Истина - Эмиль Золя

— Ну, и я не отставалъ отъ тебя, — со смѣхомъ замѣтилъ Шарль: — я не хотѣлъ прослыть мокрой курицей, — и за мной водились грѣшки.

Августъ добавилъ:

— Что тутъ толковать! Мы должны признаться, что оба были шалуны и лѣнтяи и теперь просимъ у васъ, господинъ Фроманъ, отъ всей души прощенія. Что касается меня, то я нахожу, что вы правы: если у Жюля есть способности, пускай учится. Чортъ возьми, надо же и намъ раскошелиться ради прогресса!

Эти слова доставили Марку большое удовольствіе, и онъ пока удовольствовался достигнутыми результатами, отложивъ окончательное рѣшеніе вопроса до болѣе благопріятнаго времеиа. Маркъ не терялъ надежды уговорить родителей. Онъ обратился къ Августу и разсказалъ ему, что встрѣтилъ недавно его невѣсту, Анжель Бонгаръ, и что эта особа, повидимому, очень рѣшительнаго характера и пробьетъ себѣ дорогу въ жизни. Молодой человѣкъ былъ польщенъ замѣчаніемъ своего бывшаго учителя, и Маркъ рѣшилъ разспросить его о томъ, что составляло главный интересъ въ данную минуту, — о дѣлѣ Симона.

— Я видѣлъ также Фердинанда Бонгара, брата Анжель, который женатъ на вашей сестрѣ Люсиль, — помните, какъ онъ ходилъ въ школу…

Оба брата разразились громкимъ смѣхомъ.

— О, Фердинандъ, — у него была крѣпкая башка!

— Ну, такъ вотъ, этотъ Фердинандъ разсказалъ мнѣ, когда разговоръ коснулся дѣла Симона, что евреи дали ему пять милліоновъ, и что эти деньги гдѣ-то зарыты, и ждутъ пріѣзда Симона; вмѣсто него на каторгу хотятъ сослать одного изъ братьевъ христіанской общины.

Услышавъ эти слова, госпожа Долуаръ внезапно сдѣлалась очень серьезной и вся точно застыла отъ неудовольствія. Даже самъ Долуаръ, еще до сихъ поръ здоровый и крѣпкій мужчина, хотя и съ сѣдиною въ бѣлокурыхъ волосахъ, съ досадой махнулъ рукой и проговорилъ сквозь зубы:

— Это все такія дѣла, о которыхъ лучше не говорить; такъ думаетъ моя жена, я я вполнѣ съ нею согласенъ.

Но сынъ его Огюстъ воскликнулъ, смѣясь:

— Какъ же, и я знаю про эту исторію о скрытомъ сокровищѣ: объ этомъ писали въ «Маленькомъ Бомонцѣ». Меня вовсе не удивляетъ, если Фердинандъ повѣрилъ этой сказкѣ. Пять милліоновъ, зарытыхъ въ землѣ! Выдумаютъ же такой вздоръ!

Отцу не понравилось такое замѣчаніе сына, и онъ сказалъ:

— А почему вздоръ?!. Ты еще не знаешь жизни, мой другъ. Эти жиды способны на все. Въ полку я знавалъ ефрейтора, который служилъ у еврейскаго банкира. Такъ вотъ онъ разсказывалъ, что самъ видѣлъ, какъ онъ каждую субботу отправлялъ въ Германію цѣлые бочонки золота, все золото Франціи… Насъ продали жиды, — въ этомъ нѣтъ сомнѣнія.

— Полно, папа! — перебилъ его Августъ съ довольно непочтительнымъ смѣхомъ, — брось ты эти исторіи про твой полкъ. Я самъ живалъ въ казармахъ и знаю, что это за штука! Вотъ ты самъ увидишь, Шарль, когда поступишь на службу.

Августъ недавно еще отбывалъ воинскую повинность, а Шарль долженъ былъ поступить въ солдаты въ этомъ году.

— Вы понимаете, — продолжалъ онъ, — что я не могъ повѣрить глупой сказкѣ о милліонахъ, зарытыхъ подъ деревомъ, за которыми отправятся въ одну прекрасную лунную ночь…. Но все-жъ-таки я того мнѣнія, что лучше оставить Симона тамъ, гдѣ онъ находится, не безпокоя людей разсказами о его невинности.

Маркъ не ожидалъ такого вывода: онъ радовался, что его ученикъ разсуждаетъ довольно разумно, и потому особенно опечалился, услыхавъ заключительныя слова.

— Почему вы такъ думаете? — спросилъ онъ. — Если онъ пострадалъ невинно, какія мученія онъ долженъ выносить! Мы ничѣмъ никогда не можемъ возмѣстить ему тѣ страданія, которыя онъ вынесъ изъ-за судебной ошибки.

— Ну, его невинность подлежитъ большому сомнѣнію. Чѣмъ больше я читаю объ этомъ дѣлѣ, тѣмъ больше у меня все путается въ головѣ.

— Это потому, что вы читаете ложныя сообщенія. Вѣдь теперь доказано, что пропись принадлежала школѣ братьевъ. Оторванный кусокъ, найденный у отца Филибена, является лучшимъ доказательствомъ; ошибка экспертовъ вполнѣ очевидна, и, кромѣ того, подпись сдѣлана рукою брата Горгія.

— Гдѣ же мнѣ все это знать?! Не могу же я читать все, что печатается! Я уже говорилъ вамъ: чѣмъ больше мнѣ объясняютъ это дѣло, тѣмъ меньше я понимаю. А такъ какъ судьи когда-то рѣшили, что пропись принадлежала Симону, то надо полагать, что она дѣйствительно была у него.

Онъ не хотѣлъ отказаться отъ своего убѣжденія, несмотря на всѣ усилія Марка доказать ему противное; Маркъ былъ въ отчаяніи, что молодой человѣкъ не хотѣлъ открыть свою душу для воспринятія истины. Наконецъ госпожа Долуаръ положила конецъ этому спору, замѣтивъ:

— Теперь довольно. Простите, господинъ Фроманъ, если я, изъ осторожности, прекращу этотъ разговоръ. Вы, конечно, можете поступать, какъ вамъ угодно, — это ваше дѣло; но мы — бѣдные люди: намъ лучше не мѣшаться въ то, что насъ не касается.

— Но еслибы одного изъ вашихъ сыновей осудили несправедливо, вы бы навѣрное возмутились и не сказали, что это дѣло васъ не касается? — пробовалъ урезонить ее Маркъ.

— Вѣроятно, господинъ Фроманъ. Но я надѣюсь, что у меня не осудятъ сына, потому что я стараюсь быть въ ладу со всѣми, даже съ кюрэ. Они имѣютъ большую власть, и я не хочу возстановить ихъ противъ себя.

Долуаръ вмѣшался въ разговоръ, желая выказать свой патріотизмъ.

— Ну, до кюрэ мнѣ нѣтъ дѣла! Надо спасать отечество, а наше правительство унижаетъ Францію въ глазахъ Англіи…

— Ты уже лучше помолчи, — остановила его жена: — правительство и кюрэ пусть дѣлаютъ, что хотятъ, — это насъ не касается. Постараемся заработать кусокъ хлѣба и смирно сидѣть въ своемъ углу.

Долуаръ и на этотъ разъ подчинился своей женѣ, хотя въ кругу товарищей любилъ разсуждать о политикѣ, не имѣя, однако, ясныхъ убѣжденій. Огюстъ и Шарль стояли оба на сторонѣ матери; ихъ образованіе было недостаточное и скорѣе сбивало ихъ съ толку, а не помогало разобраться въ вопросахъ жизни; они легко подчинялись эгоистическимъ побужденіямъ, потому что еще не познали истинной солидарности и не понимали, что счастье каждаго возможно лишь при общемъ счастьѣ всѣхъ людей. Одинъ лишь маленькій Жюль, охваченный жаждой знанія, слушалъ внимательно слова Марка и тревожился конечнымъ исходомъ дѣла несчастнаго Симона. Маркъ понялъ, что всякія дальнѣйшія разсужденія безполезны, и направился къ выходу. Прощаясь, онъ сказалъ госпожѣ Долуаръ:

— Мы еще увидимся съ вами, сударыня, и поговоримъ; я не теряю надежды, что мнѣ удастся убѣдить васъ отдать Жюля въ науку, сдѣлать изъ него школьнаго учителя.

— Да, да, конечно, господинъ Фроманъ; только мы не можемъ расходовать много денегъ, — и такъ его обученіе принесетъ намъ немало убытковъ.

Когда Маркъ вернулся домой, онъ погрузился въ печальныя размышленія. Онъ припоминалъ свое посѣщеніе какъ Бонгаровъ, такъ и Долуаровъ, много лѣтъ тому назадъ, въ день ареста Симона. Эти люди пребывали все въ томъ же состояніи нравственнаго отупѣнія, отказываясь имѣть собственное сужденіе изъ боязни нажить себѣ непріятности. Ихъ дѣти, конечно, кое-чему научились, но ихъ образованіе было недостаточно для усвоенія болѣе широкихъ взглядовъ и для познанія истины. Въ сравненіи съ Фердинандомъ Бонгаромъ, находившимся подъ властью земли, сыновья Долуара оказались болѣе воспріимчивыми; они разсуждали, провѣряли факты, не принимая на вѣру самыхъ несуразныхъ выдумокъ; но ихъ дѣтямъ предстояло еще пройти большой кусокъ пути, прежде чѣмъ они достигнутъ полнаго освобожденія отъ гнета прошлаго. Марку было невыразимо грустно признаться самому себѣ, что его просвѣтительная дѣятельность дала пока весьма незначительные результаты; но все же надо было примириться съ этою медленностью и, не теряя энергіи, продолжать тяжелый трудъ воспитанія и просвѣщенія народной массы.

Нѣсколько дней спустя Маркъ повстрѣчался съ чиновникомъ Савеномъ, съ которымъ у него были очень непріятныя объясненія, въ то время, когда его близнецы Ахиллъ и Филиппъ еще посѣщали школу. Савенъ являлся тогда послушнымъ орудіемъ конгрегаціонныхъ интригъ; вѣчно подъ страхомъ не угодить своему начальству онъ воображалъ, что обязанъ прислуживать клерикаламъ изъ политическихъ соображеній, хотя лично и не признавалъ ихъ, будучи по своимъ убѣжденіямъ суровымъ республиканцемъ. На него обрушились два серьезныхъ несчастья, которыя совершенно измѣнили его взглядъ и образъ его дѣйствій. Во-первыхъ, его дочь Гортензія, примѣрная ученица мадемуазель Рузеръ, пропитанная ханжествомъ и лицемѣріемъ, отдалась первому встрѣчному, какому-то продавцу молока; она очутилась въ интересномъ положеніи, и отцу, который мечталъ для нея о выдающейся партіи, пришлось ее выдать замужъ за этого негодяя. Затѣмъ онъ случайно убѣдился въ невѣрности своей жены: бѣлокурая, хорошенькая госпожа Савенъ, по настоянію ревниваго до болѣзненности мужа, посѣщала исповѣдальню, такъ какъ онъ воображалъ, что постоянное покаяніе удержитъ ее отъ паденія; и вотъ въ одинъ прекрасный день, когда онъ самъ пошелъ въ часовню Капуциновъ за женою, онъ засталъ ее вмѣстѣ съ прекраснымъ отцомъ Ѳеодосіемъ въ полутемномъ уголку; іезуитъ держалъ ее въ своихъ объятіяхъ, и они обмѣнивались страстными поцѣлуями. Оскорбленный мужъ не затѣялъ скандала, потому что боялся, что такая исторія можетъ повредить ему по службѣ, но мстилъ несчастной женщинѣ, устроивъ ей дома настоящій адъ.