Хроника воскрешения царей - Малик Шах-Хусайн Систани

Разве мертвы храбрецы Ирана,

Что туранцы подняли головы?

Если услышит эту весть седовласый Заль{568},

Он восстанет из праха ради чести.

Если услышит эти слова Слонотелый{569},

Разорвет на теле саван от этого позора.

Не знаю, какой должна быть храбрость у живого,

Чтобы взыграла честь у мертвого.

/364/ Со всего Систана к Дин Мухаммад-хану и Баки-султану{570} стекался народ. В 1005/1596-97 г. эмиры Хорасана устроили общее сборище. Когда со всех сторон дела зашли в тупик, великий малик отправил [сего] раба за помощью в Кандахар{571}. Во время послеполуденной молитвы [сей раб] отправился в путь с проводником, который знал дорогу в верхнем течении реки. В спутники [сему] рабу [великий малик] определил Мир-Вайса сына Амира Музаффара. Когда мы проехали небольшое расстояние, стали гадать, ехать ли степью. Вышло наоборот. Предсказание это не соответствовало сокровенному желанию сведущих людей. Я счел разумным отказаться от поездки по той дороге и [решил] ехать через Сарабан, [предварительно] встретившись с братом. Поскольку налицо были сомнения относительно дороги по верхнему [течению реки], [сей раб] тотчас же с большой радостью [свернул] вправо, как нагадали гадальщики. Ночь провел среди степи, отправив к Малику Махмуди в Кал’а-йи Фатх Муллу Ахмада и просил у него разрешение [ехать этим путем]. [Брат] вернул назад Муллу Ахмада, [сказав]: «Поезжайте в Сарабан в такой-то дом. Я тоже завтра приеду к вам [туда]».

/365/ Мы не поехали в Кал’а-йи Фатх по той причине, что, едва мы вступили бы в крепость, узбекам сразу же стало это известно и путь нам был бы закрыт. С западной стороны Сарабана находился Халман-бахадур{572} с двумястами бахадуров. Оттуда я выехал в предместье Сарабана. Когда настала полночь, мы вошли в полуразрушенный дом Мира Рахима. Спрятали в нем своих коней, людей и спутников. С тремя мужами я пошел в дом накиба Йар-Йусуфа, превосходного проводника через пустыню, и взял его спящим. Проснулась его жена. Она хотела закричать, я назвал себя, и она замолчала. С чистым сердцем отпустила своего мужа, и мы принесли его в дом [Мира Рахима]. Ту ночь мы, дерзнув, заночевали там. Когда рассвело, с южной стороны Сарабана подъехал мой брат с двумястами стрелками. Он подошел к [сему] рабу, и мы отправили лазутчиков в квартал, где находились бахадуры. Те люди пребывали в полном неведении. Несмотря на свою воинственность, бдительность и склонность к выслеживанию, они были совершенно не осведомлены, что мы пробыли по соседству с ними целый день и ночь. Они так и не узнали [об этом]. Совершив полуденную молитву, я простился с братом, и мы двинулись в путь. Брат же вернулся в Кал’а-йи Фатх. Во время послеполуденной молитвы мы переправились через пустыню Бийабан-и кухна и подъехали к колодцу Чах-и Тулу (Тилав?), набрали воды и пустили коней вскачь. Всю ночь напролет мы гнали коней во весь опор. В полдень подъехали к реке Шинд. Оттуда до Сарабана оставалось 24 фарсаха. Когда показался Шанд{573}, мираж стал действительностью. Не доверяя надежности [этого места, сей раб] проехал еще шесть фарсахов до Шурчаха. Приметы были хорошими, и во время послеполуденной молитвы мы сделали там привал. Лошади прошли путь в 30 фарсахов, и им нужен был отдых. В полночь мы вновь сели на коней. Во [время] молитвы, [отправляемой] при восходе солнца, показалось селение Шамалан. В тот день мы избавились от страха встретить узбеков [и от опасения, что] путь [наш] будет перекрыт. В тех краях находилась группа курдов-газы. Они оказали [нам] полное уважение. Оттуда мы уехали в селение Ха-зар-джуфт{574}. Там провели следующую ночь. Из Хазар-джуфта уехали голодными и сделали остановку в селении Панджвайи под Кандахаром в доме Ходжи Мухаммад-Му’мина сына Ходжи ‘Али Гуркани, давнего преданного друга маликов Систана. Он сообщил [о нашем приезде] своему отцу в Кандахар. Когда [об этом] узнал правитель Кандахара Шахбек-хан, он прислал встретить нас группу знати во [главе] с Ходжой ‘Али и знатью Кандахара. Они привезли [сего] раба в Кандахар. Местожительством [сего] раба определили красивейшую местность Чаман-и Кушхане. На следующий день утром за [сим] рабом прислали Курди-бека, мир-и самана{575}, что у чагатайцев означает [должность] ишик-акаси. Его сопровождала группа улемов, в том числе мавлана Мухаммад-Амин и Мулла Баки. Они увезли [сего] раба в арк крепости. В том высоком месте и в высоком собрании, месте пребывания хана, [равного] достоинствами Искандару, произошла [наша] встреча с ним. [Хан] ежеминутно выказывал нам уважение и хвалил нас. В то время был устроен [там] праздник. В течение сорока дней он давал для нас большое угощение, совершил обряд обрезания своих сыновей: Мирзы Мухаммад-султана и Мирзы Йадгара. Напротив Белой беседки, над которой на трех канатах был укреплен навес из златотканого бархата, перед залой для приемов и Белой беседкой /366/ был натянут тент почти в два джариба шириной и длиной, а под ним устроен маджлис, напоминавший [своей пышностью] райский сад. Слуги сзывали на пир: «Вот — Ирам, обладатель колонн, подобного которому не было создано в странах!»{576}. Знамя радости и веселья присутствовавших на пиру развевалось в течение сорока дней. Собрание украшали ковры и занавесы; послушные{577} слуги, тонкие собеседники, обладающие приятным голосом певцы, искусные музыканты, [небольшой], с ноготок, медиатор которых ранил сердца пребывающих в печали. [В собрании присутствовали] тридцать-сорок солнцеликих юношей, как, например, Тимур-бек, Мухаммад-Шариф-бек{578}, Мухаммад-Амин-бек Бадахши, Сардар-бек{579}, Захид-бек, Мухаммад-Тахир и некоторые другие, каждый из которых по красоте был Йусуфом своего времени{580}. Язык обстоятельств зрителей, пораженных и изумленных [их] красотой и блеском, описывая каждого из тех кипарисов на райском лугу, произносил нижеследующие слова:

Лицо — словно творение добродетельных,

Волосы — словно житие грешников.

Кокетливый взгляд подобен пагубному желанию

В засаде против душ страждущих.

Хафиз Йусуф-и Кануни все время выводил какую-нибудь мелодию. Хафиз Шайх, выдающийся певец Мавераннахра и Хорасана, жалобными стонами и чарующими напевами бередил сердца пребывающих в безмятежности, Мухаммад Шариф-бек и Тимур-бек помогали танцорам плясать. При каждом удалении замирала душа, при каждом приближении она вновь оживала:

От танца моего кумира возникало желание,

Сто искусов возбуждал его облик.

[Кумир] приближался, и желание бросалось в ноги,

Он удалялся, и надежда рушилась.

В том собрании, на службе которому были солнце и луна,