Хроника воскрешения царей - Малик Шах-Хусайн Систани

реки. Поскольку они бежали в восточном направлении, то, как только отъезжали на десять шагов от устья и поворота [реки], [оставшееся] сзади оказывалось скрытым от взоров. Их было сто человек, и они бежали от двадцати человек, побросав своих коней! Они подумали, что это мулазимы Вали-Мухаммад-султана, правителя Сарабана, едут за своим скотом — отарой овец, которую грабители увели у Амира Хусрау Зирихи и Амира Сабика сына Раиса Туфана. Их преследовало дурное предчувствие. Наших людей они приняли за узбеков Вали-Мухаммад-хана. Случилось так, что накиб Йар-Йусуф, который был в начале этой поездки нашим проводником, находился с этими людьми тоже как проводник. Придя к [сему] рабу, он открыл действительное положение дел, сказав, что Малик Джалал ад-Дин уже пять дней, как уехал в Ирак со всем войском Зириха и Рамруда, чтобы служить шаху, защитнику веры{584}. Эти слова очень огорчили меня, так как [сей] раб всегда прежде других родственников стремился прибыть на служение тому высокому порогу. Я обиделся на образ действий и поступок [великого] малика. Да и как было не обидеться! Меня он посылает к людям переменчивого нрава, а сам уезжает к шахскому двору, даже не дождавшись [моего] приезда, чтобы [сей] раб присоединился к нему. В тот самый момент мне следовало получить урок. Жаль затраченных усилий и трудов!

После этого случая я обманывался еще четырнадцать лет, прикрыв свое понимающее лицо покровом беззаботности. Если будет угодно Аллаху, описание следующих событий может послужить поучительным уроком для будущих поколений, дабы никто не предпочитал доброжелательное отношение к [другим] своему благополучию, не пренебрегал своими делами и не считал свои дела чем-то второстепенным. Мудрецы говорят: «Тот, кто сам не делает себе добра, /371/ не заслуживает доброго отношения другого». И действительно, сей неимущий лучшую часть своей жизни от семи до тридцати трех лет после совершения религиозных обрядов постоянно тратил на беседы, собрания, службу, получение согласия, удовлетворение просьб и попечительство о великом малике... Когда о нем позаботились и его дела пошли бойко, он, подобно судье, отвернулся и, словно красивая степная газель, шарахнулся в сторону от взоров влюбленных, так что, если упомянуть слова о верности из былых [времен] на дружеском собрании, он стал бы примером дозволенного колдовства в запутывании вопроса, в уклонении от выполнения обещаний: он совершенно не помнил о том, что говорил в прошлом, и не произносил слов, которые напомнили бы о прежних долгах и обещаниях, данных друзьям. Так как об этом, даст Бог, будет наилучшим образом рассказано [в дальнейшем], здесь мы не будем более касаться данного вопроса.

Где же убежавшие узбеки? Не дай Бог, нападут и найдут меня у этого порога оцепенения, печали о прошлом и сожаления о [напрасно] растраченной жизни и после лика победы покажется чело отчаяния! Тотчас я послал вперед накиба Йар-Йусуфа, проводника. Он напоил коней, набрал воды, зарезал двух-трех жирных баранов, привязал их туши к брюху коней и увез с собой как лекарство от живота. Пастухам он сказал, чтобы они шли в Сарабан и не спеша гнали туда баранов, чтобы передать их хозяевам, готовым отдать жизнь за Кал’а-йи Фатх. В тот день около полуночи [сей раб] оказался на дороге через пески в пустыне. На утренней заре я достиг предместья Гиргишта. Впереди все время ехал всадник, он вернулся, [чтобы сказать]: «Степь Гиргишт наводнена узбеками». [Сей раб] спросил о них у накиба Йар-Йусуфа. Он ответил: «Баки-хан послал это войско со своим братом Вали-Мухаммад-ханом и Халман-бахадуром в Хусайнабад и Ханак, чтобы заставить жителей тех местностей вместе с людьми шахраки переселиться в леса Пушт-и Зириха. /372/ Некоторое время мы пережидали, пока то войско полностью не прошло, и мы со своими людьми [вновь] пустились в путь. На предутренней заре мы вступили в развалины с южной стороны Кал’а-йи Фатх. Думали [только об одном]: «Не дай Бог, узбеки окружили Кал’а-йи Фатх и держат ее в осаде! Давайте пошлем человека с южной стороны крепости, где находится дом Шах-Абу-л-Фатха, чтобы он выяснил [обстановку]. Если узбеков нет, мы войдем в крепость. Если же крепость осаждена, то скоро наступит рассвет, [потому] лучше спрятаться среди развалин. Когда вновь спустится ночь, уедем в Кал’а-йи Тракун».

Когда Касимджан Ахмад, [мой] старый слуга, поднялся на плато, стражи крепости увидели его. Коменданты крепости подумали, что из пустыни с южной стороны движется войско узбеков, чтобы завладеть крепостью близ земляной насыпи. Всадник, который выехал, чтобы разведать обстановку, был осыпан проклятиями. Нам подумалось, будто находившиеся в крепости проклинали нас. Не дай Бог, если у подножия крепости стоят узбеки, пристанут к нам и у нас не будет возможности уехать в крепость Кал’а-йи Тракун... Поневоле мы все сели на коней и поехали к крепости. Увидев всадников, стражи крепости подняли крик: «Всадники направились в крепость!» Когда мы стремительно поскакали, [люди], находившиеся в крепости, нацелили на нас мушкеты. Одновременно раздались выстрелы из 30-40 мушкетов. Мы все скакали по краю рва. Кто-то из наших спутников крикнул находившимся в крепости: «Это такой-то едет из Кандахара, не стреляйте!» Его крик услыхал Пахлаван ‘Али Каманча, который в то время проживал в крепости Кал’а-йи Фатх. Он запретил воинам: «Прекратите стрелять! Это Малик Шах-Хусайн возвращается из Кандахара!» Тотчас Малик Махмуди, Шах-Мухаммад, Шах-Валад, Шах-Абу-л-Фатх и остальные родственники бросились к нам. Мы были очень рады их видеть. [Сего] раба они увели в крепость и рассказали как должно об отъезде [великого] малика в Ирак. С каждой минутой мои горечь и сожаление становились все острее. Малик Махмуди, сильно соскучившись по мне, держал меня [у себя] два дня. Неожиданно /373/ в Хусайнабад дошла весть [о нашем прибытии], и Вали-Мухаммад-хан послал в Сарабан Халман-бахадура в сопровождении двухсот всадников для того, чтобы они перекрыли дороги в крепость Кал’а-йи Тракун: «Как бы [такой-то] не вступил в крепость Тракун!» Когда так случилось, мы задумались. Пожаловал узбек, которого звали Мирза Мухаммад и который постоянно приезжал к моему брату от Халман-бахадура. Он поздравил Малика Махмуди с возвращением [сего] раба. Это был намек на то, что «ваш брат не привез помощь». Мне вспомнилось, что бахадуры все ночи напролет стерегут дороги [в крепость]. Надо было что-то придумать и прорваться в крепость Тракун. Я выехал из крепости и вызвал к себе Мирзу Мухаммеда. Заведя разговор о том о сем, сказал: «Народ стал свидетелем действительно товарищеского, братского, родственного отношения [сего] раба и моего брата к великому малику. Он же поступил со мной столь вероломно, оставив меня среди чагатайцев. Не подождал [даже], чтобы я