Большая семья - Филипп Иванович Наседкин

Опять ребята дружно хлопали в ладоши. Вера была взволнована и пыталась незаметно смахнуть слезы.

Денис спросил ее, не хочет ли она выступить.

— Да, я скажу, — ответила Вера, приподнимаясь.

— Сиди, сиди, — сказал Арсей, удерживая ее за руку: — здесь не митинг, а товарищеская сходка.

Вера говорила неровно, сбивалась, не договаривала фраз.

— Спасибо вам, товарищи!.. Спасибо, дорогие друзья, за все… за поздравления, за теплые слова… Я очень рада… Но я должна сказать: чести такой не заслужила… Не одна я работала… Мы все одинаковые — я и мои подруги… Они чудесные девушки… И все наши люди такие, весь колхоз — чудесная большая семья… Это хорошо, радостно, что наше звено — первое в области… Очень радостно… Но в колхозе нашем мы — не первые… У нас есть лучшие звенья — звено Ульяны, звено Быланиной… Соревнование не кончилось… Мы еще можем показать себя… И обязательно покажем… Еще раз спасибо вам, дорогие товарищи!..

Туманов взял из рук Антона Рубибея красное знамя, развернул его перед Верой. Это была торжественная минута. Ребята встали. Вера поцеловала край полотнища, окаймленный золотой бахромой.

— Катя, — сказала она, обращаясь к подруге, сидевшей рядом, — возьми и никогда не выпускай из нашего звена.

— Поклянемся, девушки, — сказала Ремизова, принимая знамя, — что отдадим все силы, чтобы никому не уступить это знамя!

Со всех сторон раздались голоса:

— Клянемся!..

— Клянемся!..

— Клянемся!..

Расходились ребята медленно и неохотно. С Верой остались Арсей, Денис и Михаил.

— Ну, а теперь, Вера, будем собираться в путь-дорожку дальнюю, — сказал Туманов, — в Крым, в Ялту.

— В Ялту? — радостно проговорила Вера. — Когда ехать?

— Сегодня! — Михаил подал Вере конверт. — Это тебе путевка в санаторий. Срок — два месяца. Машина — возле дома. Из района с тобой поедет медицинская сестра.

Вера прижала белый конверт к груди. Она ничего не могла сказать от нахлынувшей радости. В голове настойчиво стучала мысль: жить, жить, жить!

Да, она будет жить! Этого хочет она. Этого хотят они, ее товарищи, ее друзья.

14

Арсей зорко наблюдал за развитием растений, наблюдения заносил в специально заведенную тетрадку. Но работа эта не была систематической. Заботы о колхозном хозяйстве поглощали все его время.

Постепенно Арсей собрал вокруг себя колхозников-опытников, организовал агрономический кружок, выписал необходимые книги и журналы. Это было начало образцового колхозного полеводства, к которому он, молодой агроном, стремился.

Конечно, он сознавал, что знания и опыт его еще далеко не достаточны, ему нужно много и упорно трудиться, совершенствоваться, но тем не менее он решил, что уже теперь сможет сказать свое слово в агрономии. Стесняясь даже самому себе признаться, он думал о славе, о признании своих заслуг перед народом.

Он часто бывал на опытном поле, которое по его указанию было создано в первые дни весеннего сева. Там росла яровая пшеница, посеянная в отлично обработанную землю и тщательно отобранными семенами. Она была густой и высокой, радовала глаз своей свежестью и обещала хороший урожай. Неподалеку от опытного поля, в уголке озимого клина, была у Арсея клетка озимой пшеницы. Сюда он заглядывал каждую свободную минуту. Здесь он производил опыты скрещивания. С самого начала все шло хорошо. Теплая и дождливая весна благоприятствовала работе. Опыление прошло вполне удачно. Пшеница развивалась нормально. Казалось, Арсей был недалек от разрешения проблемы. Казалось ему, вот-вот загремит его имя, имя агронома Арсея Быланина, создателя нового растения.

Часто неудача подстерегает экспериментатора совсем неожиданно, тогда, когда он этого не предполагает. Все рассчитано и предусмотрено, все взвешено, все загадки отгаданы, все ключи подобраны, а результата не получилось и задача осталась неразрешенной. Так случилось и с агрономом Арсеем Быланиным.

Убедился он в своей неудаче уже в период созревания хлебов. Как-то на рассвете он приехал на опытное поле, обошел пшеницу и, довольный, отправился на участок гибрида. И тут его поразило странное явление: в то время как колосья на всем загоне тучнели, наливались, начинали тяжело клониться к земле, на опытной клетке они продолжали тянуться кверху. Арсей выпустил велосипед из рук, упал на колени. Дрожащими руками он жадно ловил колоски, рвал их, тер в ладонях…

Арсей долго сидел на земле. Он был потрясен. Сколько труда, сколько напряженных раздумий пропали даром! Что случилось? Где ошибка? А может быть, и никакой ошибки нет? Может быть…

Арсей внезапно почувствовал страшную усталость. В нем что-то надломилось. Он сделался рассеянным, молчаливым, задумчивым. Он уходил в поле, чаще всего на место своих опытов, и часами просиживал там, думая о себе, о своей неудачной работе.

Не один раз вставало в памяти заседание райкома партии, на котором разбиралось заявление Куторги. Там, настаивая на своем освобождении от работы председателя колхоза, он доказывал, что его призвание — агрономия, что, работая агрономом, он принесет гораздо больше пользы делу. Вот она, ничем не оправданная самонадеянность! Конечно, все они, члены бюро райкома, видели и чувствовали это. Один только он был ослеплен своим заблуждением. Он бил себя в грудь и клялся, что в два счета покорит природу. Он даже не постеснялся заявить, что ведет важные, очень важные опыты над пшеницей и эти опыты были бы куда успешней, если бы ему не приходилось разменивать себя на мелочи.

«О, какой хвастун, какой хвастун! — стонал он, до боли сжимая голову руками. — Тебе мало выговора!.. Тебе бы строгий выговор с предупреждением, чтобы знал, как бахвалиться!..»

Как в хорошей, дружной семье пульс жизни бьется в зависимости от состояния духа главы семейства, так и в колхозе внезапная и необъяснимая перемена, происшедшая в Арсее, вызвала озабоченность людей. Многие приписывали это болезни, которая нежданно-негаданно постигла председателя колхоза, другие объясняли странную рассеянность председателя близко к сердцу принятым и неправильно понятым взысканием райкома партии. Но, так или иначе, а все были искренне огорчены душевным расстройством своего руководителя.

Более других был огорчен Недочет. Он поселился