Повелитель камней. Роман о великом архитекторе Алексее Щусеве - Наталья Владимировна Романова-Сегень

считает его человеком архитектурного таланта. Брат Ксении Дорлиак. Она сейчас в Гранд-Опера поет. Кстати, Фелейзен в свое время был исключен из Академии художеств.

– Так этот тот самый Евгений Фелейзен, который врезал экзаменатору? Причем серьезно так.

– Да, экзаменатору по начерталке.

– Не по начерталке, а по физиономии, – скаламбурил Павел. – Помню эту историю. Так его не посадили разве?

– Дело чуть не кончилось плачевно – тюремным заключением, и, кстати, он посидел несколько денечков в кутузке, но за него заступился его друг Оскар Мунц, славный малый, мы с ним крепко дружили когда-то. А у Оскара отец генеральный консул, может, поэтому дело замяли. А может, и потому, что сестра Евгения не только певица, но и фрейлина двора.

– Какие страсти!

– Точно!

Тут Павел переключился с Фелейзена и его рукоприкладства на аппарат для продажи шоколада товарищества «Жоржъ Борманъ», стоявший на углу Невского и Надеждинской и прозванный «Домик братьев Гримм». На нем висела инструкция, выполненная исполинскими буквами: «За опущенную в аппарат 15-ти копеечную монету (не пробитую) полагается плитка шоколада; просят не опускать других монет, кроме 15-ти копеечных – при других монетах аппарат не действует, а монета не возвращается». Все просто. Для получения шоколадной плитки надо было положить пятнадцать копеек в щель и повернуть ручку, после чего открывался щиток-клапан, выдававший заветную плиточку. Но народ постоянно бросал в отверстие двугривенник. И, не получив ни шоколада, ни сдачи, начинал мутузить «Домик», приговаривая, что в России кругом воры, даже агрегаты! Вот и сейчас какой-то купец отвешивал пинки чудо-технике.

Посмеявшись, братья двинулись дальше.

– Забавный этот «Домик братьев Гримм», – сказал старший брат.

– Интересно, а будет ли в честь нас что-то названо? – мечтательно произнес младший. – В честь меня-то навряд ли, а вот в твою честь, я уверен на сто пятьдесят тысяч процентов. Не веришь?

– Болтун ты, Павлик! – улыбнулся Алексей, но стало приятно от слов брата.

Немного прошлись молча по теневой стороне проспекта. Невский, сердце Петербурга, бурлил. Прошагали мимо синематографа «Мулен-Руж», расположенного в пятьдесят первом доме.

– Может, зайдем? – предложил Алексей, оглядываясь. – Фильму посмотрим. Пообломничаем.

– Это так теперь называется смотреть фильму?

– Да нет. В этом доме Гончаров «Обломова» написал. – И, увидев, что брат стал исследовать фасад здания, Алексей заметил: – Его окна во двор выходили.

– Понятно. Давай в следующий раз. У меня есть время, но немного. Еще по одному вопросу нужно зайти.

– Что за вопрос?

– Да все тот же, Московские ворота. Опять они под вопросом.

– Вопрос под вопросом, – засмеялся Щусев-старший. – Как, дорогой братец, у тебя все вопросительно! Впрочем, у меня тоже вопрос с воротами на Москву открыт… Давай-ка, милый Павел, поподробнее, а то все обо мне да обо мне.

Павел Викторович Щусев на тот момент служил инженером в Управлении Забайкальской железной дороги. И поведал брату о ситуации с охраной памятников в городе Иркутске и губернии, сетуя, что городскую думу совершенно не интересует судьба старинных построек. Несколько лет ставился вопрос о ликвидации Московских триумфальных ворот, и не только их, а, к примеру, ограды старого лютеранского кладбища в конце Амурской улицы, здания порохового погреба на Арсенальной площади.

– А в этом году ворота все же решили снести, – сказал Павел. – Я, разумеется, вприпрыжку к городскому голове. Написал просьбу принять меры к сохранению ворот. Но чувствую, бесполезно. Поэтому сразу же обратился в Общество архитекторов-художников и в Общество защиты и сохранения в России памятников искусства и старины. Написал и разослал письма, что, мол, так и так, Иркутская городская дума решила разобрать Московские ворота, мотивируя решение тем, что они грозят обрушиться.

– Сюзор ответил?

Граф Павел Юрьевич Сюзор, действительный тайный советник, знаменитый архитектор, являлся председателем правления Общества архитекторов-художников при Академии художеств в Петербурге.

– Да, граф Сюзор написал мне, дословно: «Правление Общества единогласно присоединилось к Вашим взглядам и уполномочило меня телеграммой иркутскому городскому голове просить приостановить предполагаемую разломку Московских триумфальных ворот».

– Молодец Павел Юрьевич! Кстати, вот этот дом, – Алексей указал на здание под номером пятьдесят четыре, что стояло по четной, солнечной стороне, – его рук дело. Вернее, он перестраивал его. Возвел четвертый этаж, фасады оформил.

– Тут хорошая парикмахерская Лазарева.

– Она теперь «Оливье» называется. А еще фотоателье Буллы. Оно недавно открылось здесь и почти одновременно с «Мулен-Руж».

Слева от братьев в окружении деревьев и фонарей колоколом возвышался композиционный памятник Екатерине Второй, тылом которому служил красавец Александринский театр.

– В Катенькин сад зайдем? – спросил Алексей.

Павел кивнул.

Сад был обнесен чугунной оградой в виде копий с воротами, украшенными золочеными вензелями императрицы. Братья вошли в сад и направились к памятнику.

– Минерва на ея престоле… – Алексей поднял взор на статную фигуру самодержицы в парадной позиции.

– …Чего желать России боле, Минерва на ея престоле, Щедрота царствует над ней!.. – Павел с задумчивостью процитировал сумароковские строки из «Оды государыне», а затем вслух прочитал надпись: «Императрице Екатерине Второй в царствование императора Александра Второго. 1873 год».

– В год моего рождения установили памятник. Получается, бронзовой Екатерине столько же лет, сколько и мне, – весело заметил старший брат.

– Монумент очень похож на тот, что в Новгороде. – Павел имел в виду памятник «Тысячелетие России». – А что тут удивляться, автор у них один и тот же. Микешин.

– Вот и я о том же. Не случайно тебя сюда завел. Шехтель запросто может после Ярославского вокзала быть архитектором Казанского. И сделать примерно одно и то же.

– Может, – задумчиво ответил Павел. – Памятник в Новгороде грандиозный, конечно. Правда, я думал, что он огромный. Сколько на нем фигур? За сотню, кажется.

– Сто двадцать восемь.

– Это ж летопись России в лицах! Вся история нашей страны запечатлена в нем. А когда увидел его, даже опешил, он, оказывается, вовсе не большой. Не мог поверить.

– Надо же, Павел, у меня такое же ощущение было.

– До сих пор не понимаю, зачем здесь было повторять новгородские мотивы монумента? И мысль та же, и исполнение похоже. Также колоколом.

– Кстати, Цумбуш стырил у нашего Микешина идею и поставил в Вене примерно такой же памятник Марии-Терезии.

Братья сначала спорили и о самом памятнике, затем рассуждали об ансамбле площади Александринского театра, придя к выводу, что он является достижением русского градостроительного искусства.

Неподалеку стояли двое юношей-студентов, одетые в двубортные шинели бутылочного цвета, на золотых пуговицах которых красовались орлы. Щусев мельком взглянул на них. Лица узкие, породистые. Они важно вполголоса вели беседу. Подошла группка молодых людей, которую слышно было еще издалека из-за громкой речи с перебивками на неуемное гоготание. Такие разудало-разухабистые ребята реального училища.

Щусевы собирались уходить, стал накрапывать дождь, да