Повелитель камней. Роман о великом архитекторе Алексее Щусеве - Наталья Владимировна Романова-Сегень

уверенно говорил академик Щусев, когда с женой и тремя детьми вселялся в добротный московский особнячок в Гагаринском переулке, построенный в послепожарной Москве в 1820 году столь качественно, что почти за сто лет нисколько не обветшал, а вошел в пору своей зрелости, точь-в-точь как его новый сорокалетний жилец.

– Нет ничего более вечного, чем временное, – пророчески произнесла мудрая жена и засмеялась. – А мне здесь нравится. И такое чувство, что мы тут весьма надолго поселились.

– Но-но, – возразил муж. – Я еще в Петербурге не сказал своего веского слова. Построю Татарина, и вернемся на берега Невы.

Но прошло уже несколько лет, и где вы, уважаемый Алексей Викторович? А вот где – все там же, в Гагаринском! Не отпускает вас Москва, не отпускает уютный ампирный особняк с мезонином, где вы так основательно расположились с вашим семейством – на первом этаже гостиная, кухня, комнаты и вполне вместительная мастерская архитектора, а на втором – детские комнаты и спальни. Хорошо! Зачем вам этот чванливый Питер?

А. В. Щусев с коллегами в вестибюле здания Наркомзема

1933

[РГАЛИ. Ф. 3321. Оп. 1. Ед. хр. 178]

О, как все перевернулось за эти годы! Переезжали сюда в 1913 году, когда жизнь в России наладилась, как никогда, поезд государства Российского мчался на всех парах в счастливое будущее, казалось, еще лет десять, и мы станем богаче всех стран мира, вместе взятых, включая хваленую Америку. Но разве дадут нам, русским, процветать завистливые англосаксы и взбалмошные средиземноморцы? Обязательно развяжут войну, втянут нас в нее, и вот мы уже снова на развалинах!

Переселившись в Москву, Алексей Викторович всем сердцем отдался своему Татарину, намереваясь построить здание, которое увековечит его имя, станет одним из символов Белокаменной. Уже будучи окончательно утвержденным в качестве главного архитектора вокзала, он весь первый свой московский год без отдыха работал, улучшая и улучшая имеющийся проект, соединяя друг с другом равновеликие массы архитектурных объемов, превращая изначально нарочитую асимметрию в естественную и гармоничную, покуда не получился величественный монолит. Очень хорош был сказочный Ярославский вокзал Шехтеля и Кекушева на противоположной стороне, но его Татарин станет подлинной восточной сказкой, поэмой Востока, ибо Россия вынужденно уходила, убегала от враждебного Запада на просторы Урала и Сибири, Камчатки и Дальнего Востока, построив Транссиб как становой хребет будущей евразийской Великороссии.

– Сююмбике! – воскликнул он однажды во время работы, поняв, чей голос издевался над ним тогда, прозвучав в пустом пространстве и не обозначив своего владельца, точнее владелицу. И главную башню вокзала зодчий стилизовал под казанскую башню Сююмбике, названную так по имени всесильной правительницы. Именно после того, как ее свергли, Иван Грозный на следующий год взял Казань. Сююмбике выдали замуж за верного Москве касимовского правителя Шигалея, а сын ее Утямыш-Гирей, в крещении Александр, стал полководцем в войске у Иоанна Васильевича. Более символичное слияние России с Востоком трудно найти. Так общий замысел Ворот Востока получил завершение в виде ступенчатой башни и окончательно сформировался.

Щусевская Москва. Здание Наркомзема, ныне здание Министерства сельского хозяйства

[Фото автора]

Весну и лето второго московского года Щусев разрабатывал сводчатые интерьеры, желая, чтобы изнутри здание получилось столь же причудливо-сказочным, как и снаружи. Для росписей интерьеров он пригласил лучших художников, своих сверстников, в основном участников объединения «Мир искусства» – Николая Рериха, Ивана Билибина, Александра Бенуа, Бориса Кустодиева, Евгения Лансере и молодую Зинаиду Серебрякову, которой еще не исполнилось тридцати лет.

– Здорово, Плацинда!

– Здорово, Сальтисон!

Щусев заключил в свои крепкие объятия старого кишиневского приятеля. Остроносого литовца Добужинского он тоже выписал к себе в помощь, и вместе с Кустодиевым Сальтисон принялся рисовать первые эскизы будущих интерьеров.

– Только давай уговор: не называть друг друга Сальтисоном и Плациндой хотя бы при людях. Как-никак, а я главный архитектор проекта. Несолидно.

И вот проект получил свое окончательное утверждение, но это был уже не просто вокзал, а целый вокзальный городок.

– Еще годик, и можно будет возвращаться в Петербург, – потирал руки Алексей Викторович. – Как только увижу, что строительство идет правильно, вернемся в самый красивый град в мире.

Строительство, развернувшееся зимой 1913–1914 годов, вскоре стало самым крупномасштабным на Москве. Заняло не только территорию бывшего Рязанского вокзала, но и большую часть всей Каланчевской площади. Предполагалось, что на все про все уйдет ровно три года. Но, как говорится, человек предполагает, а Господь располагает.

Все шло по плану и в соответствии с намеченными сроками… Но прогремели выстрелы в Сараево, и уже к осени началось отставание, закладку фундаментов завершили не в 1914-м, а в 1915-м. В том же году построили багажное отделение, котельную, стали возводить стены. К зиме 1916 года Казанский должны были уже полностью сдать в эксплуатацию. Но затягивалась война, затягивалось и главное щусевское строительство.

– Ну где ты, Сююмбике? – иной раз в отчаянии звал Алексей Викторович, но своенравная татарка больше не соизволила появиться.

Внезапно прославился некогда невезучий Поярков. Он ездил по фронтам и всюду рисовал портреты русских солдат и офицеров. Эти незамысловатые, но с душою написанные портреты стало закупать почтовое ведомство и изготавливать открытки. Однажды Алексей Викторович получил такую с изображением раненого солдата с очень одухотворенным лицом, машинально глянул на подпись.

– Маня! Глянь-ка! Да ведь это наш Володя Поярков!

– Ух ты, я часто такого рода открытки видела и ни разу не заглянула, кто автор. Молодец Володя, ничего не скажешь! Весьма патриотично.

А потом наступил России страшный год, и упала царская корона.

К весне того года построили крышу Казанского вокзала, и на этом строительство прекратилось – ни материалов, ни рабочих, ничего.

Удар за ударом – осенью от менингита умерла младшая доченька, родившаяся уже здесь, в Москве, и так похожая на отца. Она и скончалась прямо у него на руках, когда он со слезами пел ее любимую песенку:

– Ты ж моя, ты ж моя перепелочка, ты ж моя, ты ж моя невеличечка.

И закопали перепелочку в московской земле. Остались от нее карандашные портретики, сделанные отцом.

Беда не приходит одна – тогда же заболела и Лидочка, и тем же менингитом, бушевавшим в развороченной войной и революцией стране.

Для здоровья Лидочки, да и ради спокойствия, решили временно переехать из центра Москвы за город, в Прозоровскую. Граждане пролетарии уже вовсю громили зажиточные московские особняки, едва ли не каждый день приходили вести об убийствах и ограблениях.

С железнодорожной станции поселка можно было ездить в Москву. Но в основном Щусев трудился дома,