Истина - Эмиль Золя

Внезапно Маркъ замолчалъ, замѣтивъ на себѣ пристальный, удивленный взглядъ Ахилла и Филиппа; на ихъ блѣдныхъ лицахъ отражался почти ужасъ.

— Что вы говорите, господинъ Фроманъ! — воскликнули они. — Если вы придаете этому дѣлу такое широкое значеніе, то мы окончательно не можемъ слѣдовать за вами. Помилуйте, да вѣдь тутъ запутаешься въ такую кашу! Нѣтъ, мы ничего не знаемъ, ничего не можемъ сдѣлать!

Савенъ слушалъ Марка съ язвительной усмѣшкой; теперь онъ не могъ дольше воздерживаться и, обращаясь къ Марку, заговорилъ съ волненіемъ:

— Все, что вы говорили, вздоръ! Простите, господинъ Фроманъ, что я такъ выражаюсь. Я сильно сомнѣваюсь въ невиновности Симона! Меня трудно сбить съ толку, — я остаюсь при прежнемъ своемъ мнѣніи и ни за что не прочитаю ни строчки изъ всей белиберды, которую печатаютъ по поводу этого дѣла. Нѣтъ! Слуга покорный! Не думайте, что я такъ говорю изъ расположенія къ клерикаламъ. Нѣтъ! Это просто шайка мерзавцевъ, и я готовъ бы былъ ихъ всѣхъ задушить. Но я стою за религію и за армію; армія — это кровь Франціи. Я республиканецъ, я масонъ, и смѣю сказать, что я даже соціалистъ въ лучшемъ значеніи этого слова; но прежде всего я французъ: я не хочу, чтобы притронулись къ тому, что я считаю величіемъ Франціи. Что Симонъ виновенъ, доказано всѣмъ: голосомъ общественнаго мнѣнія, судебнымъ слѣдствіемъ, приговоромъ суда и тѣми происками жидовъ, которые производятся и до сихъ поръ, чтобы спасти Симона. И еслибы онъ даже и былъ невиненъ, то это — большое горе для страны и для ея благополучія, — надо все-жъ-таки доказать, что онъ виновенъ!

Маркъ невольно преклонился передъ такою глупостью, смѣшанной съ полнымъ ослѣпленіемъ, и собрался уходить, когда въ комнату вошла Гортензія, съ дочкой Шарлоттой, которой шелъ седьмой годокъ. Это уже не была прежняя красивая, изящная Гортензія: она значительно опустилась послѣ того, какъ вышла замужъ за своего соблазнителя, простого торговца молокомъ.

Савенъ принималъ ее очень неохотно, не будучи въ силахъ проститъ ей необдуманный поступокъ, разрушившій всѣ его тщеславные планы на блестящій бракъ, всѣ надежды мелкаго, горделиваго чиновника. Одна лишь Шарлотта своимъ веселымъ дѣтскимъ лепетомъ смягчала тяжелое, ледяное недоброжелательство.

— Здравствуй, дѣдушка!.. Здравствуй, бабушка!.. Знаешь, я была опять первой въ классѣ, и мадемуазель Мазелинъ дала мнѣ отличіе за чтеніе.

Дѣвочка была прелестна, и госпожа Савенъ бросила работу, чтобы взять ее на руки, и покрывала ея лицо и ручки горячими поцѣлуями; она казалась успокоенной, почти счастливой. Дѣвочка обратилась къ Марку, котораго хорошо знала:

— Знаете, господинъ Фроманъ, я первая ученица въ классѣ! Не правда ли, — это очень весело быть первой?

— Конечно, моя крошка, это очень весело. И я знаю, что ты большая умница; слушайся всегда мадемуазель Мазелинъ: она сдѣлаетъ изъ тебя хорошую, разумную дѣвушку, которая составитъ счастье всѣхъ своихъ близкихъ.

Гортензія сѣла, нѣсколько сконфуженная; Ахиллъ и Филиппъ переглядывались между собою: имъ хотѣлось улизнуть до обѣда. Савенъ началъ опять свою воркотню.

— Это будетъ большое счастье, если изъ дѣвочки выйдетъ толкъ, потому что ни мать ея, ни бабушка никуда не годны. Честь и слава мадемуазель Мазелинъ, если она умѣетъ хорошо воспитывать дѣвочекъ; онъ непремѣнно скажетъ объ этомъ мадемуазель Рузеръ. Женщины должны быть прилежными и способными устраивать хорошую семейную жизнь.

Видя, что его жена забавляется съ дѣвочкой и точно помолодѣла отъ радости, онъ грубо замѣтилъ ей, что не мѣшаетъ быть прилежнѣе и работать.

Когда Маркъ сталъ прощаться, Савенъ опять заговорилъ о сынѣ.

— Что-жъ вы мнѣ ничего не посовѣтуете, господинъ Фроманъ? Что мнѣ дѣлать съ этимъ лѣнтяемъ? Не выхлопочете ли вы ему, при посредствѣ господина Сальвана и Де-Баразера, какое-нибудь мѣстечко въ префектурѣ?

— Отчего не попробовать. Я обѣщаю вамъ поговорить съ господиномъ Сальваномъ.

Маркъ пошелъ домой, размышляя о результатѣ своихъ посѣщеній. Онъ говорилъ съ тремя семьями бывшихъ учениковъ, и что онъ вынесъ изъ этихъ бесѣдъ? Дѣти Савена, Ахиллъ и Филиппъ, были, конечно, развитѣе сыновей Долуара, Августа и Шарля, но эти, въ свою очередь, стояли ступенькой выше, чѣмъ низменный и легковѣрный Фердинандъ, сынъ крестьянина Бонгара. У Савеновъ онъ съ грустью познакомился съ упрямымъ невѣжествомъ отца, который ничему не научился и ничего не забылъ; дѣти его сдѣлали лишь небольшой шагъ на пути разума и логики. И этимъ ничтожнымъ результатомъ надо было удовольствоваться! Но какъ грустно увѣриться въ столь незначительныхъ успѣхахъ послѣ пятнадцатилѣтняго упорнаго труда! Маркъ невольно вздрогнулъ, представивъ себѣ, сколько еще предстоитъ неимовѣрныхъ усилій, чтобы разбудить умъ; сколько народныхъ учителей потребуется для постепеннаго просвѣщенія темныхъ массъ народа, для того, чтобы создать изъ приниженныхъ, лживыхъ, суевѣрныхъ людей — разумныхъ и свободныхъ гражданъ. Потребуется длинная смѣна поколѣній. Его мучили воспоминанія о несчастномъ Симонѣ; его терзало сознаніе о невозможности быстро собрать благодатный урожай правды и справедливости, который заглушилъ бы плевелы общественной лживости и неразумѣнія. Онъ слишкомъ легкомысленно вѣрилъ въ возможность такой жатвы въ ближайшемъ будущемъ. Сердце Марка сжималось отъ боли, когда онъ думалъ о Франціи, о бѣдной странѣ, порабощенной фанатизмомъ и невѣжествомъ. Вдругъ передъ нимъ мелькнулъ образъ Шарлотты, такой развитой, разумной, и надежда вновь проснулась въ его душѣ. Будущее принадлежитъ дѣтямъ; они своими крошечными ножонками сдѣлаютъ гигантскій шагъ впередъ, если имъ въ этомъ помогутъ сильные и просвѣщенные умы!

Почти у дверей своей школы Маркъ встрѣтилъ госпожу Феру, и эта встрѣча еще сильнѣе его разстроила. Бѣдная женщина шла съ узломъ готовой работы, которую она несла заказчикамъ. Старшая дочь ея умерла отъ тифа, послѣ продолжительныхъ мученій. Теперь госпожа Феру жила съ младшей, въ отвратительной конурѣ, работая, не покладая рукъ, и все-жъ-таки и мать и дочь только что не умирали съ голоду.

Завидѣвъ Марка, госпожа Феру хотѣла улизнуть, стыдясь своего жалкаго вида, но онъ ее окликнулъ. Ея лицо не сохранило и слѣдовъ былой красоты, и вся наружность была жалкая, приниженная; она сгорбилась отъ преждевременной старости.

— Какъ поживаете, госпожа Феру? — спросилъ ее Маркъ. — Довольно ли у васъ работы?

Она сперва сконфузилась, но потомъ быстро оправилась.

— Дѣла плохи, господинъ Фроманъ: сколько мы ни работаемъ съ дочкой, до слѣпоты, мы все же не можемъ выработать больше двадцати пяти су въ день.

— А имѣла ли успѣхъ ваша просьба о пособіи, какъ вдовы учителя, которую вы подали въ префектуру?

— Намъ даже не отвѣтили, господинъ Фроманъ. А когда я наконецъ рѣшилась и отправилась туда лично, то меня чуть не задержали. Ко мнѣ вышелъ красивый господинъ съ черной бородой и накричалъ на меня, говоря, какъ я смѣю попадаться на глаза людямъ послѣ того, какъ моего мужа, дезертира и бунтовщика, разстрѣляли, какъ бѣшеную собаку. Онъ меня такъ напугалъ, что я еще дрожала отъ страха недѣлю спустя.

Видя, что Маркъ потрясенъ ея словами, она продолжала:

— Они называютъ моего бѣднаго Феру бѣшеной собакой! Вѣдь вы знали его, когда онъ служилъ въ Морё. Онъ только и мечталъ о готовности жертвовать собою во имя братства и справедливости, и только вѣчная нищета и лишенія точно помутили его разсудокъ. Уѣзжая, онъ сказалъ мнѣ: «Франція погибаетъ въ рукахъ клерикаловъ, отравленная негодною прессою, по уши погруженная въ невѣжество и суевѣрія… ей никогда не выйти изъ этой грязи». И видите, господинъ Фроманъ, онъ былъ правъ.

— Нѣтъ, нѣтъ, госпожа Феру, онъ не былъ правъ, — горячо возразилъ Маркъ. — Никогда не слѣдуетъ отчаиваться въ своей родинѣ!

Но она не слушала его и продолжала въ сильномъ волненіи:

— Я говорю, что онъ былъ правъ!.. Что вы — ослѣпли? Вы не видите развѣ, что происходитъ въ Морё? Этотъ дуракъ Шанья до того довелъ дѣтей, что вотъ уже нѣсколько лѣтъ ни одинъ ученикъ его школы не можетъ сдать экзаменъ! А господинъ Жофръ, вашъ замѣститель въ Жонвилѣ, чего только онъ не дѣлаетъ, желая угодить своему кюрэ, аббату Коньясу! Если такъ пойдетъ и дальше, то Франція черезъ нѣсколько лѣтъ разучится читать и писать.

Лицо ея дышало негодованіемъ; она походила на пророчицу, изливавшую всю ненависть несчастной женщины, раздавленной общественною несправедливостью.

— Слышите, господинъ Фроманъ, наша родина гибнетъ изъѣденная ржавчиной, и скоро она превратится въ мертвую страну, неспособную на возрожденіе.

Испуганная своею смѣлою рѣчью, несчастная женщина быстро отошла отъ Марка и скрылась за ближайшимъ угломъ, торопясь въ свою холодную конуру, гдѣ ее ждала бѣдная, изголодавшаяся дочь.

Маркъ остался стоять на мѣстѣ, пораженный ея словами; ему казалось, что это былъ голосъ самого Феру, который раздался изъ могилы, проклиная страну, возложившую вѣнецъ мученичества на голову несчастнаго учителя. То, что сказала эта женщина, — справедливо: Шанья совершенно убивалъ всякую умственную жизнь въ Морё; Жофръ точно также сѣялъ всюду суевѣріе и ложь, подъ руководствомъ аббата Коньяса; до сихъ поръ начальство не одобряло его поведенія, — потому-то ему до сихъ поръ не дали званія городского учителя въ Бомонѣ, котораго онъ такъ добивался. Впрочемъ, дѣло народнаго образованія во всей странѣ находилось на очень низкомъ уровнѣ. Школы бомонскаго округа находились въ рукахъ лицъ, озабоченныхъ своимъ повышеніемъ и потому неспособныхъ на самостоятельное веденіе дѣла. Мадемуазель Рузеръ своимъ ханжествомъ подавала примѣръ. Дутрекенъ, постепенно перешедшій въ реакцію и забывшій всѣ традиціи первыхъ республиканцевъ, ставился въ примѣръ молодымъ людямъ, сохранивъ, даже въ отставкѣ, извѣстный авторитетъ. Могли ли молодые учителя вѣрить въ невинность Симона и продолжать дѣло борьбы, если такой выдающійся человѣкъ, герой 1870 года и другъ основателя республики, перешелъ на сторону конгрегацій, желая защитить страну отъ происковъ евреевъ. Если нѣкоторыя личности, какъ мадемуазель Мазелинъ, какъ его помощникъ Миньо, стояли на высотѣ призванія, то остальной составъ преподавателей представлялъ грустную картину полнаго убожества, несмотря на новыя силы, которыя подготовлялись въ нормальной школѣ! И все-жъ-таки Сальванъ продолжалъ трудиться, все съ тою же горячею вѣрою, убѣжденный въ томъ, что только начальный учитель можетъ спасти страну, и что настанетъ время, когда онъ возвыситъ свои голосъ и побѣдитъ тьму невѣжества разумными доводами просвѣщенной науки. Онъ постоянно повторялъ: каковъ начальный учитель, такова и страна. Если прогрессъ пока медленно вступалъ въ свои права, то лишь потому, что эволюціонный процессъ долженъ былъ еще захватить не одно поколѣніе, какъ учителей, такъ и учениковъ, пока весь народъ наконецъ не освободится отъ лжи и суевѣрій.