Репортаж с петлей на шее. Дневник заключенного перед казнью - Густа Фучик

– лисицы или норки, в руках – до отказа набитые чемоданы. Все это они награбили на складе личных вещей заключенных. Если они действительно хотели добраться до Малхова (а им предстояло пройти сорок километров под обстрелом), то это будет не легкой задачей с таким балластом. Некоторых грабительниц мы задержали в лагере и отобрали награбленное. Наконец, когда последние «асоциалки» и воровки убрались из лагеря, оставшиеся узницы с облегчением вздохнули.

Комендант на территорию лагеря уже не заходил. Появлялся лишь у ворот (должно быть, опасался инфекции) Мы сказали ему, что хотели бы отвезти мертвых в крематорий, потому что многие из них уже начали разлагаться. Тогда комендант предложил нам выкопать за лагерем яму, похоронить в ней умерших, а на могилу поставить деревянный крест. Мы возмутились. Чего ради будем скрывать следы прэстзчглений фашистов? Пусть их увидит весь мир!

Пол в мертвецкой проломился под тяжестью огромного количества человеческих тел. В больничных бараках мертвые лежали в больших умывальных помещениях. А смерть продолжала косить людей. Поэтому трупы пришлось класть штабелями.

Вечерами узницы всматривались в горизонт. По далеким вспышкам бывшая военнослужащая Советской Армии Долия узнавала знаменитые «катюши», а по звукам – стрельбу дальнобойных советских орудий. Она описывала их в таких живых красках, что мы научились в нагромождении звуков распознавать голоса русских пушек. Узницы выходили на улицу, чутко прислушивались к канонаде и с нетерпением ждали своих освободителей.

Тем временем под грохот артиллерии и разрывы бомб, падавших на Фюрстенберг, мы ежедневно продолжали возить воду в бочках. В один из таких рейсов у ворот лагеря остановилась легковая машина. Мы подошли к ней. За рулем сидел немецкий солдат. На заднем сиденье развалился длинный тощий офицер с утомленным желтым лицом. Я спросила, будут ли бомбить наш лагерь? Офицер высунул голову из окна: «Разве он не эвакуирован?» Я не стала вдаваться в подробности, опасаясь, как бы фашисты напоследок не угостили нас бомбой. Поэтому на вопрос ответила вопросом: «Скажите, а Советская Армия близко?». На исхудалом лице гитлеровца отразился испуг. Ничего не ответив, офицер откинулся на сиденье, крикнул что-то шоферу, и машина резко сорвалась с места.

Вечером вдруг задрожала земля, а темное небо осветилось ярким светом. Затем последовал новый удар и новая вспышка. Ветер донес до нас запах гари. Где-то горело.

Я нашла Мирку и несколько других узниц в бараке, в затемненной комнате. Из соседнего помещения, где лежали больные, доносился предсмертный хрип женщины.

Она целый день мучилась. Мы ничем не могли облегчить ее страдания. При каждом новом взрыве легкий деревянный барак весь содрогался. Если бы к нам залетела хотя бы одна бомба из тех, которые рвались в окрестностях, в лагере не осталось бы камня на камне. Просто невероятно, что в такие минуты, когда жизнь каждого из нас висела на волоске, мы были спокойны.

Когда сегодня я вспоминаю те дни, мне не верится, что под грохот артиллерийской канонады и разрывы бомб, когда земля ходила ходуном, мы спали крепким сном.

Так прошли еще два дня, которые показались нам вечностью. Больные женщины не знали, что мы находимся в центре огромной битвы. Гул самолетов был для них привычным явлением. Когда же раздавался взрыв и больничные койки подпрыгивали, мы успокаивали больных, говоря, что это где-то далеко. Собственно, ничем иным помочь и не могли. Ласковое слово и немного воды – вот единственные лекарства, которыми мы располагали.

Глава XXVII. Нас освободили

Настал день 30 апреля 1945 г. Он выдался на редкость хорошим. Забыть его нельзя. Выйдя ранним утром из барака, я была поражена какой-то непривычной, торжественной тишиной. За одну ночь все перевернулось. Ясное голубое небо не бороздили самолеты, не слышно было выстрелов, не видно дыма пожарищ.

За спиной послышались шаги, я обернулась. Ко мне подошла латышская коммунистка: «Поздравляю с победой! – торжественно сказала она по-русски. – Пойдем!» И мы побежали к воротам. Они оказались распахнутыми настежь. Там уже не маячил пьяный эсэсовец и никто не грозил нам автоматом.

Мы вышли за ворота. Всюду безмолвие. Солнце ласково грело, воздух свеж и чист. У озера мы остановились. На противоположном берегу раскинулся Фюрстенберг. С башен и крыш домов свисали большие белые полотнища. А ведь еще вчера он был фашистским. Только теперь сдался. Но что-то мешало верить этому. За годы, проведенные в концентрационном лагере, мы на своей спине испытали прелести его соседства. Фашисты еще могут уничтожить лагерь, чтобы скрыть следы своих чудовищных преступлений. Эти тревожные мысли не покидали нас.

Вдруг мы увидели советского солдата. Он приехал на велосипеде с той стороны, откуда меньше всего ожидали: низкорослый, щуплый, в поизносившемся обмундировании, весь в пыли. Красноармеец! Вестник освобождения!

Мы бросились к нему, подбежали еще несколько женщин. От непомерной радости и счастья мы начали обнимать и целовать его, выкрикивая слова благодарности. Юноша был смущен, в порыве благодарности и любви его чуть не задушили. «Где Советская Армия?» – спрашивали мы наперебой.

Когда солдату наконец удалось высвободиться из наших объятий, он, улыбаясь, сказал: «Придет!» В его ответе было столько уверенности, что мы отбросили все опасения и совершенно реально представили себе, как вслед за первым солдатом придет могучая Советская Армия.

Затем солдат деловито спросил: «Где тут фашисты?» – «Кажется, все сбежали. В лагере, во всяком случае, их нет», – ответили мы. «А они будут нас бомбить?» – спросила одна из женщин. «Чем?» – засмеялся солдат и, вскочив на велосипед, уехал. Больше мы его не видели. Даже не узнали имени и фамилии. Столько мечтали об этой встрече, и ни одна не догадалась спросить, как его зовут! Впрочем, имя его – советский солдат, советский человек.

Вскоре после встречи с солдатом мы стали замечать на дороге странные фигуры: идет мужчина, еле передвигая ноги. На нем новый костюм, как на огородном чучеле, в руках – чемодан. За ним плетутся еще несколько таких же скелетов в новых костюмах. Лица у всех пепельного цвета, глаза ввалившиеся. Пошатываясь, подходят к нашему лагерю. Я обращаюсь к одному из них. Не понимает! Тогда заговорила с другим. Кое-как объяснились по-немецки. Оказалось, это французы.

– Откуда вы? – спросила я.

– Узники из верхнего лагеря.

– Где вы раздобыли новые костюмы?

– Там есть барак, в нем лежат костюмы.

Ворота мужского концентрационного лагеря у «Сименса» были распахнуты. Из них толпами выходили на дорогу невообразимо тощие, невероятно грязные и завшивевшие узники – продукт концентрационного режима.

Призрачные фигуры тащились за теми, которые уже вошли в дом, стоявший против нашего лагеря, – бывшую комендатуру. Там они спустились в