Истина - Эмиль Золя

Но въ послѣдующіе дни появились новыя заботы. Съ каторги получались извѣстія, что Симонъ опасно заболѣлъ, и что пройдетъ еще много времени, прежде чѣмъ можно будетъ его перевезти во Францію. Пройдутъ, можетъ быть, мѣсяцы и мѣсяцы, прежде чѣмъ начнется процессъ, а въ это время ложь и неправда будутъ попрежнему властвовать надъ толпою, а враги Симона коварно подготовлять всякія несправедливости, пользуясь невѣжествомъ народа.

III

Прошелъ годъ, полный безпокойства и борьбы; клерикалы дѣлали послѣднія усилія, чтобы вернуть себѣ утраченное владычество. Никогда еще они не находились въ такомъ отчаянномъ положеніи; со всѣхъ сторонъ слышались угрозы, и имъ приходилось дать рѣшительное сраженіе, чтобы удержать за собою еще на одно столѣтіе безпредѣльную власть надъ умами толпы. Для этого имъ нужно было прежде всего удержать въ своихъ рукахъ воспитаніе и просвѣщеніе французской молодежи; невѣжество и глупость — что были тѣ средства, при помощи которыхъ они угнетали толпу, внушая ей рабскую покорность, способствуя развитію суевѣрія и воспитывая умы въ томъ направленіи, въ какомъ было желательно для ихъ цѣлей. Въ тотъ день, когда имъ будетъ запрещено содержать школы, клерикалы должны будутъ отступить по всей линіи, и ихъ торжеству наступитъ тогда конецъ. Освобожденный народъ двинется впередъ во имя другого идеала — идеала истины и справедливости; имъ будутъ руководить научныя знанія, а не та ложь, которая столь долгое время окутывала мракомъ всякій проблескъ здраваго смысла.

Пересмотръ дѣла Симона — вѣроятное торжество невиннаго страдальца — долженъ былъ нанести послѣдній ударъ клерикальной школѣ и прославить школу свѣтскую. Отецъ Крабо, желавшій спасти предсѣдателя Граньона, самъ очутился въ очень невыгодномъ положеніи, такъ что прекратилъ свои посѣщенія свѣтскихъ салоновъ и забился въ кельѣ, содрогаясъ отъ страха. Отецъ Филибенъ скрывался въ какомъ-то монастырѣ въ Римѣ; о немъ не было ни слуху, ни духу, и многіе говорили, что онъ умеръ. Братъ Фульгентій былъ удаленъ отъ завѣдыванія школой: его начальство было недовольно убылью учениковъ, почти на одну треть; его отослали въ дальнюю провинцію, гдѣ онъ опасно заболѣлъ. Что касается брата Горгія, то онъ просто-на-просто сбѣжалъ, боясь, что его арестуютъ, такъ какъ чувствовалъ, что духовныя власти готовы были предать его въ видѣ искупительной жертвы. Его бѣгство окончательно смутило защитниковъ церкви; они совершенно растерялись и по необходимости должны были собрать всѣ свои силы, чтобы еще разъ попытаться, при пересмотрѣ дѣла Симона, занять потерянную позицію и, отбросивъ всякую жалость, спасти себя отъ окончательной гибели.

Маркъ тоже готовился къ этой послѣдней битвѣ, сознавая все значеніе предстоящей борьбы; онъ очень горевалъ о томъ, что плохое здоровье Симона мѣшало его возвращенію во Францію. Почти каждыя четвергъ онъ отправлялся въ Бомонъ, иногда одинъ, иногда въ сопровожденіи Давида, чтобы навести справки. Онъ посѣщалъ Дельбо, бесѣдовалъ съ нимъ, разспрашивалъ о мельчайшихъ событіяхъ, которыя произошли въ продолженіе недѣли. Затѣмъ онъ отправлялся къ Сальвану, который держалъ его въ извѣстности относительно настроенія умовъ въ городѣ, которое постоянно колебалось и вызывало сильныя смуты. Въ одно изъ такихъ посѣщеній, проходя по бульвару Жафръ, онъ былъ сильно пораженъ совершенно неожиданной встрѣчей.

На одной изъ боковыхъ аллей, почти всегда пустынныхъ, на скамьѣ сидѣла Женевьева, подавленная, разбитая, въ холодномъ полумракѣ, который падалъ отъ сосѣдняго собора; эта аллея была до того сырая отъ близости каменной громады, что всѣ стволы деревьевъ здѣсь были покрыты мохомъ.

Въ минуту Маркъ простоялъ неподвижно, пораженный этой встрѣчей. Онъ нѣсколько разъ видѣлъ Женевьеву на улицахъ Малибуа, но видѣлъ мелькомъ, когда она шла въ церковь въ обществѣ госпожи Дюпаркъ; у нея обыкновенно былъ разсѣянный видъ, и она даже не оборачивалась въ его сторону. Но теперь они очутились другъ противъ друга, безъ свидѣтелей, и поблизости не было никого, кто бы могъ помѣшать ихъ свиданію. Женевьева увидала его и смотрѣла на него такимъ взглядомъ, въ которомъ онъ прочиталъ сильное страданіе и какъ бы просьбу о помощи. Онъ подошелъ и осмѣлился присѣсть на скамью, на другой ея конецъ, боясь, какъ бы она не разсердилась и не обратилась въ бѣгство. Оба молчали.

Былъ іюнь мѣсяцъ; солнце медленно опускалось къ горизонту, заливая листья золотистымъ отблескомъ; жаркій день смѣнялся прохладой; изрѣдка чувствовалось легкое дуновеніе вѣтра, пріятно обвѣвавшее лицо. Маркъ сидѣлъ и смотрѣлъ на Женевьеву, не говоря ни слова; онъ былъ пораженъ ея поблѣднѣвшимъ лицомъ, которое казалось еще красивѣе; ея пылкая, здоровая, страстная красота теперь точно преобразилась въ красоту духовную, какъ бываетъ съ людьми, перенесшими или тяжелую болѣзнь, или сильное горе; оно выражало острую душевную боль, безконечную тоску, и пока Маркъ смотрѣлъ на нее, двѣ крупныя слезы выкатились изъ-подъ потемнѣвшихъ вѣкъ и медленно скатились по лицу. Тогда Маркъ заговорилъ, какъ будто они разстались лишь наканунѣ, боясь ее огорчить какимъ-либо намекомъ на прошлое.

— Нашъ Климентъ здоровъ?

Она отвѣтила не сразу, боясь выдать то волненіе, которое испытывала. Ребенокъ, которому уже минуло четыре года, былъ взятъ ею отъ кормилицы, и она его держала при себѣ, несмотря на злость бабушки.

— Онъ здоровъ, — отвѣтила она наконецъ слегка дрожащимъ голосомъ, прикидываясь также, какъ и Маркъ, равнодушной къ этой случайной бесѣдѣ.

— А наша Луиза? — продолжалъ онъ. — Ты довольна ею?

— Она не всегда меня слушается и не поступаетъ во всемъ согласно съ моими желаніями… она до сихъ поръ находится подъ властью твоего ума, но она добра, прелестно работаетъ, и я довольна ею.

Они снова замолчали: имъ обоимъ стало неловко при одномъ воспоминаніи о той ссорѣ, которая разъединила ихъ, и поводомъ къ которой было нежеланіе Марка, чтобы Луиза конфирмовалась. Но со временемъ эта причина перестала существовать, потому что Луиза дѣйствовала вполнѣ самостоятельно, принявъ на себя всецѣло отвѣтственность за свои поступки; она дѣйствовала со спокойною рѣшимостью, и ея мать теперь уже бросила свою настойчивость и, говоря о дочери, безнадежно махнула рукой, показывая этимъ, что отказалась отъ всякой борьбы; она уже не разсчитывала на то, что ея тайное желаніе сбудется.

Наконецъ Маркъ рѣшился задать ей еще одинъ вопросъ:

— А ты сама, моя дорогая, — какъ ты себя чувствуешь послѣ перенесенной болѣзни?

Женевьева пожала плечами, грустно поникла головой и съ трудомъ удержала слезы, которыя снова навернулись на глазахъ.

— Ахъ, я, право, не знаю, какъ я себя чувствую. Я просто выношу жизнь, не задумываясь, пока Богъ даетъ мнѣ силы жить.

Маркъ вздрогнулъ отъ мучительной жалости къ этой несчастной женщинѣ; онъ почуялъ такое глубокое горе, что невольно воскликнулъ:

— Женевьева, дорогая Женевьева, въ чемъ твое горе, скажи мнѣ? что терзаетъ тебя? Не могу ли я помочь тебѣ, облегчить твои страданія?

Но она невольно отодвинулась отъ него, видя, что онъ приблизился къ ней настолько, что почти коснулся складокъ ея одежды.

— Нѣтъ! Нѣтъ! Между нами нѣтъ ничего общаго; ты не можешь ни въ чемъ помочь мнѣ, потому что насъ раздѣляетъ пропасть… Ахъ! еслибы я и высказала тебѣ свое горе, — къ чему? Ты бы все равно не понялъ.

Но она все-жъ-таки заговорила, коротенькими, лихорадочно взволнованными фразами, не замѣчая того, что она исповѣдывалась передъ нимъ, вся подавленная нахлынувшимъ на нее отчаяніемъ. Она разсказала ему, что, несмотря на запрещеніе бабушки, пришла сюда, въ Бомонъ, чтобы исповѣдываться у знаменитаго проповѣдника, миссіонера, отца Атаназія, рѣчи котораго приводили въ восхищеніе всѣхъ бомонскихъ дамъ. Онъ находился здѣсь только проѣздомъ и, по слухамъ, совершалъ удивительныя исцѣленія, успокаивая самыя неспокойныя души, приводя ихъ къ умиротворяющему подчиненію; достаточно было одного его слова, одной общей молитвы, чтобы ангельская улыбка озарила лицо самыхъ несчастныхъ грѣшницъ. Она только что вышла изъ собора, гдѣ молилась два часа, высказавъ ему на исповѣди все свое страстное желаніе вкусить высшаго духовнаго счастья вѣрующей, а онъ только отпустилъ ея грѣхи, сказавъ ей, что ее смущаетъ бѣсъ гордыни, приказалъ ей смирить свою душу дѣлами благотворительности, уходомъ за больными. Но, несмотря на полную готовность смириться, несмотря на самыя горячія мольбы, она не нашла успокоенія, — она вышла изъ собора съ тою же душевною смутою: она жаждала всецѣло отдаться Богу, всѣмъ своимъ существомъ, и все-таки не могла обрѣсти то душевное и тѣлесное спокойствіе, къ которому стремилась.

Маркъ постененно началъ проникать въ душевное настроеніе Женевьевы, и сердце его радостно забилось; ея неудовлетворенная печаль служила для него залогомъ будущаго съ ней примиренія. Очевидно, что ни аббатъ Кандьё, ни даже отецъ Ѳеодосій не могли удовлетворить ея жажды истинной любви. Она познала эту любовь и не могла отрѣшиться отъ нея; ей нуженъ былъ супругъ и его страстныя ласки. Блѣдное, мистическое поклоненіе божеству не могло удовлетворить ея жажды счастья; оно только раздражало ее и доводило до отчаянія. Въ ней осталось лишь упрямство рьяной католички; она посѣщала церковныя службы и налагала на себя строгія лишенія, чтобы заглушить голосъ сердца и подавить ту горечь, которая зародилась въ ея душѣ отъ постояннаго разочарованія въ своихъ иллюзіяхъ. Все указывало на совершающійся переломъ: то, что она взяла къ себѣ сына и занималась имъ, то, что присутствіе Луизы доставляло ей истинное удовольствіе, и что она подчинялась вліянію этого умнаго ребенка, который незамѣтно внушалъ ей желаніе вернуться къ семейному очагу. У Женевьевы, кромѣ того, происходили постоянныя ссоры съ госпожой Дюпаркъ, и она искренно возненавидѣла домикъ на площади Капуциновъ, такой холодный и непривѣтливый, гдѣ она изнывала отъ скуки и вѣчной вражды. Душевный кризисъ заставилъ ее обратиться наконецъ къ этому знаменитому проповѣднику, вопреки запрету бабушки; она обратилась къ нему, какъ къ послѣднему убѣжищу, надѣясь, что онъ разрѣшитъ ея сомнѣнія и вернетъ ей душевный покой, чего не могли сдѣлать ни отецъ Кандьё, ни отецъ Ѳеодосій; но и онъ ничего не могъ ей сказать, не могъ воскресить ея увядающую душу, а посовѣтовалъ слишкомъ наивныя средства, которыя не могли удовлетворить ея духовные запросы.