Испытание властью. Повесть и рассказы - Виктор Семенович Коробейников

начал рассказывать о себе. Он говорил долго. Сосед не перебивая, выслушал его до конца. Помолчал и заговорил тихо, с перерывами.

– Совпадение какое... Я тоже из шоферов вышел. После окончания школы работал в леспромхозе полтора года. Приоделся немного. Да баян купил.

Он помолчал опять, тяжело вздохнул, как после долгих слез и проговорил дрогнувшим голосом.

– Золотое это было время. Лучшее в жизни! Сколько ни живу, а оно все время здесь.

Его еще вялая рука легла на грудь и замерла там в неподвижности.

– Здоровья и энергии было полно, а ответственности – одна машина. Конечно, не такая, какие сейчас. Сначала была полуторка – кабина брезентовая, обогрева никакого. Стекла зимой замерзают – ничего не видать. Считался я персональным шофером. Возил начальника автохозяйства. Легковых– то ведь машин тогда не было. Утром прихожу на работу часам к семи и сижу, жду команды. Где-то ближе к обеду смотрю – техничка несется, только ноги босые мелькают.

– Венька, заводи, давай, Пал Палыч выходит!

Начальник мужик был не требовательный и добрый. Но пил, проклятый, беспощадно. Каждый день да через день то на охоту, то на рыбалку.

Напьются с друзьями и спят, а я всю ночь сижу – костер жгу, чтоб они не мерзли, Поглядел я на это дело, да и ушел шофером на лесовоз. Тяжело, конечно, было, зато интересно. Пользу от работы увидел.

Сосед прервал рассказ, попробовал лечь на бок, но не смог. Лицо его напряглось, видимо, от скрываемой боли. Он лежал молча и тихим голосом продолжил

– Я вот за свою жизнь убедился, что не всем можно власть доверять – в смысле допускать к руководству. Один пить начинает – слабохарактерный, другой охамеет совсем – в себя влюбленный, третий – добряк, но ума нет – на подсказках на рекомендациях живет. Для начальства он хорош, а производство и люди страдают.

Тут как в музыке. Если на балалайке человек шпарит во всю или даже на баяне – это не значит, что ему оркестр доверять можно. Для этого нужно время, учение и опыт.

Вот взять меня. Из деревни в город попал, повели меня интеллигенты в оперный театр. Ничего не понял! Люди кричат на сцене, бегают, скрипки воют, барабаны бухают. Еле конца дождался. Меня спрашивают: «Понравилось?», а я вру – «Прекрасно», – говорю,– «Замечательно».

Лишь через три года на четвертом курсе, стал кое-как в классической музыке смыслить. Прихожу один. Беру самый дешевый билет на балкон и слушаю. Другой раз слезы от соседей прячу. Вот как стало пробирать.

Он снова умолк, поднял руку и осмотрел места уколов. Грустно пошутил:

– Всего искололи, эскулапы проклятые. Одни дыры кругом. Выпить и то нельзя – все вытечет через них. Только попади сюда – они рады стараться.

Пытаясь как-то продолжить разговор, Белов осторожно спросил:

– Сердечко-то давно барахлит?

– Давненько уже мучает, еще до пенсии началось.

Да и как ему быть здоровым при моей-то жизни?

Смолоду перегружаться пришлось. Судьба сложилась так – я, как в оперу, попал во власть очень рано. Еще и мелкие ступеньки миновал, сразу на крупную поставили. Дескать, мол, – активный настойчивый, даже дерзкий, технически грамотный... Трое суток я держал оборону – не соглашался. На четвертый день знакомят с приказом – в районе я от работы освобожден, переведен в город. Поколение наше росло в войну и привыкло к приказам. Горестно вздохнув, я подчинился. И началась карусель на много лет.

Сосед болезненно поморщился, помолчал. Поиграл желваками, казалось, он с трудом сдерживает стон.

– Заговорились мы. Пора лекарства пить. Скоро с уколом придут.

Не шевелясь телом, он повернул голову к стулу, взял с него несколько таблеток и положил в рот. Белов встал, поднес ему стакан с водой.

– Вот дожил – сам себе пить не могу подать. И куда все делось? Сколько было энергии! А работы! А проблем! И все хотелось решить. Правда, не все просто решалось.

Помню, в первую неделю работы заходит в кабинет парень, почти моего возраста. Худой, под глазами черно, куртку заношенную теребит, на меня уставился и молчит. А я из себя начальника строю, бумаги ворошу и тоже молчу. Потом поднял голову и, встретившись с ним глазами, поразился – такая в них тоска и безнадега. Губы его задрожали и он чуть слышно произнес:

– У меня жена болеет. Я работаю главным инженером. Двое детей.

– А почему ко мне? Я не врач.

– У нее опасная форма туберкулеза. Боюсь за детей. Приходится возить ее ежемесячно в город. Это шестьсот километров в одну сторону. Зимой простывает в дороге и ей еще хуже становится. Замучились совсем.

Я окончательно растерялся и не знал, что сказать или сделать, а инженер продолжал, не отрывая от меня печальных глаз.

– Мне бы работу поближе к городу, чтоб ее лечить.

Я не знал решения этой проблемы, но и не имел сил ответить отказом.

– Это нужно обдумать. Необходимо время.

Прошу Вас побыстрей, а то мы можем ее потерять. Я согласен на любую работу, лишь бы ближе к больнице.

Он уже собрался уходить и все смотрел на меня с ожиданием и надеждой. Я решил посоветоваться со старшими, но , не желая рушить его мнение о том, что я решаю все вопросы, совсем не кстати , сказал:

– Подожди. Я схожу перекурю.

А сам побежал прямиком к первому заместителю начальника – опытному специалисту и конторщику. Он, деликатно отряхивая папиросу над пепельницей, ответил:

– Нашел проблему! Да они каждый день просятся поближе к городу. А кто будет в глубинке работать? Выбрось из головы. Занимайся своим инженерным делом. Тут еще конь не валялся. Проблема на проблеме.

Обиженный и расстроенный