Повелитель камней. Роман о великом архитекторе Алексее Щусеве - Наталья Владимировна Романова-Сегень

Они смотрели вслед семейству и хохотали от души. Мальчик несколько раз недоуменно оборачивался и даже споткнулся. Каждый раз мать его сильно дергала за руку, недовольная тем, что сын замедляет ход.

– Старички. – Веселый Рерих легонько хлопнул по спине Алексея Викторовича. – Шабутные! А я, между прочим, младше вас ровно на один год и один день!

– А я вас таким не знал еще, – задумчиво произнес Щусев, на что Рерих хлопнул в ладоши и пошел вприсядку:

– А вот таким?!

– Лихо, однако! – Щусев искренне восторгался пустившимся в пляс художником.

А потом, усевшись на берегу Великой, наблюдали закат. И рассуждали о том, что закаты никогда не повторяются, каждый раз новые краски.

– Мне близок Псков, – произнес Рерих. – У меня и матушка из псковской земли.

– И одна из ваших первых картин – «Пскович». Сильный образ! Так прекрасно сочинен.

– Кто не сочиняет, – сказал Рерих, всматриваясь в краски неба, в следы уходящего солнца, – тот протоколист, а не истинный художник.

Проектируя в Пскове часовню Святой Анастасии, архитектор оставил белоснежные стены почти без оформления, украсив лишь тонким кружевом декора – «бегунца и поребрика», традиционного для псковской архитектуры. Для этой часовни Рерих сделал четыре эскиза, основной мотив которых – великое заступничество, покровительство. В стремлении показать единство Вселенной художник использовал символические образы древней живописи. По эскизам в дальнейшем выполнил росписи иконописец Григорий Чириков. Изящная и воздушная снаружи Святая Анастасия и изнутри тоже была легка и невесома. Возникало ощущение, что нет стен, фрески как бы стирали их. И очередное попадание в точку. Единство архитектуры и живописи.

Когда работы были завершены, Алексей Викторович, вернувшись из Пскова, рассказывал жене:

– И вот, Маня, вошли мы внутрь. Сначала все замерли, а потом слышу, как мужички тихонько переговариваются. «Стою под живым взглядом Спаса и чувствую перемену», – говорит один. «Да, – вторит другой, – словно часовня ожила. Кажись, что-то коснулось головы и идет глубже, туда, где сердце». А я слушаю их и чувствую то же самое. Будто мы совпали с часовней, срезонировали, и она стала говорить с нами.

В момент начала строительства Казанского вокзала Щусев и Рерих совместно работали еще над памятником их учителю Архипу Ивановичу Куинджи, уважение к которому было безмерным.

Когда-то студент Алексей Щусев получил разрешение работать в пейзажном классе Архипа Ивановича. Помимо изучения законов архитектуры Алексей глубоко интересовался живописью, поэтому поучиться у кудесника света и созерцателя всея Руси было для молодого Щусева жизненно необходимым.

Последние тринадцать лет своей жизни русский пейзажист прожил в Биржевом переулке, в квартире с мансардой доходного дома купцов Елисеевых. Мансарда служила Куинджи мастерской. Здесь, на пороге этой квартиры, и остановилось сердце художника.

– Я с женой часто тут бываю, благо сам живу недалеко.

Алексей Викторович и его давний знакомый Аркадий Александрович Рылов, художник, ученик Куинджи, прогуливаясь по набережной Тучкова, остановились у дома учителя.

– Из квартиры музей нужно сделать. – Рылов, задрав голову, смотрел на мансарду-мастерскую художника. – Рерих уже предложил это всем. Кстати, раньше, до Архипа Ивановича, в ней Крамской жил.

Раздался полуденный выстрел петропавловской пушки, и тотчас стая птиц заполонила крышу дома.

– «Захребетники», – с печальной улыбкой сказал Рылов и, отвернувшись, заплакал.

У Щусева тоже выпирали слезы, и он, кусая нижнюю губу, едва сдерживался, чтобы не последовать за приятелем.

– Интересно, а это те самые, которых кормил Архип Иванович, или их дети, а то даже внуки? И кто их нынче подкармливает вместо него?

На мгновение на крыше показался человек, чего-то кинул птицам, крупы или крошек, с земли было не разглядеть, и исчез. С возгласами, не церемонясь, по-хамски отпихивая и нагло отгоняя друг друга, галки, воробьи, вороны, голуби и даже ласточки бросились на еду, которой было явно недостаточно для такого количества птиц.

Рылов достал из кармана большущий платок, больше похожий на портянку, протер и без того вечно печальные глаза и сунул платок обратно, но не целиком, край остался торчать, словно ему тоже было интересно, что происходит на крыше.

– Так и вижу ту давнюю картину, стоит плечистый человек, с волнистыми седыми волосами, облепленный пташками.

– Аркаша, так напиши.

– Владимиров уже написал, опередил.

– При чем тут Владимиров, свою напиши.

– Архип Иванович не только кормил их, лечил. Птичий доктор.

– Не помню кто, Неведомский кажется, рассказывал, что увечных забирал к себе и лечил. У него два года жила галка со сломанным крылом.

– Да-да, помню. Однажды операцию сделал голубю, у него что-то с горлом было, так Архип Иванович трубочку ему вставил, и та птаха еще долго жила с трубочкой в шее. Ты сейчас ведь над его памятником работаешь? – Рылов резко сменил тему.

– Аркаша, айда ко мне. Время обеда, пообедаем и поговорим. На пустой желудок и разговоры пустые. – Алексей Викторович любил откушать и всегда был рад гостю.

По дороге продолжили разговор о Куинджи.

– Я его просто боготворил. До сих пор не могу поверить… – Рылов снова достал платок и утер им свое простое, добродушное вятское лицо.

– Тебя считают, и я в том числе, его лучшим учеником и последователем. – Щусев был искренен. – Ты сохраняешь в своих картинах привязанность к романтическим образам, пространственному построению, пониманию цвета, эффектам освещения.

– А помнишь, – перебил его Рылов, – однажды в класс пришел Менделеев со своим приборчиком.

Щусев усмехнулся. Конечно, помнит, как старик Менделеев, ныне тоже покойный, как и его близкий друг Куинджи, пришел к ним в их живописную мастерскую. Приходил-то он не раз к Архипу Ивановичу, а тут специально заявился, чтобы провести эксперимент. Ученый создал прибор для исследования чувствительности глаза к световым оттенкам. Менделеев проверил и учеников, и учителя. Куинджи побил рекорд при измерении чувствительности глаза к тонким нюансам тонов.

– Ты все видишь иначе… – озадаченно пробормотал Дмитрий Иванович. – В самом буквальном физиологическом смысле.

Архитектор Щусев и художник Рылов до самого дома больше не сказали друг другу ни слова, будто боясь вспугнуть, как птицу, нахлынувшие на каждого воспоминания.

Алексей Викторович смотрел на своего давнего приятеля, несколько застенчиво пьющего чай, и думал, как идут ему усы и бородка, делая лицо благообразнее. Сам Щусев по-прежнему носил пышные усы и бородку, которые ему тоже необычайно шли.

– А чай хорош! – похвалил певец родной природы, автор «Зеленого шума», «Осени на реке Тосно» и многих пейзажей. – Где ты его покупаешь?

Щусев рассмеялся, следом за ним и Рылов. Они подумали об одном и том же.

После занятий ученики почти всегда надолго оставались в мастерской Куинджи. Архип Иванович полулежал на кушетке, студенты устраивались кто как мог,