Истина - Эмиль Золя

Господинъ Савенъ теперь всталъ на сторону Марка, потому что возненавидѣлъ всѣхъ кюрэ и аббатовъ. Выходя однажды изъ своего присутствія, раздраженный и подавленный вѣчной безсмысленной работой мелкаго чиновника, онъ оживился, увидѣвъ Марка, и пошелъ къ нему навстрѣчу.

— А, господинъ Фроманъ! Я очень радъ васъ видѣть. Пойдемте со мною до дому: мой сынъ Филиппъ причиняетъ мнѣ немало хлопотъ, и только вы одни можете повліять на него.

— Охотно, — отвѣтилъ Маркъ, всегда готовый прислушаться къ чужому несчастью и помочь, насколько это въ его силахъ.

Они вошли въ улицу Фошъ, гдѣ Савенъ занималъ все ту же квартирку; войдя въ домъ, они застали госпожу Савенъ, все еще хорошенькую, несмотря на свои сорокъ четыре года, за работой цвѣтовъ изъ бисера. Послѣ несчастнаго случая съ женой Савенъ не стѣснялся больше работой жены, какъ бы считая, что своимъ трудомъ она искупаетъ прошлую вину. Пусть она носитъ фартуки и старается добывать деньги на поддержаніе семьи; ему теперь не доставляло больше никакого удовольствія видѣть ее въ шляпкахъ и одѣтой, какъ барыня. Онъ самъ въ послѣднее время мало обращалъ вниманія на свою одежду, и его сюртукъ былъ довольно жалкаго вида. Войдя въ квартиру, Савенъ началъ съ того, что довольно грубо обратился къ своей женѣ:

— Ты опять заняла всю комнату своимъ хламомъ! Куда же я посажу господина Фромана?

Госпожа Савенъ слегка покраснѣла и проговорила своимъ кроткимъ голосомъ, быстро собирая работу:

— Мнѣ нужно, однако, немного мѣста, иначе какъ же я буду работать?! Я тебя не ждала такъ рано.

— Ну, конечно, я знаю, что меня ты никогда не ждешь.

Эти слова можно было понять, какъ намекъ, и они окончательно сконфузили бѣдную женщину. Мужъ не могъ простить ей, что засталъ ее въ объятіяхъ красиваго мужчины; сознавая свое физическое убожество, онъ чувствовалъ, что не могъ ей внушать любви. Вѣчно недовольный, больной, раздраженный неудачами по службѣ, онъ понималъ, что его жена могла искать удовлетворенія своей страстной натурѣ, сближаясь съ тѣмъ красавцемъ, въ объятія котораго онъ самъ ее толкнулъ. Эта мысль не давала ему покоя и только усиливала его раздраженіе.

Госпожа Савенъ забилась въ дальній уголъ комнаты и склонила голову надъ работой.

— Садитесь, господинъ Фроманъ, — сказалъ чиновникъ. — Взгляните на этого взрослаго юношу: онъ сидитъ цѣлый день около матери и подаетъ ей бисеръ. Ни на какое дѣло онъ не способенъ и просто приводитъ меня въ отчаяніе.

Филиппъ сидѣлъ въ углу, молчаливый и печальный. Госпожа Савенъ посмотрѣла на него сочувственнымъ взглядомъ, на который онъ отвѣтилъ слабой улыбкой, точно желая ее успокоить. Между имъ и матерью чувствовалась связь общаго страданія. Бывшій когда-то лживымъ, хитрымъ и неряшливымъ ученикомъ, этотъ юноша казался теперь безгранично печальнымъ, лишеннымъ всякой энергіи, искавшимъ защиты у своей матери, доброй и снисходительной, которая обращалась съ нимъ, какъ старшая сестра.

— Отчего вы не послушали моего совѣта, — сказалъ Маркъ: — мы бы сдѣлали изъ него учителя.

Савенъ воскликнулъ:

— Нѣтъ! Благодарю покорно! Пусть ужъ онъ лучше такъ сидитъ и ничего не дѣлаетъ. Какое же это занятіе, за которое платятъ гроши; человѣкъ учится до двадцати лѣтъ, чтобы получатъ шестьдесятъ франковъ въ мѣсяцъ жалованья, а послѣ десяти лѣтъ — жалкую прибавку! Никто теперь не хочетъ идти въ учителя, — лучше разбивать камни на большой дорогѣ.

Маркъ предпочелъ не давать прямого отвѣта.

— Мнѣ казалось, что вы рѣшили отдать Леона въ нормальную школу.

— Нѣтъ, нѣтъ, я помѣстилъ его въ лавку торговца искусственнымъ удобреніемъ. Ему еще нѣтъ и шестнадцати лѣтъ, а онъ зарабатываетъ двадцать франковъ въ мѣсяцъ… Потомъ онъ скажетъ мнѣ спасибо.

Маркъ грустно поникъ головой. Онъ вспомнилъ, какъ видѣлъ Леона на рукахъ матери. Потомъ онъ занимался у него въ школѣ отъ шести до тринадцати лѣтъ и былъ гораздо умнѣе и развитѣе своихъ старшихъ братьевъ. Маркъ возлагалъ на него большія надежды и, конечно, очень жалѣлъ, также какъ и госпожа Савенъ, что ему не дали возможности продолжать ученіе; но крайней мѣрѣ она посмотрѣла на Марка грустнымъ взглядомъ.

— Что вы мнѣ посовѣтуете? — спросилъ Савенъ. — Пристыдите этого лѣнивца: онъ цѣлые дни ничего не дѣлаетъ. Быть можетъ, онъ послушаетъ своего бывшаго наставника.

Въ эту минуту въ комнату вошелъ Ахиллъ, который занимался у судебнаго пристава. Онъ поступилъ къ нему пятнадцати лѣтъ въ качествѣ разсыльнаго и до сихъ поръ не зарабатывалъ себѣ на хлѣбъ. Онъ былъ блѣдный и худой юноша, неустойчивый, коварный, какимъ былъ въ школѣ, всегда готовый предать товарища, чтобы избѣгнуть наказанія.

Увидѣвъ своего бывшаго учителя, Ахиллъ выразилъ удивленіе и, поклонившись ему, сказалъ со скрытою злобою:

— Что такое сегодня напечатано въ «Маленькомъ Бомонцѣ», его такъ и рвутъ у торговцевъ? Въ лавкѣ госпожъ Миломъ настоящая давка. Вѣроятно, опять что-нибудь написали про это грязное дѣло.

Маркъ зналъ, что въ газетѣ появилась необыкновенно лживая и наглая статья въ защиту брата Горгія, и онъ воспользовался этимъ случаемъ, чтобы узнать мнѣніе молодыхъ людей.

— «Маленькій Бомонецъ» можетъ печатать, что ему угодно, о скрытыхъ милліонахъ и тому подобномъ вздорѣ,- невиновность Симона все же съ каждымъ днемъ становится очевиднѣе.

Оба близнеца слегка пожали плечами. Ахиллъ отвѣтилъ своимъ тягучимъ, лѣнивымъ голосомъ:

— Сказкѣ про милліоны могутъ вѣрить только дураки. Газета такъ много лжетъ, что это всѣмъ бросается въ глаза. Но намъ-то какое дѣло до всей этой исторіи?

— Какъ какое дѣло? — спросилъ учитель, не понимая еще смысла этихъ словъ.

— Да такъ; я хочу сказать, что насъ это вовсе не касается, и все это дѣло наконецъ наскучило.

Тогда Маркъ возмутился.

— Бѣдные юноши, мнѣ васъ жаль… Вѣдь вы сами считаете Симона невиновнымъ?

— Да, пожалуй. Хотя все-жъ-таки есть неясности; впрочемъ, если внимательно вникнуть, то можно согласиться, что онъ не виноватъ.

— И, зная это, вы не возмущаетесь, что онъ невинно страдаетъ?

— Конечно, для него мало радости. Но вѣдь и кромѣ него на каторгѣ есть невинные. Пусть его освободятъ, — я противъ этого ничего не имѣю. У каждаго довольно своихъ непріятностей, — очень нужно портить себѣ жизнь чужими несчастіями!

Филиппъ вмѣшался въ разговоръ и сказалъ своимъ тихимъ голосомъ:

— Я не занимаюсь этимъ дѣломъ, потому что оно меня слишкомъ разстраиваетъ. Еслибы можно было помочь, тогда другое дѣло. Но власть не въ нашихъ рукахъ, поэтому всего лучше не знать и не разстраивать себя.

Маркъ напрасно возражалъ противъ такого безучастнаго равнодушія, противъ узкаго эгоизма, которое онъ считалъ за предательство общественнымъ интересамъ. Изъ протеста каждой отдѣльной, самой скромной единицы складывается общій голосъ, создается непобѣдимая воля народа. Никто не можетъ себя считать не подлежащимъ исполненію этой святой своей обязанности: каждый отдѣльный поступокъ, отдѣльный голосъ имѣютъ значеніе въ ходѣ общественной жизни, и неизвѣстно, чье скромное мнѣніе въ концѣ концовъ перевѣшиваетъ вѣсы и направляетъ судьбу націи въ извѣстную сторону. Всякій, кто полагаетъ, что въ какомъ-нибудь дѣлѣ замѣшана одна личность, глубоко ошибается: въ каждомъ дѣлѣ затронутъ интересъ всѣхъ людей; кто защищаетъ чужую свободу, защищаетъ и свою собственную неприкосновенность. Надо пользоваться всякимъ случаемъ, чтобы дать толчокъ прогрессу и подвинуть мучительную работу политическаго и общественнаго просвѣтленія. Въ дѣлѣ Симона всѣ силы реакціи направлены противъ одного невиннаго страдальца съ единственною цѣлью удержать господство клерикальнаго режима во Франціи; для противодѣйствія такому губительному стремленію всѣ просвѣщенные умы всей Франціи должны слиться въ тѣсный союзъ во имя истины и справедливости; достаточно дружнаго усилія, чтобы побороть врага и воздвигнуть на развалинахъ отживающаго клерикальнаго суевѣрія зданіе будущаго свѣтлаго, братскаго благоденствія. Дѣло принимало все болѣе грандіозные размѣры: оно уже не касалось только личности невинно-осужденнаго, но воплощало въ себѣ несправедливыя страданія всего человѣчества; оправданіе Симона должно освободить всю Францію отъ гнета лжи и суевѣрій и направить ее на путь истиннаго достоинства и всеобщаго счастья.

Внезапно Маркъ замолчалъ, замѣтивъ на себѣ пристальный, удивленный взглядъ Ахилла и Филиппа; на ихъ блѣдныхъ лицахъ отражался почти ужасъ.

— Что вы говорите, господинъ Фроманъ! — воскликнули они. — Если вы придаете этому дѣлу такое широкое значеніе, то мы окончательно не можемъ слѣдовать за вами. Помилуйте, да вѣдь тутъ запутаешься въ такую кашу! Нѣтъ, мы ничего не знаемъ, ничего не можемъ сдѣлать!

Савенъ слушалъ Марка съ язвительной усмѣшкой; теперь онъ не могъ дольше воздерживаться и, обращаясь къ Марку, заговорилъ съ волненіемъ: