Меня зовут Корокотта - Александр Васильевич Чернобровкин

— И зеркалом похвастаться, — подсказал я.

— Да! — с вызовом заявила она. — У меня есть то, чего нет у других матрон Рима, даже патрицианок! Пусть они все сдохнут от зависти!

— Гадюки от зависти становятся ядовитее, — просветил я.

— Тоже хорошо, — решила Флавия.

На этот раз никаких проблем с получением денег не было. Монетным триумвиром в этом году был Марк Дурмий, пожилой сутулый мужчина с подслеповатыми глазами, одетый в темно-коричневую тунику и напоминавший крота, выбравшегося из норы, чтобы убедиться, что мир продолжает катиться в тартарары. То ли его предупредили, что придут обналичивать вексель, то ли видел меня в окружении императора, деньги выдал без вопросов и по моей просьбе золотыми ауреусами, на аверсе которых была голова императоры в профиль, глядящая вправо, и за ней снизу вверх надпись «Цезарь», а на реверсе — бык в полный рост и над ним слово «Август». Как я понял, это кличка животного.

Я отнес монеты домой. Пусть лежат в сундуке под замком. Мало ли, вдруг пригодятся⁈ Выгоднее, конечно, отдать ростовщикам, но они смертны в отличие от дубового предмета мебели.

— За что тебе заплатили так много⁈ — удивилась Флавия.

— За то, что кивал, согласно твоей инструкции, слушая нашего императора, — ответил я, обидев ее до глубины души, то есть минут на пятнадцать.

Поняв, что прямого ответа не получит, через четверть часа жена заехала с другой стороны:

— У моей подруги сын отправляется в Сирию на службу. Что бы ты посоветовал ему?

— Не лезть на рожон. Там мало места, и лишних убивают, — просветил я.

— А как иначе он проявит себя, привлечет внимание императора⁈ — не унималась она.

— Пусть сыграет с ним в кости. Может быть, выиграет большую сумму, а если проиграет, император вернет ему все и добавит немного, — посоветовал я.

— Так ты выиграл эти деньги! — сделала вывод Флавия.

— Можно и так сказать, — молвил я и поменял тему разговора: — Тебе уже сделали диадему?

— Да, — подтвердила она.

— Почему не показываешь? — задал я вопрос.

— Ты говорил, что тебя не интересуют мои украшения, — виноватым тоном призналась она.

Таки да, но как-то ведь надо отвлечь ее от моих наградных.

Диадема получилась шикарной, как считает моя жена. Я видел и покруче, но согласился с ней. Все-таки это мой подарок, который самый лучший по определению.

— Надену ее, когда пойдем на скачки в Большой цирк, — поделилась Флавия планами.

— Неподходящее место. В такой красоте надо появляться на Матроналиях, — подсказал я.

Этот праздник только для матрон (замужних свободных женщин). С распущенными волосами и обвешанные украшениями они шляются по храмам богинь, а потом устраивают сходняк в доме одной из соучастниц. Что они там делают, никто не знает. Поскольку дамы не открывают секрет, напрашивается самый простой и потому самый вероятный ответ — тем, что делают лучше и чаще всего — сплетничают.

Матроналии отмечаются первого марта. Так долго ждать Флавия не могла, поэтому надела при походе в Большой цирк. Мужчины-поклонники встретили ее, как обычно, то есть больше пялились на что угодно, кроме украшений. Реакцию женщин я не отследил, хотя уверен, что была. Такие подлые выпады соперниц не оставляют без внимания. Опять-таки, как обычно, Флавия сделала небольшие ставки на все заезды и проиграла.

Тут-то я и сделал ход конем, сказав:

— Это из-за диадемы ты проиграла. Она не терпит соперников, все внимание должно принадлежать ей.

Жена верит в приметы. Теперь или перестанет надевать диадему на скачки, или делать ставки. Бедная диадема!

На выходе из Большого цирка я пересекся с ростовщиком Квинтом Амбросием, который тоже выгуливал свою азартную жену, полную даму, обвешанную драгоценными побрякушками даже обильнее, чем моя, но не имевшую такую дорогую и красивую диадему, что уравнивало счет. Пока обе дамы подсчитывали баллы и печалились, что не победили, их мужья перекинулись парой слов.

— Слышал про рухнувшую инсулу? — спросил ростовщик.

— Да, — подтвердил я.

На Марсовом поле новый шестиэтажный дом развалился по непонятным причинам среди ночи, когда был полон спящими людьми. Десятка два погибли и около сотни получили ранения разной степени тяжести. Хозяин, патриций Спурий Геганий, не понес никакого наказания, не заплатил пострадавшим ни асса, потому как все происходит по воле богов, с них и спрашивайте. Кто-то пообещал подать в суд, но дело это долгое и очень затратное, мало кому по карману. Да и сам домовладелец, как оказалось, влетел по-крупному. Инсулы — очень доходное вложение денег. В Риме цены на жилье и его аренду растут, не зная ни минуты покоя. Поэтому многие вкладываются в этот бизнес, и кому-то везет, а кто-то Спурий Геганий.

— Он взял у меня в долг на строительство инсулы полтора миллиона сестерциев, и проценты набежали, — пожаловался Квинт Амбросий. — Сейчас, чтобы рассчитаться со мной, пытается продать участок с руинами и свой домус, который расположен неподалеку от того, что принадлежал твоей жене. Просит полтора миллиона, и домус стоит этих денег, но покупателей пока нет, так что уступит за один, и столько же надеется выручить за участок под рухнувшей инсулой. Есть у него еще маленькая вилла неподалеку от Неаполя, которую готов уступить за полмиллиона, но только в том случае, если не найдет быстро покупателей на домус и участок.

Неаполь — это что-то типа курортной столицы республики. Каждый приличный римский знатный человек или просто богач обязан иметь там виллу. Флавия постоянно намекает, что в окрестностях далекого Неаполя она проводила бы лето с большей радостью, чем рядом с зачуханной Остией, до которой из Рима добираться всего пару часов.

— Завтра посмотрю его домус и зайду к тебе, — пообещал я.

Надзирательница в золотисто-желтой палле с бахромой по нижнему краю, успевшая сесть в бордовый паланкин с такой же бахромой по краю кожаной крыши, спросила строго:

— О чем ты с ним говорил?

Странно, я был уверен, что поединок с женой ростовщика поглотил ее полностью, больше ничего не видит. Забыл, что у женского любопытства глаза на затылке.

— Спурий Геганий продает свой домус, — проинформировал я, шагая рядом.

— Да ты что⁈ — удивленно воскликнула Флавия. — А почему?

Я пересказал услышанное от Квинта Амбросия.

— Так ему и надо! — злобно-радостно подвела итог моя