Испытание властью. Повесть и рассказы - Виктор Семенович Коробейников

– Уволить, думаю не уволят, а в должности понизить могут. Это возможно.

– Вот как раз только в моем возрасте и быть взводным или ротным! Бегать как савраске по полям. Ушли уже те годы, да и ноги еле срослись после ранения. Будапештские осколки от гранаты все еще ношу в себе.

– Говорят, он болен был. Приступ, какой– то.

Тут заболеешь! Объелись они. Повар говорит: «всю ночь что попало ели». И свекольник и кашу и хлеб с маслом и мясо. Понятное дело – целый день под нагрузкой, а к норме питания не привыкли еще.

Сами помним, что в первые месяцы службы кажется, с голоду козла бы со шкурой вместе съел, а потом втянешься и нормально.

– Как тут осуждать? Дежурные по кухне никогда не голодовали. Так уж повелось. Этот день, как святой праздник для солдатского желудка.

– Это все верно, но дело складывается сложно... меня в этом полку, как будто злой рок преследует. Только перевели сюда – солдат при купании утонул. Пришлось приказ издать – взвод в воде, а десять солдат на берегу дежурят, Вскорости один чудак на штык напоролся. Сколько говорили: «При ночных учениях, штыки не примыкать», а он до тех пор бежал в атаку, что в окоп упал, и на своем штыке повис. А сейчас вообще трагедия неописуемая. Люди-то главное все погибли семейные, бывшие фронтовики. Переподготовка -то всего полугодовая и вот тебе на – гроза эта проклятая... Завтра родственники съезжаются. Куда бы провалиться в этот день.

Мне было неловко от того, что подслушиваю разговор высших офицеров и я встал, чтобы отойти. Но сопровождавший меня часовой с карабином мрачно проворчал , взяв оружие наизготовку.

– Сиди-и! Не вошкайся! Надо будет – вызовут, не надо – обратно отправят... неудобно, вишь ему стало. Надо было раньше мозгой шевелить. А не по уборным прятаться. Командиры, тоже мне нашлись, мать твою так.

Я двинулся к нему и собрался вступить в спор, но в это время откинулся полог палатки и вышел командир полка, часовой вытянулся, а я, поскольку был без ремня и пилотки, как арестованный, стоял вольно. Командир надел фуражку, долго и внимательно посмотрел на меня и вдруг спросил:

– Как чувствуешь себя, курсант?

Не ожидая ничего подобного, я так растерялся, что не мог найти слов для ответа и только беззвучно шевелил губами. Поняв мое состояние, командир махнул рукой в сторону палатки.

– Заходи. Твое начальство ждет.

Полковник Хейфиц встретил меня как сына. Он улыбался, разводил руками и вообще можно было подумать, что он не знает о трагедии.

– Здравствуй, герой, здравствуй! А загорел – то как! Окреп! Прямо настоящий, полевой командир!

Нервы мои не выдержали этого. Я чувствовал, как набухают от слез глаза, а в горле забегал противный комок. Вся воля моя была сосредоточена на том, чтобы не расплакаться, мысли спутались окончательно, и я бессмысленно незнакомым мне хриплым голосом повторял:

– Виноват, товарищ полковник! Виноват!

– А вот это ты напрасно. Завтра приезжает комиссия – они расставят все по своим местам.

Он, как всегда, суетливо пробежал мимо меня и крикнул, стоящему у входа часовому:

– Офицера – дежурного по роте ко мне!

Через несколько минут в палатку ворвался запыхавшийся, весь красный, как после марш-броска, офицер, и выкатив грудь, вытаращив глаза, прокричал о своем прибытии.

– Товарищ лейтенант, вам доложили, что командир полка освободил приказом Кораблева с гауптвахты?

– Так точно, товарищ полковник!

Тогда исполняйте. Отпустите конвоира, а курсанта направьте к месту службы.

Хейфиц задумчтво походил около стола, глядя себе под ноги, медали на его груди тревожно позвякивали.

– А теперь вот что! Приведи себя в порядок, побрейся и ступай в роту. Сегодня отдохни, а завтра, чтобы как обычно был в строю. Да, чуть не забыл, сейчас сразу шагом марш в госпиталь, покажись врачам. Командир должен дать команду о твоем медосмотре.

Когда я уже больше часа просидел в коридоре госпиталя, ожидая вызова к врачу, вошедший с улицы толсторожий водитель санмашины радостно спросил дежурного, глядя на меня.

– Этого что ли хотят в дурдом упаковать?

Дежурный прижал указательный палец к губам, призывая шофера к молчанию. Они склонили головы над столом и о чем-то пошептались, после чего водитель неопределенно произнес: «Да-а-а!» – и тихо вышел за дверь.

Была ли эта сцена разыграна в шутку или всерьез, но мне стало не по себе. Я решил не высказывать врачам никаких жалоб.

Медосмотр прошел быстро. Как всегда раздетого догола меня заставляли приседать, ходить с закрытыми глазами, щупали и мяли тело, измеряли давление крови, задавали какие-то вопросы и , наконец, старший из них вежливо сказал:

– Одевайтесь и можете быть свободным.

Когда я проходил мимо поста, дежурный не выдержал и спросил: «Ну как? Что сказали?», но я не ответил и устало поплелся к своей палатке. В мозгу застряла еще одна гнусная заноза – неужели меня направят к умалишенным? Ведь не напрасно же говорят, что такие люди почти никогда не осознают своей болезни, и теряют реальное восприятие окружающего мира. Я осторожно стал осматриваться вокруг. Дорога, широкая и прямая, как и раньше упиралась одним концом в столовую, другим в палаточный городок. Место удара молнии уже было засыпано свежим песком и ничего не напоминало о трагедии. На зарешеченном плацу по строевой подготовке, кто-то из офицеров «казал» свой голос. Он отпускал идущий отряд далеко от себя, а потом заливался на весь гарнизон.

Взво– о – о– д! Круго-о-м... – следовала длинная пауза, во время которой лишь хлопали по асфальту подошвы солдатских сапог – гоп, гоп, и вдруг под правую ногу, как выстрел гремел звонкий выкрик :

- Марш!!!

Солдаты делали еще один шаг, затем, как заколдованные, все разом разворачивались в обратном направлении, и также дружно шагали в сторону офицера.

Справа, далеко в поле, как зеленые букашки виднелись каски другого отряда, вероятно, солдаты, рассредоточившись, наступали