. В области «поэтической хронологии» особенно заметно приурочение неприятия всего насильственно-железного к революции 1917 г. и началу Гражданской войны: « Железная витала тень // “Над омраченным Петроградом”» и «Знали, // Что не напрасно, знать, везут // Солдаты черепах из стали » (IV, 199 – «Воспоминание», 1924).

Между проявлениями технической мощи и извечными природными явлениями Есенин выбирает последние, тяготея к естественному и нерукотворному земному началу:

Земля, земля! Ты не металл.

Металл ведь

Не пускает почку

(II, 155 – «Весна», 1924).

Такое трепетное отношение к природным ценностям не помешало Есенину создавать оригинальные метафоры, взяв за основу отдельные технические конструкции и перекроив их наименования на собственный лад. Например, уподобление кровотока в кровеносных сосудах сотворенному людьми водопроводу (и далее по хронологии нефтепроводу, газопроводу и т. д.) породило фразу с есенинским окказионализмом: «Не трепещу // Кровопроводом жил» (IV, 214 – «Капитан Земли», 1925).

Есенин не одобряет отношение деда к новшествам техники, считая такую консервативную позицию регрессивной: «Твое проклятье // Силе паровоза // Тебя навек // Не сдвинет никуда» (II, 141 – «Письмо деду», 1924). Про себя лирический герой Есенина сообщает: «Я полон дум об индустрийной мощи » (II, 137 – «Стансы», 1924). Крестьянин послереволюционной деревни «мыслит до дури о штуке, // Катающейся между ног», т. е. о велосипеде (III, 183 – «Анна Снегина», 1925).

Будучи правдивым в искусстве, Есенин высказывается о своем отставании от индустриальных перемен: «Стремясь догнать стальную рать » (II, 104 – «Русь уходящая», 1924).

Создание тайны как ключевого жизненного и творческого принципа

Мотив тайны сопровождал Есенина на протяжении всей жизни. Поэт был любителем тайн и даже сочинял и распространял в устной и письменной форме вымышленную, «легендарную» биографию.

Юному Есенину нравилось создавать таинственность вокруг себя. Г. А. Панфилову он писал в 1913 г.:

Это твоя неосторожность чуть было <не> упрятала меня в казенную палату. Ведь я же писал тебе: перемени конверты и почерк. За мной следят, и еще совсем недавно был обыск у меня на квартире. Объяснять в письме все не стану, ибо от сих пашей и их всевидящего ока не скроешь и булавочной головы. Приходится молчать. Письма мои кто-то читает, но с большой аккуратностью, не разрывая конверта. Еще раз прошу тебя, резких тонов при письме избегай, а то это кончится все печально и для меня, и для тебя. Причину всего объясню после, а когда, сам не знаю (VI, 52).

Мотив тайны оказывается постоянным в стихах Есенина и характерным для множества действующих лиц – антропоморфного лирического героя, его матери, древесного персонажа и самого божества (см. ниже). Через всю есенинскую поэзию проходит тайна как художественные мотив и образ: «С тихой тайной для кого-то // Затаил я в сердце мысли» (I, 39 – «Край любимый! Сердцу снятся…», 1914); «Но и в твоей таится гуще // Солончаковая тоска» (I, 66 – «За темной прядью перелесиц…», 1916); «Все ж, кто выдумал твой гибкий стан и плечи – // К светлой тайне приложил уста» (I, 73 – «Не бродить, не мять в кустах багряных…», 1916); «Там, где вечно дремлет тайна …» (I, 104 – 1917); «Слову с тайной не обняться» (I, 82 – «Колокольчик среброзвонный…», 1917); «Но пред тайной острова // Безначальных слов» (II, 46 – «Пришествие», 1917); «Открой, открой мне тайну // Твоих древесных дум» (I, 123 – «Зеленая прическа…», 1918); «Пишут мне, что ты, тая тревогу, // Загрустила шибко обо мне» (I, 179 – «Письмо матери», 1924); «Шапку из кошки на лоб нахлобучив, // Тайно покинул я отчий кров» (I, 287 – «Синий туман. Снеговое раздолье…», 24 сентября 1925).

В созданной Есениным оригинальной литературной теории определенное место занимает вопрос о тайне как о способе творчества: «Наше современное поколение не имеет представления о тайне этих образов», «Сердце его не разгадало тайны наполняющих его образов…» и «Создать мир воздуха из предметов земных вещей или рассыпать его на вещи – тайна для нас не новая. <…> Это есть сочинительство загадок с ответом в средине самой же загадки» (V, 206–207, – «Ключи Марии», 1918). Также представлены персонажи, причастные к тайне творчества или постигшие тайну мироздания: «Этот пастух только и сделал, что срезал на могиле тростинку, и уж не он, а она сама поведала миру через него свою волшебную тайну …» и голубь «как бы хочет сказать: “Преисполнясь мною, ты постигнешь тайну дома сего”» (V, 190, 192 – «Ключи Марии», 1918).

Есенин не был оригинален при выдвижении тайны как творческого постулата. Аналогично рассуждал Георгий Чулков в статье «Лилия и роза» (из статейной подборки 1905–1911 гг.): «И кто сумеет сочетать тайну искусства с тайною жизни , белую лилию с алой розой, тому суждено познать сокровенное Монсальвата». [954]

С некоторой долей вероятности можно предполагать, что Есенин опирался на иерархию основных таинств православия – крещения, причастия, бракосочетания и т. д. Поэт-теоретик развивает идею выдержанных в церковно-христианском ключе «избяных заповедей» и утверждает первородство народного орнамента по сравнению со стилем × la rus: «Если б хоть кто-нибудь у нас понял в России это таинство , которое совершает наш бессловесный мужик, тот с глубокой болью почувствовал бы мерзкую клевету на эту мужичью правду всех наших кустарей и их приспешников» (V, 192 – «Ключи Марии», 1918).