Ослепительный цвет будущего - Эмили С.Р. Пэн

пальцы на коленях. Мамины аналогии всегда напоминали крылатые выражения – их трудно было понять. Часто они еще и не обнадеживали.

– Ли.

Я открываю глаза.

– Она сказала, это было одно из лучших решений в ее жизни. Самый смелый ее поступок. Сказала, что надеется, что и в моей жизни выдастся такая возможность. Помню ее слова: «Как только ты поймешь, что важно, ты поймешь, как стать смелым». Мне кажется, отчасти я знал, даже тогда, что она говорила о нас с тобой.

Смелым. То же самое слово использовала Каро.

Мама всегда была за нас с Акселем. Она никогда ничего не говорила, но это было очевидно.

Я уговариваю себя посмотреть ему в глаза. Я была уверена, что за последние пять лет изучила каждую эмоцию, которая когда-либо затрагивала черты его лица. Я думала, что знаю это лицо лучше, чем кто бы то ни было. Я ошибалась. Взгляд, которым он смотрит на меня сейчас, – эта надежда в глазах, это яркое желание – я видела их раньше. Но никогда не догадывалась, что они предназначались для меня.

– Если тебе нужно подумать, я все пойму. Я пойму, если ты решишь, что это плохая идея. Я просто хочу, чтобы ты знала…

– Аксель, – говорю я ему. – Замолчи.

А затем совершаю, пожалуй, самый смелый поступок за всю свою жизнь.

Я преодолеваю пространство между нами и целую его – крепко.

Он кажется удивленным лишь долю секунды. И вот мои руки уже у него на лице, стягивают с его головы очки и бросают их на тумбочку. Мое тело вдавливает его в постель. Его губы – между моими зубами. Наши ноги переплетаются.

Мое сердце взрывается синим марганцем, и гуммигутовым желтым, и хинакридоновым розовым.

Я останавливаюсь и отстраняюсь.

Он улыбается, глядя на меня снизу. Идеальный антидот для моей паники. Я смотрю в его добрые глаза, на поднятые уголки его губ и чувствую, как напряжение во мне тает и испаряется.

– Какой цвет? – спрашиваю я его.

Аксель поглаживает мою руку несколько долгих секунд, все еще глядя мне в лицо.

Он издает тихий смешок.

– Все сразу.

106

На следующий день после нашего возвращения нам приходят посылки, которые ждали на почте. Я вижу письмо: судя по печати с датой, оно пришло сразу после того, как мы уехали в Тайвань. Оно проделало весь путь из Берлина сюда.

В верхнем углу напечатано: KREIS – RAUM FÜR KUNST.

– Ну? – вопрошает папа. – Ты собираешься его открыть или так и будешь стоять?

– Открой ты. – Я пихаю письмо чуть ли не ему в лицо.

– Ни за что. Оно – тебе. Ты должна гордиться собой, и неважно, что там внутри.

Некоторое время я молчу.

– То есть ты знаешь, что это? Мама тебе сказала?

– Да, – произносит он. – Сказала.

Мои руки так сильно трясутся, что я буквально рву конверт на куски, пока распечатываю его.

Дорогая Ли Чен Сэндэрс,

с огромным удовольствием приглашаем вас по-участвовать в нашем международном показе для молодых художников в Kreis – Raum für Kunst.

Я принимаюсь кричать уже после первого предложения. Когда я успокаиваюсь и дочитываю письмо до конца, в желудок словно падает тяжелая гиря. Я поднимаю глаза на папу, ожидая, что сейчас он скажет: это непрактично, это не то, чего следует добиваться…

– Что случилось?

– Я правда очень хочу поехать, – говорю я ему.

– Ну естественно, ты поедешь, – широко улыбаясь, произносит он. – И я поеду с тобой.

– Ты серьезно?!

– Абсолютно.

Мое сердце взрывается миллионом тропических оттенков, и я подскакиваю к папе, чтобы его обнять.

А потом, естественно, звоню Акселю.

– Я так и знал, – говорит он.

– Я в заднице. – Я позволяю панике вырваться наружу. – Я должна была закончить серию за все то время, что была на Тайване.

– Сколько работ ты повезешь? – спрашивает он, как всегда, голос логики и разума.

– Мне нужно показать три, и в дополнение я могу привезти еще до семи рисунков. То есть в целом до десяти работ.

– Но тебе необязательно отправлять их заранее, верно? Ты просто привозишь их с собой?

– Да, но…

– Когда показ?

– В конце месяца. Длится неделю, то есть… То есть я вернусь в самый последний день перед школой…

На том конце провода раздаются шелест, шуршание, ерзанье.

– Аксель, ты что там делаешь?

– Смотрю билеты на самолет, конечно.

– Ты… поедешь? В Берлин?

– Ты шутишь? Я такое не пропущу. Ты понимаешь, что мы там будем в твой день рождения?

– Но все твои сбережения…

– …Они мои, и распоряжаться ими я буду на свое усмотрение. Ли, все в порядке. «До десяти работ» не значит, что ты должна привезти десять.

Я вздыхаю.

– Я никогда не окажусь в числе победителей.

– Ну и что? Победа тут вообще ни при чем. То есть да, может, изначально смысл был в этом. Но тебя взяли, а это что-то да значит.

– Ох-х-х.

– Теперь ты участвуешь не ради победы, теперь это что-то другое. Ты делаешь все ради себя. Сдаваться нельзя.

– Я знаю, – говорю я. – Я не сдамся, я поеду. Я должна это сделать, я просто…

– Боишься? – подсказывает Аксель.

– Все, что у меня есть, – незавершенные работы! То, что произошло с мамой… выбило меня из колеи.

– Так почему ты все еще разговариваешь по телефону? Садись и рисуй.

Я снова вздыхаю.

– Ладно, ладно.

– Поговорим, когда поработаешь достаточно, чтобы заслужить перерыв.

– Уф-ф-ф. – Я плюхаюсь на диван и принимаю горизонтальное положение. – Я хотя бы знаю, что нужно делать.

– Что? – спрашивает он, хотя по его голосу ясно: он знает, что я отвечу.

– Нужно начать использовать цвета.

Я слышу, как он улыбается.

– Да, да, именно так.

107

Папа настоял на том, чтобы оплатить перелет Акселя – в качестве благодарности за то, что он присматривал за Мэймэй. Каро с семьей проводят месяц во Франции, но они приедут в Берлин вчетвером, чтобы встретиться с нами на выставке.

И каким-то образом мне удалось закончить портфолио – серию работ, которой, мне кажется, мама бы гордилась.

Мы втроем занимаем в самолете целый ряд: папа у прохода, Аксель – в центре, а я – у иллюминатора.

Я думаю о рисунках, аккуратно уложенных на полку для ручной клади в специальной папке. Двадцать два часа до открытия выставки. Самолет под углом поднимается в небо и несется сквозь воздух; сила давления вжимает нас в спинки кресел. Я беру Акселя за руку и поворачиваю лицо к иллюминатору.