Повелитель камней. Роман о великом архитекторе Алексее Щусеве - Наталья Владимировна Романова-Сегень

– Смотрите, каждый из Катькиных фаворитов показывает размер своего мужского достоинства. – Толстый парень неистово заржал от, как ему показалось, блестящей шутки, имея в виду свитки пергамента в руках у екатерининских вельмож.

Члены группки покатились со смеху, кроме одного.

– А ты, Митяй, чего не ржешь? – спросил толстяк у него сквозь хохот, а Щусев вздрогнул, как всегда вздрагивал, когда слышал имя Митяй.

– Не все показывают, – деловито ответил Митяй, – Дашкова же баба, и вон тот с книжкой.

– А старик-то Державин, гляньте, беспомощно руками разводит. – Мордатый острослов так и сыпал непристойностями, порождая безудержное веселье своих дружков.

Павел видел, как сузились глаза брата, потом он прикрыл их на несколько секунд и, раздув крылья носа, вдохнул, резко выдохнул, после чего повернулся в сторону остряков.

– Вы – негодяи, – с трудом сохраняя спокойствие, сказал Алексей, наступая на компашку, – вы оскорбили женщину.

– Кого? – Шутник скривился в ухмылочке. – Ты про Катьку, что ли?

– Вы оскорбили женщину, – тем же тоном повторил Щусев, – великую женщину. Я требую немедленного извинения.

– А то что?

– Лучше не знать.

– Ты че, дядя, меня пугать вздумал? – Парень расстегнул верхние пуговицы черной шинели.

Дворяноподобные, что стояли поодаль, отошли еще дальше. Павел, наоборот, сделал шаг к брату. А группка сколотилась вокруг верзилы, только один Митяй не шелохнулся. Щусевы стояли на расстоянии вытянутой руки от гимназистов.

– Ну! Я жду. И мое время дорого стоит.

– Да пошел ты! – Толстяк ослабил медную бляху на поясе.

В этот момент Алексей нанес ему в челюсть такой удар, что послышался хруст. Толстяк испустил дикий одиночный вопль, замолчал на мгновение, а потом так заверещал, что казалось, фигуры на монументе сейчас оживут, слезут с него и побегут прочь. Но деятели устояли, а вот друзья-гимназисты бросились наутек, Митяй тоже попятился задом, но так неспешно, то и дело кидая взгляд на памятник, будто ему чего-то там недоразгляделось.

– Смотри не поскальзывайся, Митяйка! – крикнул вслед Митяю Алексей Викторович. – А тебе хватит вопить. – Он схватил толстого парня за плечо, но тот выдернулся и, не прекращая вопли, побежал, только в другую сторону, чем его друзья. Проходивший народ оборачивался вслед орущему здоровяку. – И Сумарокова выучи, «Оду императрице»! – громко сказал Щусев. – Ну, будем считать, парень так надрывается от извинений, – добавил он вполголоса, взглянув на бронзовую императрицу.

– Ты ему, кажется, челюсть сломал, – вздохнул Павел.

Алексей не ответил и, кинув взгляд на монумент, пошел в сторону выхода.

– Вы дурно поступили, – услышал он, проходя мимо двух студентов.

– Сейчас вы оба по морде получите. – Павел, догоняя брата, показал двучленам кулак. – А что дурно, так это глумиться над русской историей.

– Самой мрачной из всех историй мира.

– Я гляжу, вы вдобавок и дурно образованы.

Щусевы вышли на проспект.

– Как ты? – спросил Алексея Павел.

– Нормально.

– Тогда дойдем до Дворцовой и там расстанемся.

Алексей кивнул. Усиливался дождь, они зашагали быстрее.

– Их вообще-то пятеро было. Толстый, Митяй и еще трое невнятных юношей, – сказал Павел, едва поспевая за братом.

– Да Бог с ними! – раздраженно ответил старший брат. – Общество защиты что насчет ворот ответило?

Павел не сразу понял, о чем его спросили. Он поскреб в ухе. И, пропуская вперед себя двух девиц в причудливых шляпках, кокетливо улыбнувшихся ему, подумал, что пальмерстончик холодноват, хоть и сшит из шерстяного сукна.

– Из общества мне ответил барон Врангель, он так и написал, что Общество защиты считает, что ворота заслуживают защиты. Я, как ты знаешь, в Петербурге по работе от управления, но заодно договорился о встрече с Врангелем, чтобы он выдал мне соответствующее письмо для иркутской думы об обязательном сохранении ворот и изыскании средств в городе на их ремонт.

– Хорошо, если так. Будет нужна помощь, обращайся, – Алексей легонько стукнул брата чуть ниже плеча левым кулаком, – мои знакомые с аристократическими титулами, уверен, помогут. Уникальные памятники нужно ремонтировать, реставрировать, а не сносить. Разрушать – это проще простого.

– Жаль, что не все это понимают.

– Осознание памятников как части общенародного достояния – процесс долгий, а меры царского правительства по охране памятников искусства и старины ничтожны, при отсутствии четких и ясных законов и, как следствие, практики их исполнения.

– Вот, они, цари, такие, – пробурчал Павел, – а кое-кто за них физиономии чистит.

Братья вышли к Зимнему дворцу. И он, и ламотовский павильон, он же Малый Эрмитаж, и здание штаба были выкрашены в темно-красный цвет.

– Каждый раз, бывая здесь, думаю, что и площадь шире смотрится из-за цвета, и все в единстве, но как-то жутковато. Я бы Зимний перекрасил… – Архитектор задумался. – Пожалуй, в легко-зеленый, точнее, в изумрудно-зеленый цвет. Колонны в белый. И золотой непременно должен присутствовать.

У Александрийского столпа братья тепло попрощались, и каждый отправился по своим делам. При расставании Павел заметил, что Алексей, похлопывая его по плечу правой ладонью, сморщил нос. Все-таки пострадал за царизм!

Сильно продрогнувший в конце прогулки Алексей Викторович зашел в кофейню. Сидя за чашкой ароматного кофе и глядя в окно на снующих горожан, предался размышлениям. О Павле, работающем в далеком Забайкалье, по которому он скучает. О схожести микешинских памятников, о Шехтеле с его проектами, о Фелейзене, о его выходке с экзаменатором, о мордатом скабрезнике. О близком родственнике Фелейзена, возведенном в баронское достоинство за финансирование железных дорог. Не поэтому ли ему предложили третьим участвовать в закрытом конкурсе или все же по причине архитектурно-художественного дарования? И почему всего троим предложили?

Сколько ни думай, а как будет, узнаешь, только когда случится. Думы думами, а дело делом, и согревшийся архитектор покинул кофейное заведение.

Правление Общества Московско-Казанской железной дороги совещалось недолго и вскоре вынесло решение о сооружении вокзала по проекту Алексея Викторовича Щусева. Однако в дальнейшем Щусеву предстояло еще не раз доработать проект.

Частенько он мыслями возвращался к «Хованщине» Мусоргского. Совсем недавно слушал ее в Мариинке. Седьмого ноября 1911 года там состоялась премьера оперы. Любимец всех Шаляпин, пожалуй, самый известный исполнитель Досифея, здесь еще и постановщик! Пропустить такого Щусевы не могли. Но накануне заболела маленькая дочь Лидочка, и Мария Викентьевна упросила мужа сходить без нее, потому как Алексей Викторович решительно не соглашался.

Поход в жемчужину Петербурга – Мариинку, императорский театр русской оперы и балета, – всегда событие. Торжественно одетый Щусев красовался перед вытянутым зеркалом в позолоченной раме. И так взглянет, и этак. Любо-дорого посмотреть!

– Какой яркий представитель типичной буржуазии! – Мария Викентьевна вышла из комнаты в переднюю. Она поправила мужу бабочку из белой ткани пике.

– Да, хорош, как я посмотрю! Хорош, – повторил Щусев,