Три короба правды, или Дочь уксусника - Светозар Чернов

– Папа, а почему стало темно? – спросил цесаревич, зашедший в устроенный в гостиной буфет взять бокал шампанского и растерявшийся в наступившей темноте.

– Господа, мсье! – сказал во тьме военный атташе посольства. – Не волнуйтесь, сейчас зажгут свечи.

Зашаркали по паркету подошвы лакеев, зажглась сначала одна свечка, потом другая, постепенно по всему посольству засветились тысячи огней, отражаясь в позолоте лепнины. Перед гостями, находившимися в тот момент в гостиной, открылась странная картина. Перед царем на коленях стоял генерал Черевин, демонстрируя всем непонятные надписи краскою «Прав.» и «Лев.» на подошвах сапог. Черевин держал на вытянутых руках поставленное на пол вертикально тяжеленное блюдо под осетра, которое закрывало царя до самого подбородка. Сам осетр изогнулся вопросительным знаком и вовсе упал бы, когда бы генерал не прижимал его к блюду своим багровым носом. Вся плешь его и свитские погоны с вензелями были покрыты морковью и петрушкой.

Царь брезгливо вышел из-за блюда и направился в танцевальную залу, где преображенский оркестр, сидевший в специально устроенной ложе за колоннами, заиграл мазурку, и гости по команде барона Менгдена, дирижировавшего в этот вечер танцами, продолжили развлекаться. Черевин опустил блюдо на пол и сгреб на него все-таки упавшего осетра. Лакеи помогли генералу подняться на ноги, другие тотчас кинулись убирать с пола морковь и зелень. Распорядившись доставить ему новый мундир, Черевин, стараясь не привлекать внимания, удалился в уборную, где заперся в кабинке. Сердце болело, очень хотелось выпить…

Проснулся он от стука в дверцу.

– Ваше превосходительство, мундир и депеша.

Черевин открыл защелку и первым делом схватил телеграмму. Она извещала, что Полюстрово с боем взято, а на Шпалерной идут упорные бои за квартиру Варакуты. Дружина священника Свиноредского, вместо того чтобы, как предполагалось, идти на посольство, вместо этого тайно выступила в сторону Полюстровского участка и заняла «Баварию».

Спешно переодевшись, генерал Черевин выскочил из уборной и столкнулся с царем.

– Ну что, Черевин, мне уже можно напиться? – раздраженно спросил Александр. – Вы мне скажите, когда можно.

– Нет, Ваше Величество, пока нельзя, по всему городу бои. Тайная лига вашего брата укрепилась в пивоваренном заводе «Бавария» и на Охтенской мануфактуре. Дозвольте отдать приказ новочеркассцам о штурме?

– Так значит еще нельзя? – вздохнул царь. – Ну, пусть возьмут.

Пожарные тройки Александровского пожарного резерва и Охтенской пожарной команды прибыли к пылавшему зданию Полюстровского участка практически одновременно. На снегу горою лежали наспех вытащенные пожитки, около них стоял часовой. То и дело в догорающем участке потрескивали револьверные патроны, но уже не так часто, как прежде. Обескураженные городовые гуртом стояли в стороне, окруженные со всех сторон вооруженными солдатами.

Отдав распоряжения пожарным, Резванов соскочил с саней и побежал к группе людей, среди которых он различил пристава Сеньчукова в валенках и накинутой на плечи медвежьей шкуре. Рядом стояла его жена, тоже в валенках на босу ногу и замотанная с ног до головы в одеяло. Дочка пристава сидела на тюке, испуганно сжавшись, и теребила за косу фарфоровую куклу.

– Все живы? – спросил Резванов, подбежав к ним. – Давай, Иван, несите вещи в сани, живо поедем ко мне. А городовые в новое здание сами все перенесут.

– Не разговаривать с арестованными! – прикрикнул на него часовой и выставил штык.

– Как арестованные?! Иван, что произошло?

– Не разговаривать! – оттеснил Резванова часовой. – Отойди, стрелять буду!

– Что там у тебя, Кукушкин? – окликнул его Алексиано, вытягивавший с солдатами из развалин сарая полуобгоревшего, но нестерпимо ароматно пахнувшего свина. – Эх, хлеба надо было взять да соли на патронные санки!

– Господин брандмейстер с арестованными разговаривать хочут, – ответил часовой.

– Это они зря, я бы на их месте подальше держался, – ответил Алексиано. – Их велено в Охранное отделение доставить для допроса. Сейчас из полка за ними сани с конвоем прибудут.

Алексиано с солдатами поволокли свина к куче вещей, в которой Попенгут ковырялся ножнами шашки в надежде найти себе чего-нибудь ценное.

– Эх, Иван Александрович его к Пасхе выкармливал… – с сожалением покачал головой при виде свина помощник пристава, сидевший тут же рядом с телеграфным аппаратом Морзе.

– Военный трофей, тут уж ничего не попишешь, – весело сказал Алексиано.

– Погодите, а это что такое? – вдруг удивился Попенгут, вынимая из кучи вещей брошюрку и становясь к пламени пожара таким образом, чтобы оно освещало титульный лист.

– Это наш пристав только что из типографии Корнатовского получил тираж своего сочинения.

– «Исторические данные о полюстровских минеральных источниках, собранные И.А. Сеньчуковым», – вслух прочитал Попенгут. – Да тут их целый воз! Алексиано, на сколько, по-твоему, потянут эти книжицы?

– Лет на пять ссылки.

– По весу.

– Пуда на два.

– Ну-ка, вставайте, господин помощник пристава, садитесь к телеграфу. Вы с кем отсюда можете связаться? Прекрасно! Тогда немедленно отправляйте в градоначальство депешу, чтобы доложили генералу Черевину: пристав Полюстровского участка арестован, взят транспорт нелегальной литературы – 2 пуда брошюр, сочиненных арестованным господином Сеньчуковым. Ожидаю дальнейших распоряжений. Подпись: капитан Попенгут.

– Да какая же то нелегальная литература! – запротестовал помощник пристава, но Попенгут направил на него револьвер.

Помощник пристава подключил аппарат к батарее и взялся за ключ. Пять минут прошло в напряженном ожидании. Наконец аппарат ожил и застучал, оставляя на ленте чернильные следы.

– Это что же, уже нам пишут или все еще мы пишем? – спросил удивленный капитан.

– Вам пишут, – сказал помощник пристава, вставая. – «Капитану Попенгуту немедленно взять Баварию. Приставшу Сеньчукову доставить Черевину.» Подпись: «Александр».

Капитан выпрямился и набрал в грудь обжигающего морозного воздуха.

– Алексиано! – гаркнул он. – Ко мне! Государь император повелел нашей роте взять Баварию! Отвести арестованных в новое здание участка и запереть там, оставив двух часовых и прапорщика Перепечу – ему через месяц в отставку. А госпожу приставшу отвезите в город, как велено. Людей построить в походном порядке. Через двадцать минут выступаем.

– А свин?

– Бросьте его здесь. У баварцев свиньи еще лучше. Там, говорят, такое пиво – не нашему чета.

Приказание, которое в другое время повергло бы всех в изумление и оторопь, после штурма полицейского участка никому удивительным не показалось. Городовые и пристав с семейством и прислугой были отведены в новый дом и заперты в нем, а новочеркассцы выстроились вдоль санного следа, проложенного вдоль Большой Охтинской дороги к Неве.

Пока взводные командиры строили солдат, Попенгут подобрал валявшийся на снегу глобус и, встав в величественной позе, отряхнул с него снег. Освещенный мерцанием догорающего участка, он чувствовал себя Суворовым, собирающимся совершить победный бросок… но куда же? Ага, вот – на Мюнхен!

– Люди построены! – сообщил подбежавший Алексиано. – Куда идем?

– На Баварию! – Попенгут ткнул большим пальцем в глобус.

– Пешком, что ли?

– Полагаю, на вокзале должен стоять эшелон.

– Может, Лизарху стоит доложиться?

– Не стоит. У меня именное повеление от Государя. – Попенгут бросил глобус и гордо зашагал к выстроенной роте.

Алексиано со вздохом пнул румяного свина, оторвал от телеграфного аппарата ленту и побежал следом.

После танца во рту пересохло и д’Абреу направился в буфет, чтобы промочить горло бокалом шампанского. У входа в столовую его остановил лакей и подал записку, которую только что, как утверждал лакей, передали с наказом вручить лично секретарю бразильской миссии. Феррейра взял-таки бокал и отошел с ним в сторону, где ему никто не мог помешать. Разорвав конверт, он углубился в чтение.

«Только что из полицейского участка, – писал ему своим корявым крупным почерком Лабурда, – где Вы изволили охотиться на медведей, прибыл сеньор Макаров, который изложил мне следующее: известная Вам сеньора Сеньчукова в течении ряда лет была полюбовницей директора всей русской полиции сеньора Дурново, который даже после разрыва не оставил своих домогательств. Три недели назад, в день Епифании, он явился к ее мужу, начальнику полицейского участка, и устроил скандал, демонстрируя ей ее собственные письма, написанные Вам. Потом он приказал ее мужу запереть ее в участке и не выпускать оттуда, а сегодня участок сожгли, а ее и мужа заперли раздетыми в нетопленном доме. Она умоляет Вас, ради любви к ней, спасти ее от смерти. Ваш покорный и т. д. Игнатиус Лабурда»