Большая семья - Филипп Иванович Наседкин

— Это вот тебе одна новость — про строительную бригаду, — снова заговорила Ульяна. — Что ж еще?.. Да, вот новость! В потребиловку товар привезли.

— Когда?

— Нынче утром.

— А что привезли?

— Соль, посуду, спички, нитки, иголки и разную такую мелочь, — сказала Ульяна. — Ситцу тоже привезли. Только ситец, говорят, для школы.

— Та-ак… Это хорошо, — сказал Арсей. — Это очень хорошо!

Они вышли на дорогу к Зеленой Балке. У подножья Белых гор в лучах солнца блестели выстроганные доски: там плотники восстанавливали мельницу.

— Вчера репетицию первую провели, — рассказывала Ульяна. — «Русские люди» разыгрывали. Я тоже там участвую.

— Кого же ты играешь?

— Жену старосты…

Дорога свернула на выгон, где когда-то был табор. На том берегу речки были видны белые домики, на окраине строился черепичный завод.

Арсей остановился, подал Ульяне руку.

— До свиданья! — сказал он. — Мне в другую сторону.

Она взяла его за руку и, не выпуская, с тревогой спросила:

— Куда ты, Арсей?

— Мне нужно… тут в одно место… по делу…

— В какое место? По какому делу?..

Арсей не знал, что ответить. Она видела это и решительно заявила:

— Я пойду с тобой. Никуда от тебя не отступлю. Одного не оставлю…

Арсей мягко улыбнулся.

— Ты боишься, что со мной опять это приключится? — спросил он. — Этого боишься, да?.. Не беспокойся, дорогая, все кончилось. Ты протрезвила меня своей критикой. — Он помолчал. — Мне нужно к речке. Сапоги вымыть. Стыдно на люди показываться в таком виде.

— Все равно, — сказала Ульяна. — Я пойду с тобой.

Она взяла его под руку, и они свернули на тропинку, протоптанную коровами к водопою.

15

Недочет возвратился домой, как всегда, вечером. Прасковья Григорьевна встретила его на пороге кухни, многозначительно приложив палец к губам.

— Что? — спросил Недочет.

— Уже час, как дома, — радостно прошептала Прасковья Григорьевна. — В комнате сидит.

Недочет снял картуз, повесил его на гвоздь.

— Как он?

— Слава богу, кажись, пришел в себя. Будто лихоманку эту рукой сняло.

— Разговаривает?

— Разговаривает. Ласковый, — как всю жизнь. «Я, — говорит, — мама что-то по тебе соскучился. Год будто тебя не видел…» Меня аж слеза прошибла…

Недочет закрутил усы.

— Про меня не спрашивал?

— Как же, спрашивал. Всеми интересуется… Да ты присядь, Иван Иваныч, присядь, отдохни.

— Что спрашивал-то про меня? — спросил Недочет, садясь на лавку.

Прасковья Григорьевна поставила чугунок в печку.

— Говорит: «Где ж Иван Иваныч? Теперь, — говорит, — ему — тебе-то, стало быть, — полегчает».

— Это почему же полегчает?

— «Сам, — говорит, — за все возьмусь. Хватит, — говорит, — баклуши бить».

— Так и сказал?

— Так и сказал: «Хватит баклуши бить».

Недочет достал табакерку.

— Выходит, за ум парень взялся. Приветствуем… — Он понюхал табаку. — А что сейчас делает?

— Бреется. Пришел весь в пыли, зарос. А сапоги чистые и сырые. Не иначе — в речке вымыл.

Достав из-за голенища гребенку, Недочет расчесал бороду.

— За ум парень взялся, — повторил он. — Пойти поговорить, что ли? Как думаешь?

— Ступай, ступай, — сказала Прасковья Григорьевна. — Только ты уж, Иваныч, поласковее с ним. А то, не дай бог, опять с ним что случится.

— Будь спокойна, кума, — сказал Недочет, вставая. — Я с ним по душам, как отец с сыном.

Арсей брился, сидя перед зеркалом, висевшим в простенке между окнами. Над столом горела маленькая керосиновая лампа. Арсей был в майке, и Недочету бросились в глаза худые, выдававшиеся лопатки.

Увидев Недочета в зеркале, Арсей, не переставая бриться, приветливо воскликнул:

— Иван Иваныч! Мое почтение! Рад видеть!..

Недочет молчал. Расставив ноги, он стоял позади Арсея и, казалось, весь был поглощен созерцанием его торчащих лопаток.

— Что молчишь, Иван Иваныч? — спросил Арсей, сбривая усы. — Или не признаешь, что ли, своего?

— Та-ак… — протянул Недочет, будто и не слыша слов Арсея. — Та-ак, Арсей Васильич. Погулял, значит, покочерыжился?

— Да уж никому бы не пожелал такого гулянья, — сказал Арсей, намыливая щеки.

Недочет пощипал бороду — он сильно волновался.

— Ах ты, сук-кин сын! — внезапно выпалил он. — Ах ты, подлец непутевый!

Арсей вскочил, повернулся к нему и растерянно замер, держа бритву у щеки.

— Что ж ты делаешь, а? — сурово продолжал Недочет. — Где ж твоя совесть, а? Где она у тебя, я спрашиваю?

Никогда Арсей не слышал от Недочета подобных слов. В первую минуту он не знал, как отнестись к неожиданной вспышке старика. Потом решил, что следует смириться и, повернувшись к зеркалу, миролюбиво сказал:

— Ну, ладно, Иван Иваныч… Если бы ты знал, как мне было худо! Такое, брат, творилось, что недругу не пожелал бы… Душу огнем выжигало…

Недочет вскипел, сорвался с места, пробежал по комнате.

— Недругу не пожелал бы!.. Душу огнем выжигало! — передразнивал он Арсея. — Кисель, вот ты кто! Кисель, а не мужчина!

Взъерошенный, трясущийся от гнева, Недочет бегал по комнате и останавливался перед Арсеем лишь для того, чтобы обрушить на него новый поток обидных слов.

— Душу огнем выжигало!.. Нашел время с душой нянчиться! Стыд и срам!.. Народ из сил выбивается, а он, со своей душой, как теленок шальной, по полю зыкает!..

Кончив бриться, Арсей вытер лицо полотенцем.

— Ну, хватит, разошелся, — хмуро сказал он. — Чай, не отец.

Недочет так и подскочил от злости, будто эти слова подхлестнули его.