Повелитель камней. Роман о великом архитекторе Алексее Щусеве - Наталья Владимировна Романова-Сегень

Сидя в кабинете за работой или гуляя по городу, Щусев размышлял о возможности создания гражданских общественных сооружений на основе архитектурных форм древней Руси.

– Но вот в чем дело, приятель, – обращался Щусев к себе, – твоя любимая новгородско-псковская архитектура, разумеется, поэтична, но аскетична. О, рифма. Поэтична-аскетична. Что вполне отвечает требованию религиозного сооружения. Но! – Щусев поднимал указательный палец, это был один из любимых его жестов. – Но! Эти объекты, как правило, невелики по размерам и отстоят от всего. Умели предки выбирать места для культовых сооружений.

Вспомнилась новгородская церковь Рождества Богородицы в Перынском скиту. Захотелось туда. Услышать свист ветра, в хвоинках сосен уловить тягучесть движения веков.

Перед глазами плавно проплывали друг за другом новгородские церкви: Спаса на Нередице, Власия на Редятине, Двенадцати Апостолов на Пропасте́х; псковские: Николы со Усохи, Василия на Горке, Петра и Павла с Буя… Древние, как правило, побеленные, одноглавые, с характерными звонницами, иногда отдельно стоящими, иногда построенными на скате храма, и крыльцами. Их архитектура в сутолоке лишилась бы значительной доли своего обаяния.

– Как быть? – вопрошал Щусев себя не раз.

И снова долгие раздумья.

– А если праздничная архитектура? Семнадцатый век? Ростов, Москва, Ярославль? Ну конечно! Архитектура семнадцатого века просто обязана быть источником художественных форм и образов современных гражданских зданий общественного значения! Но и древнюю архитектуру нельзя совсем отвергать. Их надо подружить в одной композиции.

Поскольку взаимопонимания с Нижним не сложилось, Щусев, наконец, решился воплотить свои идеи и замыслы в проекте Казанского вокзала. Да и отчетливо вспомнилось, как он, когда впервые в жизни приехал в Москву, дал обещание построить собственный вокзал на Каланчевской площади, утереть нос нелюбимому Тону.

Жизнь Щусевых струилась размеренно, словно равнинная река с тихим и спокойным течением, но время от времени в эту мерную жизнь вклинивались шумные вечера с друзьями – архитекторами, художниками, артистами или родственниками.

Русское застолье не терпит суетливости. Поэтому вечера были долгими и запоминающимися. И хоть хозяин дома по складу характера отличался бережливостью и экономностью, но если кутить, так кутить, поэтому стол изнемогал под яствами. Куриное филе по-киевски, пуле-соте Демидофф, пулярка по-невски, телятина по-орловски, каштановое мороженое а-ля Нессельроде, клубника а-ля Романофф… Каждый раз Щусевы удивляли разносолами. И, конечно, подавались бессарабские пироги – плацинды, со сладкой и соленой начинками. Мария Викентьевна готовила их сама, кухарку не подпускала. Дух кишиневского детства хозяев был в этих пирогах.

Алексей Викторович брал гитару, свою неизменную спутницу, и тут начиналось волшебство. Песни наполняли душу то весенней свежестью, то зимней стужей, осенней грустью, летним зноем. На призывы чаровницы откликались самые благородные и возвышенные чувства слушателей. Они плакали, смеялись, горевали, гитара уносила их в священном трепете из бренного мира в мир мистерий. Служитель музы Эвтерпы пленял, гипнотизировал, подчинял воле музыки.

– За нашего кифареда! – Очнувшись от сладкой неги гитарных звуков, Петр Викторович, старший брат Щусева, поднял бокал шампанского.

– Вот во всем он так, недосягаем… – присоединился к нему художник Константин Федорович Богаевский, тоже владевший дивным инструментом. Лет пятнадцать назад Аркадий Рылов даже написал портрет Богаевского с гитарой.

Рерих, Щусев, Богаевский, Рылов были знакомы давно, учились в мастерской Архипа Куинджи.

Щусев тем временем отложил гитару и, отпив игристого, принялся рассматривать подаренную ему Богаевским книгу стихов Максимилиана Волошина «Годы странствий», где художник выступил автором иллюстраций.

– Это рисунки тушью, еще 1905–1907 годов, – пояснил Константин Федорович, заметив, что Щусев внимательно останавливается на каждой иллюстрации, пропуская стихи Волошина.

– Костя, видя твою лаконичную выразительность линии и обостренное восприятие пластики предмета, я бы посоветовал тебе переключиться на офорт, и вообще на графику.

– Надо же, – радостно воскликнул Богаевский, – Макс мне советовал то же самое, чуть ли не слово в слово!

– Я, кстати, читал его статью о тебе в шестом номере «Аполлона».

– Правда?

– А как же! Весь мир только и говорит об этом. А тех, кто не читал, – понизил голос Щусев, – обещали подвесить вниз головой.

Константин Федорович еще больше повеселел.

«Сдал он как-то, хотя и мой ровесник. – Алексей Викторович печально посмотрел на давнишнего приятеля, на набрякшие мешки у него под глазами, на залысины, оголяющие и без того большой лоб. – А сутью не поменялся, такой же наивный, как малолетний Мишенька».

В октябре 1911 года академики архитектуры Алексей Щусев и Франц Шехтель, а также художник Евгений Фелейзен – три конкурента – представили правлению свои проекты Казанского вокзала.

Братья Щусевы, Павел и Алексей, неспешно вышагивали по Невскому.

– Когда объявят итоги? – спросил Павел.

– Когда вынесут решение.

– А когда вынесут решение?

Алексей махнул рукой: мол, какая разница.

– Волнуешься?

– Павел, чего пристал? Нет, не волнуюсь. Ты мне скажи лучше, где такой пальмерстон приобрел? «Как денди лондонский одет»!

– Тебе не нравится мое пальто?

– Что ты, наоборот. Не холодно? – Алексей Викторович с детства искренне заботился о младшем брате.

Павел покачал головой.

– Шехтель нынче весьма популярен, – задумчиво произнес Алексей. – Строит много.

– «Пляска миллионов», – хмыкнул Павел. – Особнячки на Спиридоновке, Рябушинского, Левенсона. Да много чего.

– Да, много чего. Вот и Ярославский вокзал несколько лет назад расширил и реконструировал в «северорусском стиле с некоторым монастырским оттенком», как сам охарактеризовал.

– И тут снова за вокзал взялся, к тому же Казанский напротив Ярославского будет.

– Ну, не сам взялся, нам троим предложили. Конкурс же закрытый и всего для троих, специально приглашенных. Несомненно, шансы на победу у Франца есть. Уже один вокзал строил. Мне присылали из Москвы архитектурный ежегодник с опубликованным проектом Шехтеля. Очевидно, что в его планах связать воедино архитектуру будущего вокзала и уже построенного.

– И что там в его проекте? Можно поподробнее?

– Есть некоторая схожесть с моим.

– Одинаковое видение? – недоверчиво поинтересовался младший брат.

– Устроители конкурса нам обозначили определенные условия. Изначально были оговорены стилистические предпочтения образного решения вокзала с учетом сложной градостроительной ситуации Каланчевки, – Алексей принялся перечислять остальные условия конкурса. – Так вот, если коротко пробежаться по проекту Шехтеля, вокзал представляет собой выстроенные в ряд объемы разного размера. Центр композиции – высокая часовая башня.

– Каково художественное оформление?

– Мотивы древнерусской архитектуры, совмещенные с формами модерна. – Алексей обошел лужицу. – И знаешь, Павел, положа руку на сердце, надо сказать, Шехтель – достойный архитектор. О нем в наших кругах говорят, что Франц работает полушутя и жизнь в нем бурлит, как шампанское в только что откупоренной бутылке. Покойный Чехов вообще считал его лучшим архитектором мира.

– Ну а третий что собой представляет? – спросил Павел.

– Фелейзен. Евгений Николаевич. Отделывал интерьеры в здании Екатерининского общественного собрания. Мне видится он в первую очередь художником, однако кто-то