Ведьмины камни - Елизавета Алексеевна Дворецкая

мимо себя и ударил сильно и точно, чуть ниже кромки шлема на затылке. Увидел мысленно возможность нанести точно такой же удар, каким Видимир думал уложить его две зимы назад, в проходе между клетями Хольмгарда – и сделал это. Видимир с разбегу сделал еще шаг и свалился лицом вниз. Он был мертв как камень.

Давший свое имя городку, Видимир, Несветов сын, лежал перед воротами, бездыханным телом преграждая врагу путь. Отныне имя Видимира будет жить только в имени погоста и озера; душа его через кровь растворится в земле и воде, чтобы в них продолжить бесконечное свое существование, и ветер над озерной гладью будет вечно носить память о нем.

Повернувшись к людям на стене, Эскиль вскинул руки, потом ударил топором о щит. Войско позади него тоже заколотило в щиты, торжествующе заревело. Эскиль, опустив руки, обошел распростертое тело и уверенным неспешным шагом двинулся к воротам. По пути сделал знак – отворяйте. Теперь здесь все мое. Казалось, сам он и был ключом от ворот Видимиря, и они просто не могли не открыться, едва он их коснется.

* * *

Спала Хельга плохо: непривычное чужое место, неудобная жесткая лежанка, прохлада, храп деда Заморы, не позволявший забыть о его присутствии, а главное, пережитый страх не давали ей покоя. Светильник, конечно, погасили, сквозь щель у заслонки просачивался лунный свет, но даже он был для Хельги посланцем той беспредельной тьмы. «С-с-м-ме-е-ерть…» – шептало, ревело, свистело в ушах, и Хельга отгоняла это режущее душу чувство.

Как же холодно! Печь давно остыла, под кафтан, которым она укрывалась, змеей заползал холод и обвивал ее ледяными кольцами. Вспомнилась белая пушистая шкура, которой внезапно возникший альв укутал ее на ледяном Волхове в ту чудную ночь…

Потом она разом заснула. Во сне ощущала мягкое тепло, обнявшее ее со всех сторон; ей даже было немного жарко, все страхи забылись, она расслабилась и погрузилась в блаженный покой.

Когда проснулась, ощутила, что лица ее касается нечто мягкое, пушистое, теплое. Открыла глаза – было уже почти светло. С головы до ног ее укрывала огромная белая шкура, хватило даже на Естанай.

Хельга полежала, не шевелясь, наслаждаясь теплом и мыслью, что ее покровитель в Асгарде пожалел ее, хотя она даже не обращалась к нему. Только что она скажет, когда шкуру увидят Тихоня и дед Замора?

Говорить ничего не пришлось. Встал дед Замора, кашляя, выбрался наружу, потом вернулся с горшком воды, поставил возле печи, стал разводить огонь. Хельге и Естанай тоже хотелось уже выйти. Утренний лес в белесой росе был пронзительно-холодным, но ничуть не страшным; озеро в легком тумане тоже не отличалось от любого другого. Умывшись, они вернулись в избу; Хельга глянула на полати, но белой шкуры не обнаружила. Та растаяла, как туман…

Дед Замора поставил в печь горшок – варить кашу, велел Хельге с Естанай за ним приглядывать, а сам ушел вместе с Тихоней вынимать сети. Плотва и окуньки, что они принесли, предназначались на обед и на ужин.

– Нынче баранины сварим, – добавил дед, отдав женщинам рыбу. – Ты, Видимиря, не передумавше гадать?

Ах да – он же обещал погадать по бараньей лопатке! Хельга заколебалась: услышанного вчера было достаточно, чтобы отбить охоту вопрошать тот свет, но… Но что же она на самом деле узнала?

– Я слышатьше… Он рекше… смерть, – с трудом выдавила она. – Это так?

– Так и было, – подтвердил Тихоня. – Я сам чуть того… теплого в порты не пустивше.

– Что это значит?

– То и значит. Видно, беды немалые нас стерегут.

– Но можно, – Хельга поежилась, – гаданием узнать, что за беды? Скоро ли? От чего? Можно ли прогнать их?

– Посмотрим по лопатке, – кивнул дед Замора.

– Ты сделаешь это сейчас?

– Сейчас! Ишь, разбежалась! По лопатке на закате гадают. Когда угодно их не созовешь, чай не бабы для посиделок!

Дед Замора так обыденно произнес слово «их», будто речь и правда шла всего лишь о бабах, но сама эта обыденность в устах одноглазого пегобородого старика, что сам похож на змея седоватого, пестроватого, навевала жуть.

– Но это… мне приведется… весь день сидеть здесь!

– Ну, поезжай домой, коли я тебе не люб! – хмыкнул старик. – К вечеру воротишься.

Хельга подумала немного. Соблазнительно было так и поступить, вырваться из этой мрачной избы, где ощущалось дыхание змея. Но ехать в Видимирь, а потом обратно – почти весь день провести в седле, что само по себе утомительно. Приехать в Видимирь, рассказать об услышанном, напугать всех до смерти… более ничего не зная? Нет, лучше уж вернуться, выяснив все, что только боги и духи пожелают поведать.

Тяжело вздохнув, Хельга решила остаться. Дед Замора послал их с Естанай собирать сныть и молодую крапиву, варить похлебку, доить козу. В воспоминаниях Хельги о прошедшей ночи сменяли друг друга страх и надежда. Холодная жуть, змеев свист у камня – и тепло белой шкуры, которая и появилась, и исчезла сама собой. Приятно было думать, что Ульв Белый не забывает ее и заботится, даже когда она его не зовет. Если вдруг нагрянет беда и она даже не успеет позвать…

К обеду дед Замора принес часть бараньей туши с лопатками – значит, не все досталось змею. Велел сварить, разыскав под лавкой в углу большущий горшок. Сидя на пороге избушки, чтобы не дышать печным дымом, перемешанным с густым запахом вареного мяса, Хельга подумала было: не часто в этой избе пахнет такой хорошей едой! А может, и чаще, чем ей кажется: не у нее одной ведь бывает надобность в советах богов, а дед Замора, как видно, не всю жертву целиком отдает змею, оставляет и себе немного.

Не стал бы Видимир сердиться на ее долгое отсутствие! Скажет, жена прохлаждается, хозяйство забросила… Голодным он не останется: две челядинки дома, да и Творена приглядит.

Может, Несвет с его малой дружиной уже вернулся, пока Хельга здесь, и в гадании уже нет нужды!

А если нет? Если Несвет не вернулся? Тогда задать духам вопросы будет куда полезнее, чем спешить домой стряпать мужу обед.

Варить баранину пришлось дольше обычного – нужно было, чтобы мясо полностью отстало от костей. Дед Замора сам вынул лопатку, очистил и отложил в сторону, на припечек. Все четверо поели, но Хельгу трясло от волнения, кусок не лез в горло. Да и соли у деда нашлось маловато, только молодой «медвежий лук» в изобилии.

Когда убрали со стола, начало темнеть. Огонь в печи уже не горел, но угли еще были жарки. Дед Замора взял веточку сухого можжевельника, поджег ее и стал водить дымящейся веткой вокруг лопатки, что-то бормоча. «Собирайтеся, снаряжайтеся… лесные, полевые, болотные… с дерева сухого, с болота глухого… Идите сюда, скажите, в чем судьба»… Хельга догадывалась: он созывает духов, и старалась не вслушиваться, отгоняя любопытство.

В избе витал можжевеловый дым. Сгущалась тьма. Дед Замора взял лопатку и сунул в печь, прямо на угли. Все четверо сидели вокруг в полном молчании: час был неподходящий для болтовни. Во тьме по углам, в веянии можжевелового дыма, в мерцании углей в печи, на которых лежала белая лопаточная кость, постепенно чернея, Хельга угадывала присутствие незримых духов. Что они подумают о ней? Вдруг уловят ее связь с Ульвом Белым и не захотят отвечать?

Вдруг раздался громкий треск: его издала кость на углях. Все вздрогнули.

– Это важные вести нам духи несут! – пробурчал дед Замора. Голос его доносился как будто издалека, хотя он сидел тут же, на припечке. – Видно, кончается старая жизнь, новая пойдет, иная…

Какая – иная? Волосы шевелились под платком от страха, но спросить Хельга не решилась. Она и жалела, что Видимир отправил ее сюда, что она затеяла это гадание, и понимала: гадай-не гадай, сам ход событий не отменить. Но если знать чуть больше – можно успеть увернуться от копыт судьбы.

– Зажги огня, – глухим утробным голосом велел вдруг дед Замора.

Тихоня, вздрогнув, поднялся и стал разжигать глиняный светильник полоской бересты. Взяв через тряпку, дед Замора вынул лопатку