Три короба правды, или Дочь уксусника - Светозар Чернов

Черевин бросился к царю, чтобы прикрыть его собой, и попытался свалить Государя на пол. Тот изо всех сил силился устоять. Лицо императора перекосилось от ярости.

– Немедленно отцепитесь, Черевин! Вы с ума сошли!

– Падайте, Ваше величество! – крикнул генерал, каждый миг ожидая взрыва.

Треснул царский колет, в прорехах показались пуки конского волоса и стальные пластины. Царь неуклюже стал заваливаться на спину, Черевин поднатужился, и гроза всей Европы с грохотом рухнула. Каска свалилась с головы, обнажив потную красную плешь, и покатилась по полу. Император отбросил Черевина в сторону и стал барахтаться, пытаясь встать. Монтебелло и его жена обмерли и боялись пошелохнуться, не понимая, что происходит. Из-за тяжелой кирасы царю никак не удавалось перевернуться набок, он загребал руками в надежде уцепиться хоть за что-нибудь и рычал от злости.

– Все скоты! Не потерплю!

Наконец, ухватившись за щиколотку испуганной супруги одной рукой, и за ногу дочери другой, Государь перекатился на бок, а затем встал на четвереньки. Лакеи помогли ему подняться.

Отлетевший к стене Черевин оправился первым. Поняв, что взрыва не будет, и боясь даже взглянуть на царя, он набросился с упреками на посла.

– Что же у вас фонтан-то подтекает! Государь вот поскользнулся и упал!

Приказ генерала Черевина раздать боевые патроны и выступать в сторону Полюстрово конвойный казак привез на Охту в казармы 145-го пехотного Новочеркасского полка полковнику фон-Лизарху-Кенигку около девяти. Две роты первого батальона выстроилась на плацу, последовала команда «На молитву, шапки – долой!», полковой священник Тимофеев благословил их на ратные подвиги, и в полной темноте новочеркассцы перешли по деревянному мосту Охту и двинулись на рубеж для атаки. Сзади тащились патронные санки, на которых рядом с возницами дремали каптенармусы. Настроение было недоуменное. Офицеры озадаченно переговаривались, меся вместе с солдатами снег, но представить, что им предстоит, не могли. Пройдя по Большому Охтинскому проспекту с редкими керосиновыми фонарями, они пересекли наполовину занесенные снегом рельсы Ириновской железной дороги, и здесь роты разделились. Первая рота под командованием капитана Ерогина направилась дальше по проспекту к набережной и оттуда к Сретенской церкви, а вторая, под командованием капитана Попенгута, по Горушечной вышла на край обывательских огородов, тянувшихся вдоль Большой Охтинской дороги. За огородами во тьме чернело одинокое здание полюстровского участка с неосвещенными окнами, где во дворе ветер мотал керосиновый фонарь и откуда доносил хрюканье свиньи.

– Рота, стой! – скомандовал Попенгут.

Подбежал ординарец с потайным фонарем. При его мутном свете капитан развернул листок, нарисованный от руки командиром полка, и убедился, что они прибыли туда, куда надо.

– Господа! Перед нами за огородами находится Полюстровский полицейский участок, обороняемый командой городовых под командой пристава. На роту возложена задача взять его штурмом. Стрелять, слава Богу, не велено, всех, кто находится там, взять живыми. Направление движения – фонарь во дворе участка.

Попенгут протянул руку и указал на скрипевший фонарь.

– В цепь идут первый, второй и третий взвод, четвертый взвод определяется в резерв и будет находиться вот за этими двумя стогами сена. Первый взвод отсюда и до того куста, второй – от куста и до того поваленного плетня, третий от плетня и до покосившейся ретирады. Первый взвод – направляющим. Средний интервал между людьми – один шаг. Фельдфебель, патронные санки поставь у этого ивняка. Барабанщик при тебе. Только смотри, ничего не позволяй себе! Знаю я вашу породу – до сих пор по Казимиру Ивановичу тоскуете… Вон, подпоручик Страннолюбский три года без Чеховича мучался, пока не уволился. Нет, пусть барабанщик лучше будет при мне.

Он набрал в грудь холодного воздуха и крикнул:

– Первый, второй и третий взводы – в цепь!

Взводы разошлись по назначенным участкам и по командам поручиков «Взвод, на фонарь от середины влево в цепь!» рассыпались по снегу. Резерв побрел за стога, а фельдфебель с возницей, матерясь, попытались затолкать увязнувшие в снегу санки в ивовые кусты.

– Может, ваше высокоблагородие, лучше колонной идти? – спросил у Попенгута штабс-капитан, закутанный в башлык. – На пути огороды, снегу по колено, и ведь все равно все это глупости, а если пойдем цепью, половина потеряется в темноте.

– Лизарх дал мне понять, что в городе творятся странные дела, и команду над обоими армейскими полками взял на себя сам генерал-лейтенант Черевин. Это не маневры, Алексиано, в нас могут по-настоящему стрелять.

– Ну, раз такие военные строгости, то и трофеи будем брать без жалости, – сказал штабс-капитан в башлыке. – Долго она у нас не похрюкает.

Странные экзерциции сотни человек в темноте за огородами первым в Полюстровском участке обнаружил городовой Нефедьев. Он вышел на двор с ведром помоев покормить хряка. Справившись с делом, он приставил к фонарному столбу лесенку и полез наверх. В его обязанности входило каждую ночь после кормежки свина тушить фонарь. Закрутив фитиль, он тяжко вздохнул и собрался спускаться обратно, когда заметил вдали в ночном мраке на снегу темные цепи солдат с винтовками наперевес.

– Какой дурак погасил фонарь! – донеслось оттуда. – Сейчас точно все потеряемся.

– Надо было два костра у нас позади запалить, чтобы по их створу направляться.

– Может, штыки отомкнем? – спросил штабс-капитан в башлыке. – Самое страшное – выходить в темноте в штыковую атаку на свой собственный тыл.

– Перестаньте болтать, Алексиано! Извольте сохранять направление!

– Ах, чтоб тебе! Куда же ты штыком пихаешь мне в задницу!

– Эх, Чеховича с нами уж нет, ему бы понравилось.

– Есть раненые! – запел кто-то. – Санитары, сюда!

– Ваше высокоблагородие! Вы уже не туда повернули. Это в том домишке хрюкают. Слышите, как тоненько? Видать, худая, как смерть. А полицейская свинья замолчала, как назло! А какая она откормленная! Я ее видал, когда с охотничьей командой мы приставу помогали по осени медведя обкладывать. Давайте я впереди пойду. Я эту свинью носом чую.

– Только ты фонарь себе на задницу повесь!

– Правое плечо вперед! Поворачиваем все за штабс-капитаном Алексиано.

Нефедьев все понял. Его мечты, наконец, сбылись. Государь послал войска, чтобы, наконец, раздавить это змеиное гнездо заговора и освободить его, Нефедьева, от трехлетнего заточения. Тот красноносый агент-француз исполнил свое обещание.

– Эге-ге-гей! – закричал он. – Сюда! Сюда! Хрю-хрю! Заговорщики здесь!

Он снял фонарь с крюка, съехал по лестнице вниз и побежал к стогу с сеном. Здесь он вылил керосин из фонаря на сено и чиркнул спичкой. Сухое сено вспыхнуло как порох. Вверх полетели искры, и ветер понес горящие клочья сена на сарай и крышу участка. Мгновение, и они тоже занялись огнем.

– Господи, что же это! Там же дитё! – Нефедьев побежал к пожарному щиту и сдернул багор.

Барабанная дробь за огородами подала повестку к атаке. В псарне заскулили лайки. Нефедьев сбил багром замок и распахнул дверь, выпуская собак. Со звоном вылетело окно в казарме на первом этаже и кто-то из городовых истошно заорал «Горим!». В участке началась паника.

– Ура! – отдал команду Попенгут, и цепи, застревая в снегу, с нестройным воем двинулись на пожар.

Телеграмма от полковника фон-Лизарха-Кенигка вызвала в штабе на Шпалерной нервное возбуждение. Полковник сообщал, что капитан Ерогин отрапортовал из Александровского пожарного резерва о достижении его ротой церковного двора Сретенской церкви в Полюстрово, где он не нашел никого из злоумышленников, однако по сведениям, сообщенным найденной там попадьей, священник Серафим Свиноредский выступил со своей дружиной «на дворец». Сведений от второй роты капитана Попенгута не поступало, однако с каланчи Александровского пожарного резерва хорошо виден пожар и слышны частые выстрелы.

Полковник Секеринский велел тотчас связаться с генералом Черевиным в посольстве, чтобы получить от него распоряжения. Ответ последовал незамедлительно: капитану Ерогину дружину догнать и по пленении доставить в Кресты, а коли будут сопротивляться, то безжалостно истребить. Находящемуся же на Патронном заводе взводу лейб-гвардии Атаманского полка немедленно взять дом Балашовой, не открывая огня и действуя только холодным оружием. Жандармской команде быть готовым по взятии арестовать всех злоумышленников и доставить в Дом предварительного заключения.

Спустя несколько минут по вызову Секеринского к кухмистеру из казарм роты дворцовых гренадер прибыли жандармский штабс-капитан Бронюшец-Клейф и сотник от атаманцев. Лукич, личным распоряжением Черевина временно призванный на военную службу, провел их через темную гостиную мимо дремавшего на табуретке у зашторенного окна человека в штатском в ярко освещенную столовую, где за накрытым столом сидело начальство. Только урядник Стопроценко напряженно ходил из угла в угол, и полы его синей конвойной черкески взлетали, когда он резко разворачивался на каблуках.