Аритмия - Вениамин Ефимович Кисилевский

– Не надо «но», – не дала ему договорить. – У меня уже метастазы в подмышечных лимфатических узлах, биопсия ничего не изменит.

– Вы считаете себя компетентной в этом? – отдаляя неизбежное продолжение – что надёжней всего дальше лечиться в онкоинституте.

– Более чем, – усмехнулась. – У меня в этом опыт, которым не каждый врач может похвастать. Да и догадаться не сложно, достаточно было поглядеть на его лицо, когда проверял он эти мои лимфоузлы.

– У вас в роду цыган случайно не было? – попробовал спустить на тормозах.

– Не знаю, может, и были, – пожала плечами. – Я отца своего не знаю и никогда не видела.

– Мама не сказала? – Ужасался тому, какую несёт околесицу, подосадовал на себя.

– Мама никогда об этом со мной не заговаривала. Ждала, наверное, когда я подрасту для этого. Не успела. И, кстати, о моей компетентности. Мама умерла от переродившегося из язвы рака желудка, когда была не многим старше нынешней меня. И моя бабушка, её мама, в том же возрасте и по той же причине. Я, Максим Глебович, плотно этим интересовалась, нужную литературу читала. Нет достоверных сведений, что рак желудка наследственная болезнь, но разве моя семейная напасть не свидетельство тому?

Замолчала, он тоже медлил, размышляя, как сподручней ответить ей, она вдруг улыбнулась:

– И знаете, что ещё любопытно? Бабушка была директором детского сада. И мама была, и я туда же, педагогический закончила. Вот такая династия. Как думаете, это тоже способствовало? Вот уж об этом никто нигде, уверена, не писал, дарю вам как тему для диссертации.

– Зачем же тогда и вы в садик вслед за ними? – Спросил, не удержался.

Улыбку не убрала:

– Хотела обмануть судьбу. Вот возьму и не заболею. И дочку рожу, которая долго будет жить, а я ещё внучку понянчу. Не обманула. Ни дочки не будет, ни внучки…

Выступили слёзы, смахнула их ладонью. Он поймал её руку, задержал, заговорил торопливо, сбивчиво. Что любой, самый страшный диагноз не приговор, странно, что так рано ушли из жизни и бабушка, и мама, миллионы людей, кто ж того не знает, лечатся, оперируются, живут потом долго и счастливо, не только внучек – правнучек нянчат. Не тот теперь уровень медицины, чтобы так задёшево умирали люди. Что метастазы, тем более на ранних этапах развития опухоли, тоже не приговор…

– Максим Глебович, – снова прервала его, – я ведь зачем к вам пришла, завтрашнего дня не дожидаясь. Просить, чтобы вы никуда меня не отдавали, даже в ваше хирургическое отделение. Только не спрашивайте, почему. Просто сделайте, пожалуйста, как я прошу.

Он лишь сейчас заметил, что так и не выпустил её руки. Разомкнул пальцы, сразу же мелькнула мысль, что она, с этой непостижимой своей интуицией, наверняка заметила, как он смутился. Разве что как-то оправдать это реакцией на ею сказанное.

– Но-о, – протянул он, – это же не в ваших интересах. – Взялся доказывать ей преимущества специализированного лечения, да и в любом случае, если потребуется операция, перевод в хирургию даже не тема для обсуждения. В конце концов, не от него это зависит, не он здесь решает подобные вопросы.

Она поднялась, снова, теперь уже пасмурно улыбнулась:

– Я попросила, вам виднее. – Протянула через стол руку. – До свидания.

– До завтра, – ответил, – спокойной ночи.

– И вам, – пожелала ему. Ещё одна улыбка, ироничная, забирая руку. – Вы так сейчас на неё глянули… Я знаю, многие врачи не любят, когда ногти длинные, вы, наверное, особенно, я ещё вчера заметила. Я уберу.

Быстро повернулась, пошла к двери. Хорошо, что быстро, не должна была успеть заметить, какое у него сейчас лицо…

Докладывая на утренней планёрке о делах в отделении, сказал о консультации онкологом больной Сидоровой и его рекомендации. Попросил у зава разрешения задержаться после планёрки, обсудить возникшую в связи с этим проблему. Предчувствовал, что разговор будет нелёгкий. В последнее время отношения с ним у Максима не ладились. Тот, семь лет уже после пенсионного возраста отработавший, уходить не хотел и почему-то уверился, что зарится Максим на его место, подсиживает. Недавно, выдался удобный случай, поговорили откровенно, сказал ему Максим, что и не помышлял никогда об этом, но, судя по всему, не убедил. Предполагал и сейчас, что на просьбу его тот вряд ли откликнется, хоть и придумал, что Сидорова дочь его давних друзей. И не заблуждался. Сказал тот, что не видит оснований игнорировать рекомендацию консультанта, тянуть не следует, он сам этим переводом займётся, пусть Максим подготовит документы.

Не хотел он говорить с ней об этом при палатных соседках, сказал, что, как освободится, позовёт её. Была в отделении комнатка рядом со столовой, где обычно ели сотрудники и куда приглашались для приватной беседы больные и родичи. В ней и уединились. Поведал ей Максим о беседе с завом, напомнил, что не от него решение зависело. Сидорова молча всё это выслушала, заметно было, как сильно огорчилась. Повторил ей, что не сравнима их больница с онкоинститутом, где возможности другие, специалисты, оснащение, повезло ей попасть туда, думать сейчас надо о преимуществах лечения, всё остальное мало значимо. Вообще трудно понять, почему она так упорно отказывается уходить отсюда, пошутил, чтобы поднять ей настроение:

– Не из-за меня же.

Голосом ответила ровным, бесцветным:

– Из-вас, Максим Глебович.

Гмыкнул он, якобы оценив шутку, сказал:

– Это потому, Сидорова, что вы совсем меня не знаете. Я, может, человек несносный, вредный.

– Надя. Меня Надя зовут, что ж вы даже имени своей больной не запомнили? – И тем же блеклым голосом: – А знаю я вас хорошо. И давно.

– Быть того не может, – насторожился. – Извините, не имел чести. И что вы знаете?

– Много. Ну, например, чтобы вы поверили, где и как вы живёте, номер телефона, как выглядит ваша квартира, что душ у вас капризничает, над диваном портрет висит, вы, маленький, с мамой. А ещё, что была у вас любимая кошка Муся, куда-то потом пропала, вы очень переживали. Могу продолжить, но, думаю, и этого достаточно.

– Это как же? – обомлел.

– Ну, вот, – усмехнулась, – а вы не верили, что знаю.

– У меня, Надя, не очень хорошая память на лица, но уверен, что никогда вас прежде не видел. А увидев, не забыл бы. Но давайте всё же о другом. Почему вы не хотите уйти отсюда? Неужели решили, что я – тот единственный человек, тот врач, который может помочь вам? Мне, конечно, лестно, если вы обо мне такого мнения, но это, увы, далеко от действительности. Не говоря уже