Истина - Эмиль Золя

— Бѣдная дѣвочка! Тебѣ нужно много храбрости, чтобы переносить вѣчныя ссоры.

Но она отвѣчала съ улыбкой:

— О, нѣтъ, папа! Со мною нельзя ссориться. Я очень почтительна съ бабушкой; она, правда, иногда нападаетъ на меня, но я выслушиваю молча всѣ ея разсужденія и никогда не отвѣчаю ей ни слова. Когда она наконецъ кончаетъ свои обвиненія и уговоры, я говорю ей спокойно и съ подобающею скромностью: «Что дѣлать, бабушка, я поклялась отцу не конфирмоваться, пока мнѣ не минетъ двадцати лѣтъ, и должна исполнить свое обѣщаніе». Понимаешь, я всегда повторяю ей одно и то же и заучила эту фразу наизусть, не измѣняя ни единаго слова. Мнѣ, право, жаль бабушку: она просто слушать не можетъ моего отвѣта, и какъ только я начинаю свою фразу, она выходитъ изъ комнаты и захлопываетъ мнѣ дверь передъ носомъ.

Дѣвочка, конечно, страдала отъ постоянныхъ ссоръ и дрязгъ, но когда приходила къ отцу, то радостно обнимала его и скрывала свою печаль.

— Будь покоенъ! Я знаю, что дѣлаю, и меня никогда не заставятъ сдѣлать то, чего я не хочу.

Ей пришлось выдержать немало стычекъ, чтобы продолжать свое образованіе, такъ какъ она рѣшила поступить въ учительницы. Мать, къ счастью, была на ея сторонѣ, такъ какъ боялась въ будущемъ финансовыхъ затрудненій, зная, что бабушка раздаетъ свои сбереженія на дѣла благотворительности. Она теперь требовала, чтобы Маркъ платилъ за содержаніе жены и дочери, желая ему этимъ сдѣлать непріятность. Но Маркъ, несмотря на то, что ему не легко было отдавать имъ большую часть своего скуднаго жалованья, все же былъ счастливъ тѣмъ, что оставался кормильцемъ семьи и сохранялъ съ ними хотя матеріальную связь. Конечно, ему самому приходилось плохо, и ихъ хозяйство съ Миньо страдало во многихъ отношеніяхъ, но онъ все же гордился тѣмъ, что Женевьева была тронута его великодушіемъ и охотно согласилась, чтобы Луиза подготовлялась къ самостоятельной жизни. Дѣвушка ревностно посѣщала мадемуазель Мазелинъ и уже сдала первый экзаменъ и подготовлялась ко второму, что опять дало поводъ къ столкновенію съ госпожой Дюпаркъ, которая ненавидѣла науку и полагала, что дѣвицѣ достаточно знать катехизисъ и больше ничего. Луиза всегда почтительно ей отвѣчала: «Да, бабушка! Разумѣется, бабушка!» пока та наконецъ не обрушивалась на Женевьеву, которая, въ свою очередь, выведенная изъ терпѣнія, отвѣчала ей довольно рѣзко.

Однажды Маркъ, выслушивая сообщенія дочери, былъ удивленъ нѣкоторыми подробностями и спросилъ:

— Неужели мама поссорилась съ бабушкой?

— Да, папа, онѣ ссорились два или три раза. Мама, какъ ты самъ знаешь, не стѣсняется; она очень раздражительна, часто кричитъ и уходитъ въ свою комнату, гдѣ сидитъ, надувшись, по цѣлымъ днямъ.

Маркъ слушалъ слова дочери и старался не выдавать безумной радости, которая закралась ему въ душу.

— А что, госпожа Бертеро вмѣшивается въ эти ссоры или молчитъ по обыкновенію?

— О, бабушка Бертеро не говоритъ ни слова! Мнѣ кажется, что она на сторонѣ мамы, но не смѣетъ за нее вступиться, боясь получить выговоръ отъ бабушки… У нея такой жалкій видъ: бѣдняжка страдаетъ втихомолку.

Прошелъ мѣсяцъ, но надежды Марка не оправдались. Онъ воздерживался отъ того, чтобы разспрашивать дочь о томъ, что творилось въ домикѣ на площади Капуциновъ, не желая дѣлать изъ нея что-то вродѣ шпіона. Если она сама не принималась разсказывать ему о Женевьевѣ, онъ по цѣлымъ недѣлямъ оставался безъ всякихъ извѣстій и томился въ мучительномъ невѣдѣніи. Единственною отрадою являлись для него тѣ часы, которые онъ проводилъ съ дочерью, по воскресеньямъ и по четвергамъ послѣ обѣда. Въ эти дни его часто навѣщали Жозефъ Симонъ и Себастіанъ Миломъ, приходившіе изъ Бомона въ Мальбуа въ три часа и остававшіеся до шести часовъ вечера; они были рады повидаться съ товарищемъ ихъ дѣтскихъ игръ — Луизой, которая, подобно имъ, сіяла молодостью, мужествомъ и вѣрой. Ихъ бесѣды прерывались веселымъ смѣхомъ, и это веселье оживляло грустное и пустынное жилище Марка. Онъ черпалъ силу, любуясь этою жизнерадостною молодостью, и просилъ Жозефа приводить съ собою сестру Сару отъ Лемановъ, куда тотъ всегда заходилъ; Маркъ приглашалъ также и мать Себастіана, которая охотно приходила полюбоваться на сына. Марку хотѣлось собрать вокругъ себя всѣхъ честныхъ людей, силы которыхъ должны были сослужить хорошую службу въ будущемъ. Эти сердечныя встрѣчи воскрешали прежнія симпатіи, придавая имъ новый, серьезный и нѣжный оттѣнокъ; Себастіанъ интересовался Сарой, а Жозефъ — Луизой, а Маркъ смотрѣлъ на нихъ, улыбаясь, съ надеждой на лучшее будущее, когда побѣда останется за этимъ поколѣніемъ молодежи, и радовался расцвѣту истинной любви, благотворной силы, созидаемой самой природой.

Послѣ необъяснимой и мучительной проволочки кассаціоннаго суда, когда надежда на пересмотръ дѣла Симона постепенно угасала, Маркъ и Давидъ въ одинъ прекрасный день получили письмо отъ Дельбо, въ которомъ онъ просилъ ихъ придти къ нему, чтобы услышать важную новость. Они сейчасъ же отправились къ адвокату. Важная новость, которая должна была поразить весь Бомонъ, какъ ударъ грома, заключалась въ томъ, что Жакенъ, архитекторъ и старшина присяжныхъ, осудившихъ Симона, рѣшился наконецъ облегчить свою совѣсть. Это былъ очень религіозный человѣкъ, чрезвычайно честный и совѣстливый; имъ постепенно овладѣвалъ страхъ передъ тою карою въ будущей жизни, которая ожидаетъ его, если онъ не сознается въ томъ поступкѣ, который угнеталъ его чувство справедливости. Говорили, что его духовникъ, не смѣя высказать свое мнѣніе, посовѣтовалъ ему обратиться къ отцу Крабо; если архитекторъ до сихъ поръ, въ продолженіе нѣсколькихъ мѣсяцевъ, хранилъ молчаніе, то это произошло отъ сильнаго вліянія отца-іезуита, который отговаривалъ его, во имя интересовъ церкви, высказать всю правду, которая тяготила душу Жакена. Но онъ все-таки въ концѣ концовъ рѣшилъ сознаться въ своей винѣ, боясь гнѣва Христа, пришедшаго на землю, чтобы возвѣстить истину и справедливость. Тайна, угнетавшая его душу, заключалась въ томъ, что предсѣдатель суда Граньонъ сообщилъ присяжнымъ въ послѣднюю минуту, предъ ихъ окончательнымъ рѣшеніемъ о виновности Симона, важный документъ, о которомъ не знали ни защита, ни подсудимый. Призванный въ совѣщательную комнату для разъясненія присяжнымъ о примѣненіи статей закона, предсѣдатель суда показалъ имъ письмо, полученное имъ послѣ окончанія судебныхъ преній; внизу письма находилась подпись, тождественная съ подписью на злополучной прописи. На этотъ документъ и ссылался отецъ Филибенъ въ своемъ показаніи, когда онъ воскликнулъ, что видѣлъ собственными глазами доказательства виновности Симона, но тутъ же заявилъ, что не можетъ объяснить свое показаніе, такъ какъ связанъ тайною исповѣдальни. Теперь было доказано, что хотя письмо и было написано рукою Симона, но приписка и подпись были поддѣланы самымъ безсовѣстнымъ образомъ и настолько грубо, что въ эту поддѣлку могъ повѣрить развѣ только неопытный ребенокъ.

Давидъ и Маркъ застали Дельбо въ самомъ радужномъ настроеніи духа.

— Ну что же, развѣ я вамъ не говорилъ! Теперь у насъ есть доказательства противозаконнаго дѣйствія предсѣдателя суда. Жакенъ только что написалъ предсѣдателю кассаціоннаго суда, сообщая ему всю правду, которую готовъ подтвердить лично на судѣ… Я зналъ, что это письмо Симона пришито къ дѣлу, потому что Граньонъ не осмѣлился его уничтожить. Но сколько труда стоило добыть его и произвести экспертизу почерка. Я догадывался о подлогѣ и не сомнѣвался, что въ этомъ дѣлѣ замѣшанъ отецъ Филибенъ… Этотъ человѣкъ, такой придурковатый съ виду, теперь становится настоящимъ геніемъ коварства и наглости. Онъ не только оторвалъ уголокъ прописи, но и поддѣлалъ письмо Симона, подсунувъ его предсѣдателю въ ту самую минуту, когда рѣшался вопросъ о приговорѣ несчастнаго. Этотъ подлогъ — несомнѣнно дѣло его рукъ.

Давидъ все еще не смѣлъ вѣрить въ столь благопріятный поворотъ дѣла.

— Увѣрены ли вы въ томъ, — спросилъ онъ, — что этотъ Жакенъ, находящійся во власти клерикаловъ, до конца выдержитъ свою роль?

— Я увѣренъ безусловно… Вы не знаете Жакена. Это одинъ изъ тѣхъ рѣдкихъ христіанъ, которые повинуются исключительно голосу своей совѣсти. Мнѣ разсказывали изумительныя подробности о его свиданіи съ отцомъ Крабо. Въ первую минуту іезуитъ хотѣлъ озадачить его, призывая повиноваться тому Богу, который прощаетъ и даже награждаетъ самыя преступныя дѣйствія, направленныя ко благу церкви. Но Жакенъ возражалъ ему во имя своего Бога, Бога доброты и невинности, заступника невинныхъ, который не допускаетъ ни лжи, ни обмана. Это былъ, вѣроятно, весьма интересный разговоръ, и я съ удовольствіемъ послушалъ бы споръ между простымъ вѣрующимъ и лукавымъ представителемъ клерикализма, Мнѣ разсказывали, что заносчивый іезуитъ въ концѣ концовъ смирился и всталъ на колѣни передъ честнымъ человѣкомъ, умоляя его скрыть правду, но тотъ рѣшилъ исполнить свой долгъ до конца.