Испытание властью. Повесть и рассказы - Виктор Семенович Коробейников

Накрытое тишиной, поверженное в темноту озеро вдруг вздрогнуло от громкого скрипуче-воющего стона. Этот надрывный звук доносился, как из преисподней, и сознание отказывалось увязать его с окружающей, спокойно отдыхающей природой.

Тяжелый стон, расстилаясь по глади озера, долетал до дальнего берега и там заглыхал, а следом за ним уже катилась новая волна гнетущего звука. Геннадий направил взгляд в сторону озера.

– Выпь заорала проклятая! И так на душе погано, а тут она еще надрывается. Кажется, бык ревет, а всего-то птичка серая чуть больше утки воду цедит через клюв. Дано же ей такое чудо – кажется, само горе в камышах заблудилось и стонет в одиночестве.

– Эх, ребята! Иногда как вспомню все, так на сердце тяжко бывает, что завыл бы не хуже этой птахи. Да что толку? Кто поймет? Забыть бы все!

Как забудешь? От жизни не спрячешься! Она все помнит. Недавно был в командировке, заехал в один техникум. Посидели с преподавателями на педсовете. Построгал их за то, что требовательности на приемных экзаменах маловато. Уезжать стал, к машине подхожу, смотрю, женщина вся в слезах парнишку за руку тащит. И прямо ко мне.

Я куда теперь с ним денусь? Знакомых принимают, а наших сирот гонят, учиться не дают. Конечно, отца уже шесть лет нету. В армию взяли на полгода и убили там в Чебаркуле. На грозу сваливают, а люди сказывают, хулиганы пьяные забили до смерти. У них тоже порядки как здесь – ничего не добьешься. Рука руку моет. И тут насмехаются– кто, говорят, его учил туда и веди. Пусть доучивает. А я куда с ним? Окромя его двое подрастают. Всех кормить надо. Думала, хоть одного с рук столкну, и тут гонят.

Я осторожно поднял глаза, женщина похудела, подурнела, но я узнал ее. Она кричала там в истерике на весь гарнизон и падала в обморок. Материла всех офицеров и плевала мне в лицо. Неподдельное горе плескалось тогда в ее безумных глазах.

«Узнала ли она меня? Если нет, зачем сразу упомянула Чебаркуль? Да, собственно, какое это имеет значение?»

Я взял парня за руку и вернулся к директору.

– Надо бы принять Малышкина, Владимир Иванович. Все-таки семья многодетная, Мать одна воспитывает. Из далекой глубинки поступает. С гарантией будет на селе работать.

– Да, как его зачислишь? Он не только слабые знания имеет, но с последнего экзамена вообще ушел.

- Сделайте повторный экзамен. Неужели мы одного парня не перевоспитаем?

– А что он вам знаком?

– Какое это имеет значение? Ну, если вы настаиваете – пожалуйста – я был в армии командиром у его отца, который случайно погиб в катастрофе.

– Командиром? Я слышал, что вы рядовой.

Мне показалось, что у меня в голове разорвалась бомба. Оказывается всем известна моя история. Возможно, не во всех подробностях, но итог знают многие. Такого прямолинейного, безжалостного вопроса я не ожидал от директора, тем более, что его внешность и поведение давали повод считать его интеллигентом.

Я на одно мгновение потерял над собой контроль.

Был командир, а стал рядовой! Разжалован я! Понял ты, нет? Или еще повторить?

Директор молчал, не отводя глаз от дверей. Обернувшись, я увидел младшего Малышкина. Он был бледен, растерян и смотрел на меня круглыми, испуганными глазами. Казалось, он сейчас закричит и заплачет.

Я подошел к нему и положил руку на его взъерошенные волосы. Нужно было немедленно что-то сказать разъясняющее и успокаивающее, но слова застряли в горле комом и мое молчание все сильнее давило на нервы присутствующих. Первым не выдержал мальчишка – он всхлипнул и, глядя на меня как на привидение, попятился и выбежал из комнаты, хлопнув дверью.

Ни слова не говоря, директор вызвал завуча и мы, уже более или менее спокойно, пришли к согласию о допуске к повторному экзамену этого парня. Слово «зачислить» нами не произносилось, но мы понимали, что речь идет именно об этом.

Нервы мои слегка успокоились, и я пошел с намерением сообщить о решении Малышкиным. Они стояли на улице у входных дверей.

Мать, обняв сына, целовала его в голову и беззвучно рыдала. Она повернулась ко мне спиной.

– Малышкина! Малышкина, слышите меня? Успокойтесь! Что вы так? Примут его. Пусть готовится к экзамену. Все будет нормально. Я пригляжу за ним.

– Что ты привязался? Пригляжу-у-у! Отца проглядел и сына погубить хочешь? Не отдам! Пусть теперь десятилетку кончает. Коровы последней лишусь – зарежу, продам, а его все равно выучу. Пропадите вы все со своим техникумом и ты первый!

Женщина ткнула в меня пальцем, подхватила парнишку за рукав, и они почти бегом кинулись к остановившемуся автобусу.

Окружающие – учащиеся, родители и просто случайные прохожие, уставились на меня, – кто удивленно, кто с иронией. От этих взглядов мне становилось еще тяжелее. Все во мне кипело и бунтовало. Обида, горечь и жалость к Малышкиным так взвинтили нервы, что я еле сдержался, чтобы не крикнуть: «Я не виноват!» Однако поняв, что это выглядело бы странно и глупо, я торопливо закурил и медленно побрел к машине. Самое тяжелое и страшное было в том, что в глубине души я сам не был уверен в своей полной невиновности. И это чувство не покидает меня никогда. Смогу ли я когда-нибудь от него освободиться – не знаю. Проходят годы, а все произошедшее стоит в сознании, как будто это было вчера. Казалось бы, порой, увлекшись работой, забудусь в суете, но жизнь снова и снова находит повод безжалостно напомнить мне о прошлом.

Года через полтора инженерной работы, почувствовал я однажды снова резкую боль в подреберье, напала слабость, сознание временами покидало меня. Врачи скорой помощи поставили диагноз: острый аппендицит. После операции, хирург с недовольством отчитал меня.

– Не следите за здоровьем, молодой человек!

Это у вас не первый приступ. Вы терпели? А чего ждали? Еще немного и помочь было бы почти невозможно. Теперь все нормально, поправляйтесь.

Кто знает, быть может тогда в гарнизоне был подобный приступ, но обстоятельства и события развивались так стремительно