Ослепительный цвет будущего - Эмили С.Р. Пэн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но она этого не делает.
– Пока, Фэн, – шепчу я.
Поднимается легкий ветерок – он колышет листья деревьев.
Следующим утром мы вызываем машину, которая отвозит нас четверых в Тамсуй, к морю. Отец держит маленькую деревянную коробочку, которую все это время прятал от меня. У бабушки в руках керамическая урна с синими драконами.
Там, в воде, мы развеиваем прах. Мамин. Цзинлинь.
Поднимается ветер, чтобы заполучить серую пыль в свое владение.
А потом все исчезает. Нам остаются лишь цвета будущего. Цвета настоящего.
103
Папа решает остаться еще на неделю. Мы с бабушкой ездили на горячие источники, несмотря на невыносимую летнюю влажность. А с дедушкой смотрели по телевизору реслинг, телевикторины и музыкальные клипы. И он научился весьма неплохо играть в «Четыре в ряд».
Мы посетили несколько ночных рынков и пробовали всевозможные блюда. В память о Фэн я стала более отважной: попробовала пирог из свиной крови, куриные лапки, омлет из устриц, суп из угря-барбекю и даже вонючий четырнадцатидневный тофу. Оказалось неожиданно вкусно.
В дни, когда мы с Уайпо ходили на рынок, я узнала, что у самых сладких плодов папайи красноватые бока; что лучшие помело нужно искать по аромату и выбирать самые тяжелые; что у некоторых плодов питайи мякоть белая, а у других – красная; что похожие на виноград грозди с жесткой коричневой кожицей – это лонган, или «драконьи глаза», и их очищенные шарики – такие же сладкие, как конфеты; что самая вкусная часть гуавы – сердцевина с точками хрустящих семечек.
Хотя я понимаю совсем немногое из того, что говорит Уайпо, мне нравятся наши тихие минуты вдвоем. Я люблю сидеть за обеденным столом и наблюдать, как она готовит: смотреть, как осторожно она обращается с каждым продуктом, словно это что-то бесценное. И я знаю, что ей нравится слушать наши с папой разговоры, пусть она не понимает ни слова. В солнечные послеобеденные часы она садится рядом со мной, наблюдает, как мои пальцы водят по листу скетчбука угольным мелком, и подливает мне чай – чашку за чашкой.
Иногда Уайпо что-то говорит, и я чувствую, как напрягается рядом со мной папа. В эти минуты я хоть и не понимаю точно, что происходит, но знаю, что это касается мамы и что ему это не по нраву. Я придвигаю руку ближе к его руке, чтобы он помнил: я всегда рядом. И тогда я вижу, как его плечи едва заметно, но расслабляются.
Нам еще над многим предстоит поработать. Нет лекарства, которое помогло бы поскорее оправиться от горя.
Внутри меня все еще дыра в форме мамы. Эта дыра будет там всегда. Но, возможно, ей необязательно становиться глубокой, темной ямой, ждущей, когда я споткнусь и провалюсь в нее.
Пусть это будет сосуд. Сосуд для хранения воспоминаний и оттенков, с пространством для папы, Уайпо и Уайгона. И для Фэн, хоть ее больше нет.
Я не уверена, помнит ли Уайпо птицу, помнит ли, как я затащила ее в свою комнату и подожгла палочку благовоний.
Последние несколько дней я рисую птицу, воспоминания, которые мне удалось увидеть, Фэн с разных ракурсов. Пытаюсь припомнить как можно больше деталей. Я показываю скетчбук бабушке, и она начинает медленно переворачивать страницы. Я смотрю, как она задерживается на рисунке, где изображены они с Фэн, стоящие на коленях в храме. В ее глазах что-то мелькает: может, она ее узнала. Понять точно невозможно.
Но что-то между нами изменилось, появилась некая особая связь.
Я начинаю схватывать мандарин. Вспоминаю то, что когда-то уже знала. Иногда я слышу какую-нибудь фразу, и в голове сразу возникает перевод – я тут же понимаю, что она означает. Папа пообещал, что, когда мы вернемся домой, он запишет меня на уроки мандарина. Его предложение: он будет платить за занятия, если я соглашусь еще раз попробовать психотерапию. Я выступила со встречным: идет, если смогу выбрать другого доктора и если папа тоже найдет для себя психотерапевта. Мы договорились.
К ноябрю, надеюсь, я уже смогу поддержать диалог на китайском. Это моя цель – хочу удивить Уайпо и Уайгона, которые постараются приехать к нам на День благодарения. Праздник выдастся не из легких, но с такими гостями пройдет гораздо лучше.
Мама не сможет приготовить индейку с начинкой по ее особому рецепту – с клейким рисом и грибами, порезанными в форме ушек. Вместо нее готовить буду я. Уверена, несколько блюд по маминым рецептам у меня получится воспроизвести – особенно если будет помогать Аксель.
Аксель… Я до сих пор не позвонила ему. Не написала ни имейл, ни сообщение.
Честно говоря, это одна из причин, почему я не хочу возвращаться домой. Между ребер до сих пор сидит стрела. Я практически уверена, что она застряла там навсегда.
Я вспоминаю то первое сообщение, которое он отправил.
Прощай.
Но мы не можем просто перестать быть друзьями. Аксель знает меня так, как не знает никто другой. Аксель – единственный, кто понимает все мои цвета.
104
Наш самолет приземляется раньше времени, но, когда мы наконец добираемся до дома, за окном уже поздний вечер. Звезды и сверчки заняли свои места и зовут нас домой. Шторы опущены, но по краям проступает мягкое свечение.
Меня оглушает знакомая волна боли. Так выглядел наш дом, когда я возвращалась по темноте, а мама выводила трели за фортепиано в гостиной.
Пока я не переступила порог, пока стою здесь рядом с чемоданом, я могу представить, будто она все еще там, ждет, пока я зайду, чтобы поздороваться со мной, перекрикивая музыку и не останавливая беглых пальцев. Могу притвориться, что сейчас она закончит играть Рахманинова, перекинет ноги через фортепианную банкетку и вскочит, чтобы обнять меня.
А через несколько дней, когда настанет воскресенье, я вылезу из кровати и найду ее на кухне – она будет печь вафли с ягодами и взбитыми сливками. Солнечный голос прочирикает «Доброе утро!» – мне, еще не стряхнувшей с себя туман сна, а я промычу что-то в ответ, не забыв улыбнуться ей, и предложу помочь замесить тесто.
Я сделаю все то, что раньше забывала делать, все то, что мне хотелось бы добавить в ту жизнь – как еще один слой
