Репортаж с петлей на шее. Дневник заключенного перед казнью - Густа Фучик
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Переночевала я в ночлежном доме на Подоли, а рано утром отправилась в Прагу разыскивать Юлека. Из Германии все время прибывали бывшие узники. Долгие часы выстаивала я на Сокольском проспекте перед контрольно-пропускным пунктом.
Нет, не приехал.
Я отправилась в Пльзень, к Либе. Поезда ходили очень редко, приехала ночью. В Пльзене находились американцы, и мне показалось, будто я попала в чужую страну. Я привыкла к открытым лицам советских людей, к их искренним улыбкам. К советским воинам я относилась, как к родным братьям. Здесь же увидела что-то чужое.
В квартире Либы на мои звонки долго не отвечали. Наконец после продолжительного стука в дверь на втором этаже отворилось окно, и мужской голос спросил:
– Кто там?
– Я, Густа.
Это был зять. Он увел меня наверх и попросил до утра не тревожить Либу. У нее очень больное сердце. Он имел в виду разговор о Юлеке.
Утром, когда зять и обе девочки ушли, мы остались с Либой одни.
– Что с Юлеком, Либа? – спросила я.
Либа расплакалась. Для нее это было выплаканное и немного притупившееся горе. Моя же скорбь только начиналась.
– Два года живу я в мучительном ожидании! – простонала я.
Либа подошла к книжному шкафу, вынула из ящика конверт и подала мне. Машинально я взяла конверт, открыла и вынула лист бумаги. У меня потемнело в глазах, казалось, что остановилось сердце.
Это было свидетельство о смерти Юлека.
Мной внезапно овладело то особенное чувство, которое я испытала в гестапо, во дворце Печека. Мне казалось, что это не я, а какая-то другая женщина, которая наблюдает за трагедией, разыгравшейся на сцене. И слова в бумаге «Умер 8 сентября 1943 года в 4 часа 55 минут» не имеют ко мне никакого отношения. Я не воспринимала того, что говорила Либа. Ее слова доносились откуда-то издалека. Я впала в какое-то оцепенение. Юлек, которого я видела в последний раз два года назад, умер? Юлека, который во дворце Печекэ, в длинном коридоре, за спиной гестаповца поглаживал заросший подбородок и весело щурил глаза, радуясь победе Советской Армии на Волге, Юлека, сжимавшего ладонь в кулак, выражая этим уверенность в нашей победе и давая мне наказ быть стойкой, уже нет в живых?
Не может быть! Не могу этому поверить!
– Кто прислал этот похоронный лист? Из Берлин-Шарлоттенбург? Но ведь Юлек был заключен в Плетцензее! Его адрес в этой похоронной обозначен неправильно. Мы жили в Праге XIX, а здесь написано: «Прага XVII». Тут какая-то ошибка!
Нет! – сказала я. – не верю, Либа, не верю! Столько пропавших без вести, приговоренных к смерти, возвращаются! Ты же сама говоришь, что тюрьма Плетцензее подверглась в сентябре 1943 года бомбардировке. Я об этом также слышала. Говорили, что некоторым узникам удалось бежать. Почему же среди них не мог быть и Юлек?
Либа молчала.
Я послала в «Руде право» объявление. Оно было опубликовано 9 июня 1945 г. под рубрикой: «Кто может сообщить». В объявлении говорилось: «Юлиус Фучик, писатель и редактор «Творбы» из Праги, был заключен в Панкраце, затем перевезен в Баутцен, а позже – в Плетцензее, в Берлине, и 8. IX. 1943 г. казнен. Если кто знает о нем какую-либо подробность, просим сообщить Л. Нахтигаловой-Фучик, Пльзень. Крамаржовы Сады, 8».
Тогда на пражских улицах встречалось много бородатых мужчин. То ли была такая мода, или не хватало лезвий для бритья. Как только я видела какого-нибудь бородача, меня словно магнитом тянуло к нему. Я подходила к десяткам мужчин, с волнением всматриваясь в их лица, надеясь встретить Юлека.
Товарищи подыскали мне квартиру в доме, где мы жили раньше. Поначалу я не отваживалась войти в дом, в котором когда-то звучал голос Юлека, его веселый смех, по лестницам которого он ступал. Наконец решилась. В чужой квартире с мебелью из черного дуба на меня повеяло холодом. Обстановка квартиры мне не понравилась. Никогда она не сможет заменить нашу веселую мебель, наших наполненных книгами шкафов. Их разноцветные корешки делали комнату светлей и уютней. А в этой чужой мне обстановке я чувствовала себя совсем потерянной.
Однажды вечером кто-то позвонил в мою новую квартиру. Я пошла открывать. Это пришел старый редактор «Руде право» товарищ Богоушек Новотный. Мы говорили о Юлеке и других редакторах «Руде право», об Эдуарде Урксе, Франтишке Кржижеке, Вацлаве Кржене, Яне Крейчи, Курте Конраде, Яне Шверме, Братиславе Шантрохе, Станиславе Брунцдике, Йожке Ябурковой. Все они погибли. Такие молодые, способные. Какой большой удар для партии, для всех нас! Я прервала Новотного.
– Почему ты утверждаешь, что все они мертвы! Какие у тебя доказательства?
Богоушек посмотрел на меня долгим взглядом:
– Не убеждай себя, что Юла жив. Он мертв. Факт очень прискорбный, но рано или поздно ты должна примириться с этим.
Я рассердилась на Богоушка.
Вскоре прописалась по месту жительства. Никто на свете не принудил бы меня в графе «семейное положение» написать: «Вдова». Это значило бы, что я примирилась со смертью Юлека. И я написала: «Замужняя». Меня спросили о месте жительства Юлека. Но что я могла сообщить, если сама не знала? Пришлось написать: «Местонахождение неизвестно».
По ночам я напряженно прислушивалась, не раздадутся ли на лестнице его шаги, не остановится ли он у двери, не раздастся ли звонок. Я представляла себе, как вскочу и побегу к двери, как открою ее и войдет Юлек. Но на лестнице царила гробовая тишина, никто ночью не останавливался у двери моей квартиры, ничья рука не нажимала кнопку. Я лежала с открытыми глазами и ждала, ждала. Иногда засыпала, но при малейшем шорохе просыпалась, быстро вставала, зажигала свет – никого: ни в передней, ни на лестнице. Только паркет жалобно скрипел под ногами.
Спасла меня работа. Юлек не раз говорил мне, что после освобождения хотел бы издать некоторые свои труды – статьи, репортажи, театральные рецензии. И вот я стала перечитывать статьи Юлека в журнале «Творба», в газете «Руде право», составлять перечень его статей и в других журналах. Начала разыскивать журналы, в которых по поручению нелегального Центрального Комитета партии Юлек писал в годы оккупации.
Глава XXVIII. Потерянная рукопись
Однажды в ответ на объявление о Юлеке на мое имя в Пльзень пришло письмо. В нем говорилось:
«Прага, 12 июня 1945 г.
Глубокоуважаемая госпожа!
На Ваше объявление, опубликованное в «Руде право» 9-го т. м., позволю себе послать
