Дом Ветра (СИ) - Савански Анна

— Сеньорита Саргос, — в гостиную вошли трое мужчин, вместе с ними Рамон. Он изменился за годы и стал верной шавкой Франко и ему подобных. Почему они сказали «сеньорита» — в этой комнате все замужние дамы — и почему «Саргос». Они подошли, Кат тяжело вздохнула: теперь-то она поняла, что это значило. Рамон не хотел признавать факт ее замужества. — Вы арестованы за шпионаж и убийство подполковника Торреса.

— Значит, вот она, твоя месть, — Кат нервно рассмеялась. — Я больше не испанка.

— Ошибаешься, Кат, ты — наша гражданка, а со шпионами и предателями у нас один разговор. Берите ее, и поедем скорее, — двое сопровождающих схватили ее за запястья, надевая наручники и завязывая глаза.

Кинув ее в машину, как мешок с картофелем, повезли по разбитым дорогам, как какой-то хлам. После выволокли из машины, провели через двор, а потом по сырым узким коридорам. Толкнули в карцер на каменный пол, она ушибла коленку. Сняли повязку и наручники. Пахло смрадом, фекалиями и мочой, на камнях можно было разглядеть пятна крови, а свет в тюремное окошко едва пробивался, отчего казалось, что стены давят. Были слышны приглушенные стоны и плач, грубые выкрики и тяжелые удары в двери. Ей стало не по себе, Каталину вырвало в углу. Она ничего не ела с утра. Принесли баланду с плевками, наверное, чтобы еще больше унизить заключенных или чтобы проверить на стойкость, кто готов терпеть унижения. Она отодвинула миску, забравшись на соломенный тюфяк с клопами. Ночью за ней пришли.

Ей снова надели наручники и повязку на глаза и повели по узким коридорам. Она услышала, как отворилась дверь перед ней. Каталину подвели к стулу, грубо усадили. Волна страха подкатила к горлу, но она взяла себя в руки: во что бы то ни стало она не должна показывать, что ей страшно. В лицо ударил запах дорогого одеколона и табака, с глаз сползла повязка; кто-то стоял сзади.

— Ну вот мы и встретились, — услышала она знакомый бархатный голос.

Голос, что когда-то шептал ей на ушко нежности и слова любви, голос, что когда-то заворожил и влюбил в себя, обещая, но не исполняя.

— Хочешь мстить?! — прошептала она, Рамон рассмеялся, садясь за свой стол и нависая над ним угрожающе.

— Хочу, чтобы справедливость восторжествовала, — он стряхнул с сигареты пепел, в его темных глазах пылал гнев.

— О чем ты? — она говорила так, словно бросает ему вызов.

— Ты меня бросила, вышла замуж за это ничтожество, которое ты же мне и поможешь уничтожить, — Рамон стал ходить по комнате, не отрывая глаз от Каталины.

— Не трогай Джейсона! Тебе не понять, что такое любовь! Я влюбилась в него, в его жажду жизни, в его красивые слова и дела, — на ее лице играла злая улыбка, от чего первые морщинки у губ становились более явными.

— Как же прозаично, Каталина, и как лживо! — он бросился к ней, сжимая ладонью горло. Стало тяжело дышать, помутнело перед глазами. — А теперь скажи-ка мне, где прячутся эти поганые коммунисты, — его лицо в паре дюймов от ее лица пугало Каталину, она призвала всю свою храбрость:

— Я не знаю...

— Знаешь, дрянь! — Рамон схватил ее за волосы на затылке, оттягивая голову вниз, чтобы легко было заглянуть в душу.

Она нагло смотрела на него. Когда-то его сломанный нос привлекал, она считала это признаком мужественности. Давным-давно она восхищалась его квадратным подбородком с ямочкой, любила гладить его скулы, пропускать сквозь пальцы темные волосы, как лионский шелк, на ощупь. Но сейчас она испытывала только призрение и ненависть. Он прятался за грубостью, скрывая истинную натуру.

— Нет, — она плюнула ему в лицо. Рамон опустил ее волосы, отходя от нее, а потом, вновь подходя к ней, и с размаху дал ей сильную пощечину, от чего Каталина упала со стула на холодный пол.

— Дрянь... Увидите ее, — приказал он.

В камере она устало опустила на тюфяк; щека мучительно ныла, а кожу кусали вши. Она проспала до рассвета, утром принесли опять баланду с плевками, которые Кат аккуратно сняла с каши и немного поела. Это Рамон приказал, он хотел ее унизить так, чтобы она захотела спасти свою шкуру, сдав всех, включая собственного мужа. Когда ее снова вели в допросную, она молила Бога придать ей сил. Ее снова усадили на стул напротив Рамона, и тот вновь задал старый вопрос, ожидая нужный для себя ответ.

Целый день ее не трогали, не приносили ни еды, ни питья. Каталина предпочла просто поспать, забыться. Под сердцем все еще билась жизнь, она, как и ее мать, хотела отчаянно жить, держалась за возможность остаться в живых и никого не предать. Когда на улицу опустилась ночь, ее снова отвели к Рамону. Чего он хотел от нее, что ему нужно? Неужели он не понял, что она не станет причинять вред любящим ее людям? На что он рассчитывает? Он еще раз задал свои вопросы, и она каждый раз ничего толком не говорила.

Еще тринадцать дней Каталина терпела этот ужас. Ее били и насиловали самыми изощренными способами, о каких она не имела представления. Ее опускали в холодную воды, топили, душили так, что темные пятна плясали перед глазами; сажали в тесную клетку в надежде, что она наконец-то что-то скажет; разливали по полу похлебку, вываливали фекалии у двери, но и это не помогало, они не могли найти рычаг давления на нее. Все тщетно: Каталина приняла важное решение для себя. Ради любви стоило сделать это.

Незадолго до рассвета дверь ее камеры распахнулась, на пороге стоял светловолосый священник. Кат поднялась с тюфяка, пытаясь встать, но ноги не держали. Она почти не ела все эти дни, ее постоянно рвало, и она плохо спала, испытывая вечную боль.

— Как Мадрид еще стоит? — спросила она слабым голосом.

— Мадрид сдался, — она тяжело вздохнула.

— Значит, мы проиграли.

28 марта Мадрид сдался, и никто, никто за эти годы не помог Испании, и страна пала под натиском фашистов. Кто следующий? Они позволили захватить этому авантюристу Гитлеру Чехословакию, разрешили свернуть с истинного пути Испанию. Мир катился в пропасть. Все было почти напрасным. Теперь это стало достоянием истории. Эта была величайшая победа темных сил, миру предстояло пережить самую великую битву.

— Меня прислали исповедовать вас, — Кат очнулась от слов падре Антонио. — Они сказали, что не звери.

— У меня нет грехов. У вас есть бумага и ручка? — спросила Каталина, падре кивнул. — Вы передадите мое письмо и вот это? — она вытащила из-под тюфяка кулон с фотографиями дочерей внутри.

— Я передам, ни о чем не думайте, сеньора... — падре Антонио запнулся.

— Фокс, — закончила Каталина.

— Бог все простит, — он подождал, пока она напишет письмо, а потом ушел. Скажет этим извергам, что сеньора каялась в изменах мужу.

На восходе солнца за ней пришли. Ее вывели на улицу, воздух был необычайно свеж, легкий ветерок колыхал волосы, а зарево, как пролитая алая кровь, озаряло все своим светом. Каталина в последний раз видела рассвет. Последний рассвет без Джейсона. Ее приставили к стене, она подняла глаза к чистому небу, ожидая вечного света. Она не могла смотреть в глаза своих убийц. Она думала о дочерях и Джейсоне, думала о Лондоне и друзьях. Коснулась ладонью живота, там все еще билась жизнь, ее не смогли убить. Дали команду, открыли залп. Она не чувствовала боли, только как жизнь уходит. Каталина опустилась на землю. Дали еще залп, и темнота окутала ее навсегда...

***

Диего открыл дверь, на пороге стоял священник, который не знал, что и сказать. После того, как ему стало известно, что арестовали Кат, вся его русская команда и испанские коммунисты ожидали, что к ним заявятся фашисты. Каталина ведь знала, где они обитают, приносила сведения, так как она была истиной испанкой и ей было легко скрыться в толпе людей, легко узнавать их мысли и тайны.

— Вы сеньор Фокс? — спросил он, и его голубые глаза наполнились слезами.

— Нет. Джейсон, тебя ищут, — вышел высокий блондин. — Может, зайдем?

— Меня просили передать вам это, — падре Антонио протянул Джейсону письмо и кулон Каталины, — я видел сегодня утром вашу жену.