Девчата. Полное собрание сочинений - Борис Васильевич Бедный

нагоняй! Оборотная сторона жизни инженера-производственника, не предусмотренная институтскими программами!

Софья представила, как бородатый Дед Мороз кричал по телефону на ее Геннадия, и поспешно отвернулась, чтобы не выдать себя.

– Посмотри, какой у Андрюшки вид во сне: будто он уже все понимает! – сказала Софья, бессознательно чувствуя, что мысли о сыне, скорей всего, могут сейчас успокоить Геннадия.

Костромин заглянул в люльку и согласился, что у спящего Андрюшки действительно такой вид, будто он все понимает.

Помолчали. Софья провела пальцем по щеке мужа и сказала:

– А все-таки ты здорово здесь похудел… Ты что, через день обедал?

Костромин поморщился от жалостливых ноток в ее голосе, но заговорил с напускной бодростью, будто ничего не заметил:

– Нет, питался я исправно. Это все от недосыпания и… главное, от уязвленного самолюбия… – Он запнулся на миг, чувствуя, что переходит установленную им для разговоров с Софьей границу, но ему надоело вдруг хитрить и прятаться от жены, и, с вызовом глядя ей в глаза, он шагнул в запретную зону: – Не сошлись мы с леспромхозом характерами! Приходится утешаться, что хоть не по стандарту все складывается. По нашим пьесам или производственным романам леспромхозу полагалось бы сразу же после моего приезда выйти в передовые предприятия. Все условия для этого налицо: новая техника и молодой, не очень ленивый инженер. А Сижма и в ус не дует – шагает своей тропкой вглубь трясины, будто и нету поблизости никакого молодого инженера… Я же говорю: не сошлись характерами!

– Мели, Емеля! – пренебрежительно сказала Софья.

В речи Геннадия ее поразила вымученная ирония, даже злорадство какое-то. У кого совсем недавно, уже здесь, в Сижме, она слышала эту неприятную интонацию? Да, конечно, у директора леспромхоза… Уж не Чеусов ли влияет на ее мужа?

– Нет, ты понимаешь, – все еще думая о нагоняе, запальчиво заговорил Костромин, – сидит этакий рождественский дед в тресте, перелистывает бумажки, ругается по телефону и считает, что он работает не покладая рук, а мы здесь бьем баклуши!..

Умом Софья понимала, что лучше всего сейчас поддакивать Геннадию и вместе с ним дружно ругать управляющего. Но в ней вдруг возмутилась ее самостоятельность, да и чувство справедливости, сильно развитое в Софье, не позволило ей кривить душой и возводить напраслину на Деда Мороза.

– Геннадий, по-моему, ты не прав, – мягко, но непреклонно сказала она. – Ведь управляющий не только бумажки перелистывает, но прежде всего отвечает за работу всего треста, в том числе и за твою работу!

– Ты хотела сказать: за мою плохую работу, так, что ли? – пристально глядя на жену, спокойно, почти весело спросил Костромин. Его выдавали вздувшиеся на щеках желваки. – Ты говори, говори, не бойся… – Он неожиданно вспылил, дал волю обиде: – Наваливайтесь все на меня. Костромин – жилистый, все выдержит!

Софья отшатнулась от него. Костромин с отвращением подумал, что говорит о себе манерно, в третьем лице. Ему стало стыдно и почему-то вдруг холодно. Он зябко вздрогнул, подошел к печке и прислонился к ней спиной. На улице, под самыми окнами, рявкнула гармошка и насмешливый девичий голос посоветовал инженеру:

Если хочешь быть счастливым – ешь побольше чернослива…

И хотя глупую частушку, имеющую, однако, какое-то прямое, ехидное отношение к его переживаниям, пела не Софья, все же Костромин из-за этой частушки еще больше разозлился на жену. И кто ее просил читать ему нотации?

Повернув голову к окну, Костромин слушал ночную певунью. Машинально подумалось, что голос у нее неважный, а вот гармонь попала в умелые руки. Весельчаки ничего не хотели знать о его злоключениях, а преспокойно жили своей, отдельной от него и, по всем признакам, очень веселой жизнью, в которой, как думалось сейчас Костромину, были одни лишь сплошные радости и совсем не было невзгод. Костромин позавидовал им и вспомнил свою жизнь до женитьбы на Софье. То время показалось ему гораздо лучше нынешнего, и он готов был даже жалеть, что женился на требовательной Софье, угодить которой очень трудно…

– Ты продолжай, продолжай!.. – злопамятно сказал Костромин. – Что же ты замолчала? Бей, коли замахнулась!

– Геннадий!.. – попробовала остановить его Софья.

– Что – Геннадий? Я уже тридцать два года как Геннадий!.. После твоего приезда я все время замечаю, что ты ждешь не дождешься, как бы только придраться ко мне. Что ж, радуйся: ты дождалась-таки своего!

Костромин хорошо видел, что жена ничуть не радуется ссоре, но это не имело уже никакого значения. Софья, как он ее понимал сейчас, та Софья, с которой он ссорился, должна была радоваться. А если эта, стоявшая перед ним, живая Софья не радовалась, то тем хуже для нее!..

– Зачем ты кричишь? – сказала Софья. – Андрюшку напугаешь.

– Кто кричит? – искренне удивился Костромин, понижая, однако, голос. – Ты же сама и кричишь!

Он был уверен, что Софья прячется за Андрюшку, лицемерно делая вид, что она одна заботится о сыне.

Софья презрительно усмехнулась. Она была сердита на Геннадия за то, что он ходит вокруг да около и ничего не говорит о себе, о своей неудаче на работе. Ей припомнилось, как она гордилась им в Ленинграде, с какими восторженными мыслями о нем ехала сюда, уверенная, что он уже стал самым уважаемым лицом в леспромхозе. Софья была убеждена, что она имеет право спросить мужа, почему он не оправдал ее доверия. Но она видела, что Геннадий весь сейчас как туго натянутая струна и говорить с ним об этом просто невозможно. Однако совсем промолчать Софья тоже уже не могла.

– Когда я сюда ехала, – сказала она, – навстречу часто попадались поезда с лесом, и у меня такое чувство было, словно весь этот срубленный лес – твоя работа, деле рук моего Геньки, наше общее дело! Как будто ты мне привет посылал и просил поторопиться!.. Я так хвасталась тобой перед другими пассажирами, что надоела им до чертиков…

Софья начала говорить вкрадчиво, как говорят с больными, капризными детьми, но по мере того, как собственные слова возвращали ее к тому времени, о котором она рассказывала, голос ее крепчал, и невольная обида на мужа зазвучала в нем.

Костромин пожал плечами, не одобряя ее тона. Он смутно чувствовал, что Софья все это рассказывает неспроста, но ему не хотелось сейчас вникать в ее скрытые замыслы: в раздраженном состоянии Костромин любил говорить сам и не умел слушать. Чтобы охладить Софьин пыл, он сказал небрежно:

– Сижемского леса там никак не могло быть: он пока скопляется на нижнем складе, на берегу Ясеньги, и только весной пойдет сплавом к потребителю.

«К потребителю!.. Не понял, ничего он не понял!» – горько подумала Софья.

Андрюшка заворочался во сне,