Меня зовут Корокотта - Александр Васильевич Чернобровкин

горах не такие, как в открытом море. Похожи, но другие. В них больше мистицизма. Молодая луна подсвечивала слабо, я часто спотыкался, то на левую — к удаче, то на правую — наоборот. Радовало, что армяне не любят собак, никто меня не облаивает. Наверное, считают невкусными, а с соусами их кухня дружит слабо, не сравнить с нынешней римской, в которой один только вонючий и слизкий гарум чего стоит. Вместо него съешь дохлую собаку. Зашел со стороны реки, где ни стен, ни дозоров. По крутому спуску шла тропинка с вырубленными в камне в нескольких местах ступеньками. Она протискивалась между двумя домами с глухими стенами и выходила на темную улицу неподалеку от барака с башней, который мой язык не поворачивался назвать замком. Возле главного входа ни души. Может быть, стражники несут службу внутри строения. В любом случае проникать через главный вход я не собирался. Обогнув барак, вышел к тому месту, где заканчивалась башня и дальше к нему примыкали огороженные каменной стеной, хозяйственные постройки. Судя по ядреному аромату навоза, конюшни.

Камни башни были теплыми и сухими. Подогнаны плохо. Можно было бы забраться и без помощи сюко. Окно второго яруса изнутри закрывала штора из толстой ткани, пропитанной чем-то, но не смолой. Из помещения шел сильный запах перегара и грязных, потных тел. Так воняют люди, которые несколько часов скакали верхом на лошади, хотя сегодня все ходят пешком от храма к храму, от праздничного стола к праздничному столу. Они спали на полу на соломе, застеленной толстыми отрезами ткани, как предполагаю, той же, что пошла на шторы на оба окна, расположенные напротив. Только трое расположились на каменных лавках у стен. Наверное, арка и старшие командиры. Внутри было светлее, чем снаружи, благодаря масляной лампе, заправленной, судя по запаху, маслом из буковых орешков. Оливковое здесь стоит дорого. Лампа стояла на треугольной каменной полке, приделанной в углу на высоте около полутора метров, у ног каменного истукана. Наверное, какой-то армянский бог. Я в них не силен. На шее истукана висели венок из цветов и на золотой цепи золотая восьмиконечная звезда.

Я начал с ближнего воина, двигаясь к лавкам, а то вдруг проснутся в самое неподходящее время. Пьяные умирают легко. Наверное, толком и не осознали, что случилось. Аркаиц арка Арташеса оставил напоследок, хотя он спал на ближней лавке. Его надо было убить не просто так, а чтобы подумали, что это кровная месть. Любой нынешний правитель хоть кого-то да казнил, так что обиженных у каждого много. По старой армянской традиции кровной мести маттах убийцу надо было привезти на могилу жертвы и перерезать там горло, накапав кровью овал вокруг нее. Я стянул тело убитого аркаиц арка на пол, в центр овала, нарисованного кровью. На голову Арташесу напялил венок, снятый с истукана. Пусть гадают, что бы это значило. Уверен, что сочтут вариантом маттаха. Цепь с восьмиконечной звездой забрал себе. Весила она не менее килограмма. Заодно снял с убитого широкие золотые браслеты со скачущими лошадьми и шагающими львами и четыре перстня, три из которых были на правой руке. Остальных убитых шмонать некогда было.

Я тихо и быстро спустился по стене башни, замер, прислушиваясь и вглядываясь в темноту. Город спал, утомленный праздником. Ночных дозоров нет. Здесь все знают друг друга, долго не поворуешь и не пограбишь, быстро вычислят и сделают инвалидом или вовсе безголовым. Стражники тоже отдыхают. Никто не ждет беды. Враги, как они думают, далеко.

Я вернулся к спуску к реке, сильно обмелевшей к концу лета. Вода в ней холодная и течет быстро. В половодье вброд не перейдешь, а сейчас не то, чтобы запросто, но нетрудно. Согнувшись, придерживаясь руками за оголившиеся и высохшие верхушки валунов, медленно преодолеваю ее. Ступни босых ног начинает сводить от холода. Порой наступаю на острые камни и беззвучно матерюсь. На противоположном берегу сразу обуваюсь. Мокрые ступни первое время чавкают в полусапожках с каблуками. Теперь иду открыто и быстро. Аборигены по ночам не шастают, особенно в праздник. Тропинку на лужайку на холме нашел не сразу. Помог конь, почуявший меня и коротко заржавший. Застоялся, бедолага и выщипал там все, что было съедобным.

Мы вышли на дорогу, где я сел в седло и поскакал неторопливо в сторону Карина. Луна светила слабо, конь мог угодить ногой в яму и выйти из строя. В некоторых деревнях, мимо которых проезжал, гавкали собаки, услышав тихий стук копыт. Здесь они нужны пастухам, поэтому и держат.

Когда начало светать, погнал коня рысью. Наверняка кто-то увидит или услышит меня и, если будет погоня, сообщит преследователям, где искать удирающего преступника. В деревни не заезжал, остановок не делал, разве что для того, чтобы отлить, ел и пил в седле, как кочевник. У меня фора в несколько часов, и ей надо воспользоваться в полной мере.

Хватило меня до полудня, когда солнце начало припекать. Как раз подъехал к глухому месту, где удобно устроить засаду, и свернул в лес, благо их сейчас много и густые. Там на поляне стреножил кона и отпустил пастись, а сам пробрался между зарослями ежевики на свободное место в тени. Тут меня искать вряд ли будут и уж точно не захватят врасплох. Вырубился сразу, как только голова коснулась седла, используемого в качестве подушки.

Проснулся, когда уже темнело. Отдохнувший и сытый конь терся шеей о ствол кривого дерева. Показалось, что он обрадовался, когда я начал седлать. Вышли на дорогу в последние моменты вечерних сумерек и поскакали неторопливо. Луна стала немного больше и ярче. Если не считать редкие крики ночных птиц, было тихо и пусто. В такие моменты чувствую себя вне времени, вне эпохи. Порой кажется, что обогну очередной холм и за поворотом увижу вдали яркие огни электрических фонарей…

Карин я обогнул ночью и километрах в пяти за ним сделал привал неподалеку от дороги, чтобы слышать звуки с нее. Разбудили меня рано утром крестьянский обоз из пяти нагруженных арб, направлявшихся на городской рынок с собранным урожаем. Я размялся, сбрил растительность на лице, используя пену из наструганного мыла, мешочек которого захватил в дорогу. Отвыкшие щеки долго горели из-за раздражения. Умылся водой из бурдюка, позавтракал. В начале трапезы услышал, что по дороге едет большой обоз. Оказался купеческим. Я пропустил его на пару километров, после чего догнал, скача рысью. В арьергарде ехали три всадника в ватно-кожаных доспехах с копьями с длинными узкими наконечниками, которые в том месте, где насаживались