Три короба правды, или Дочь уксусника - Светозар Чернов

– К оружию, граждане! – торжественно сказал Секеринский. – Кхе-кхе… Нам приказано взять штурмом дом, где засели заговорщики. Господин Соколов!

Секеринский выглянул в гостиную.

– Аполлон Николаевич!

Господин Соколов продолжал дремать.

– Вот, гений русского сыска! – показал на него Секеринский. – Какие нервы! Война началась, а он дрыхнет! Вставайте, скотина!

Соколов вскочил испуганно, уронив при этом табуретку.

– Что происходит в доме?

– Темно-с, – ответил Соколов.

– И давно?

– Давно-с!

– Странно… А мне померещилось, что там свет горит…

– Горит-с! – подтвердил Соколов, взглянув в щель между шторами.

– Эдакая балда, прости Господи! – озлился Секеринский.

– Не беспокойтесь, ваше высокоблагородие, всех в капусту порубаем, кто бы там ни был, – сказал Секеринскому сотник-атаманец. – Не впервой.

– Ступайте. С Богом, сотник.

Секеринский подошел к окну. Минут через пять после отбытия сотника он увидел, как десяток казаков с шашками наголо пробежали вдоль стены балашовского дома и один за другим исчезли за входной дверью. Тут же в окнах Варакуты погас свет, спустя минуту парадная дверь распахнулась, и на снег кубарем вылетел казак без шашки, хлопая себя руками по заду дымящейся шинели. Из подъезда повалил вонючий керосиновый дым, затем выскочили остальные казаки, отдуваясь и оттирая копоть с лиц. В тот же миг остальные полвзвода верхом с гиканьем примчались со стороны Литейного и стали безуспешно пытаться достать пиками окна второго этажа. Двое решились встать на спины лошадей, и на этот раз стекла со звоном полетели вниз. Однако заговорщики тоже были не лыком шиты. Один из них ухватил пику за древко, дернул ее на себя, а когда казак потянулся вперед, из окна вылетела гирька на длинной веревке и угодила казаку прямо промеж глаз. Тот кулем свалился с коня, а его товарищ был сражен пущенным из окна поленом. После чего на казаков обрушился град поленьев, посыпались тарелки, чашки, стулья, тяжелым снарядом вылетели ходики в длинном деревянном корпусе и засыпали шестеренками снег, рассадившись оземь.

Секеринский видел, как подскакал сотник и, воинственно размахивая шашкой, что-то кричал заговорщикам. В ответ на его слова из окна вылетел круглый блестящий предмет и сразил сотника ударом по маковке.

– Бомба! – крикнул сотник, падая с коня спиной на снег, и казаки залегли.

Сверху раздался дикий хохот, и в окнах показались гогочущие бородатые хари – чистые черти: с черными бородами и воспаленными красными глазами. Казаки повскакивали на ноги. Несколько человек устремились во двор, чтобы попытаться зайти с тыла, быть может с черного хода, или проникнуть иным способом на крышу.

С Гагаринской вывернула конка и, подъехав к месту сражения, остановилась, отчаянно звоня. Запрет на стрельбу разозлил казаков, некоторые, вернувшись в седла, крутились под окнами, норовя ткнуть дружинников у окон пиками, другие подбирали самовары и, насадив их на пики, закидывали обратно. Пассажиры на империале волновались, кондуктор нервно бил в колокол, но кучер отказывался трогать дальше.

– Да что же они, дурни! – всплескивал руками Стопроценко, глядя на атаманцев. – Кто же так делает!

Он выхватил в сердцах шашку и одним ударом рассадил стекла в обеих рамах.

– За Русь Святую! – раздавалось почему-то из гнезда заговорщиков, откуда летели самовары. – За Царя! Даешь семь копеек за пуд!

– Чего они кричат? – спросил Секеринский, подходя к окну и становясь рядом с Стопроценко. – Или мне послышалось?

– Странное что-то кричат, – поддакнул Соколов.

– Что же вы, братцы, к жидам да стюдентам переметнулись?! – доносилось из осажденной квартиры. – Бога и Царя забыли?! Немцам служите?

– Врешь все! – сказал кто-то из казаков озадаченно. – Сам ты студент!

– Это я стюдент?! Вот же тебе!

Меткий бросок оглоушил засомневавшегося казака самоваром.

– Эй, донское шипучее! – крикнул, не сдержавшись, Стопроценко. – Голова есть, али кочан?! Конку разверните да поставьте под окно!

Пассажиры с воплями и визгами бросились прочь из вагона и посыпались с империала.

– Да ты кто такой, чтобы нам указывать! – обернулся один из атаманцев в сторону квартиры кухмистера.

– Малюта! – изумился он, увидев конвойца. – Иди к нам!

– Негоже нам с ткачами силами меряться, наше дело царя охранять, – важно сказал Стопроценко, подравнивая шашкой остатки стекла в раме.

Атаманцы довели вагон конки до дома, сдернули его при помощи лошадей с рельсов, и он, проехал несколько шагов, уперся колесами в тротуарную плиту. Поняв идею осаждавших, дружинники высыпали на лошадей целый совок горячих углей из печки. Казакам пришлось обрубить постромки у самого валька и укрыть лошадей во дворе кухмистерской. Затем, на обратном пути они сняли с петель дверь дворницкой Капитоныча и заволокли ее с задней площадки вагона по винтовой лесенке на империал. Прикрываясь ею, они подошли почти вплотную к окнам, из которых в них летели поленья. Еще несколько казаков залезли наверх с пиками, дверь перебросили над тротуаром мостиком с империала на подоконник, и, выставив пики вперед, казаки полезли на штурм. В ответ ткачи придвинули к окну буфет, загородив им проход, а пока казаки щепили буфет шашками и кололи пиками, один из ткачей бросил из соседнего окна в вагон конки еще одну, прибереженную на крайний случай зажженную керосиновую лампу. Вспыхнувший керосин разлился по крыше вагона и огненным ручьем стек вниз к разбитому вагонному окну, откуда доносились завывания кондуктора, потерявшего от страха всякое соображение.

Казаки отскочили назад, и на них из-за мгновенно отодвинутого буфета обрушился новый град самоваров.

– Ох ты, батюшки, подстилка загорелась! – заверещал внутри вагона кондуктор, и стал поднимать тяжелые деревянные решетки на полу, прижимавшие солому.

– Тикай оттуда! – закричали ему казаки.

– Не могу-с! – отвечал кондуктор, на котором занялись полы шинели. – Отвечаю за вагон. И сумма при мне большая, хозяйская!

В вагон мигом заскочил здоровенный белобрысый атаманец и силой выволок сопротивлявшегося кондуктора на снег. Пока остальные казаки забрасывали горевшую шинель снегом, спаситель тряс кондуктора за ворот и орал:

– Ну, где сумма-то твоя?! Скоко здесь? И токо-то! Ну ладно, давай! А часы вам от хозяина выдают? Эх, братец, скудно как-то у вас…

– Остолопы! – закричал Стопроценко в гневе. – Просрали момент!

– Эх, был бы жив Артемий Иванович с его превосходительством, они бы их вдвоем взяли безо всякого труда! – зло сказал кухмистер Секеринскому. – И окна бы у нас не били.

– Это точно, – согласился Стопроценко, поняв, о ком речь, и перекрестился. – Они бы сдюжили. Французам бы потом по-новой посольство с консульством отстраивать бы пришлось. Я уж про остальные дома не говорю.

– Ваше благородие! – вдруг заорали ткачи и стали кому-то на улице яростно махать руками. – К нам, к нам! Мы здесь! Бунтовщики нас одолевают!

Урядник удивленно высунулся из окна и увидел, как из подворотни соседнего дома выскочило двое поставленных там Секеринским агентов и набросились на капитана-семеновца, пытавшегося по стенке пробраться ближе к сражению.

– Ихнего начальника, похоже, цапнули, – сказал Стопроценко удовлетворенно.

Через несколько минут агенты приволокли капитана в квартиру кухмистера.

– Сеньчуков?! – изумился Секеринский. – А вы-то что здесь делаете?! Вы же в горячке лежите!

– Я шел по улице и спрашивал у двух городовых, которые прятались в подворотне, что здесь происходит. Я просто шел мимо.

– Вы же вчера еще в горячке лежали! На вас и сейчас лица нет! – сказал Секеринский. – Ну, просто или не просто вы шли – это мы выясним позже, сейчас не до вас. Посидите пока здесь.

Ослепительная вспышка в квартире Варакуты, крики ужаса и внезапно погасший во всем квартале свет отвлекли полковника. В окне осажденного дома появилось растерянное лицо ткача, освещаемое пламенем, охватившем вагон конки.

– Блядь-матушка! – в ужасе крестясь, крикнул тот. – Замирение! Замирение, братцы! Бесовство какое-то! У нас Михалыч сгорел! За титьки в стене дернул – и сгорел! Керосин на ем вспыхнул!

Помещения посольства, до этого залитые электрическим светом, погрузились во тьму.

– Отцепитесь от меня, Черевин, – сквозь зубы сказал в темноте царь, почувствовав, как чьи-то пальцы ухватились за край его кирасы.

– Опасность, Ваше Величество!

– К черту! Если вы меня уроните еще раз, я вас в отставку! Да что же вы делаете! – Император почувствовал, как что-то железное и плоское ткнулось ему в нос.

– Папа, а почему стало темно? – спросил цесаревич, зашедший в устроенный в гостиной буфет взять бокал шампанского и растерявшийся в наступившей темноте.

– Господа, мсье! – сказал во тьме военный атташе посольства. – Не волнуйтесь, сейчас зажгут свечи.