Истина - Эмиль Золя

Прошелъ мѣсяцъ. Марку было извѣстно, что Женевьева поправляется очень медленно. Какъ-то въ воскресенье Пелажи пришла за Луизой. Вечеромъ онъ узналъ отъ дочери, что мать уже встала съ постели, но очень худа и слаба, хотя все-таки можетъ спускаться по лѣстницѣ и обѣдать въ маленькой столовой. Въ немъ съ новою силою ожила надежда на возвращеніе Женевьевы; лишь только она будетъ въ состояніи пройти пѣшкомъ отъ площади Капуциновъ до школы, она вернется. Она навѣрное теперь все обдумала. и сердце ея смягчилось; онъ вздрагивалъ при малѣйшемъ шорохѣ, думая, что это ея шаги. Но проходили недѣли, а Женевьева не возвращалась; невидимыя руки, удалившія ее изъ дома, несомнѣнно держали на запорѣ двери и окна, чтобы сохранить ее у себя. Маркъ сильно грустилъ, но ни на минуту не терялъ своей непоколебимой вѣры въ побѣду правды и любви. Въ эти тяжелые дни онъ находилъ истинное утѣшеніе, навѣщая какъ можно чаще маленькаго Климента, кормилица котораго жила въ хорошенькой деревушкѣ Дербекурѣ, среди привольныхъ луговъ Верпили и живописныхъ тополей и вербъ. Здѣсь онъ находилъ чудесное подкрѣпленіе, разсчитывая, быть можетъ, на счастливую случайность встрѣтиться когда-нибудь у колыбели дорогого ребенка съ Женевьевой. Говорили, что она еще слишкомъ слаба и не можетъ выходить изъ дому, и потому кормилица каждую недѣлю носила ребенка къ матери.

Съ тѣхъ поръ Маркъ жилъ однимъ лишь ожиданіемъ. Скоро долженъ былъ исполниться годъ, какъ кассаціонный судъ началъ свое слѣдствіе, замедленное всевозможными усложненіями и новыми препятствіями, возникавшими безъ конца, благодаря усердной работѣ темныхъ силъ. Въ семьѣ Лемановъ послѣ свѣтлой радости, вызванной первымъ постановленіемъ суда о разрѣшеніи пересмотра дѣла, опять начали предаваться отчаянію при видѣ такой медлительности, въ особенности когда отъ Симона получались тревожныя вѣсти. Кассаціонный судъ, находя преждевременнымъ вернуть Симона немедленно во Францію, все-таки увѣдомилъ его, что его дѣло пересматривается. Но какимъ вернется онъ на родину? Дождется ли онъ вообще этого вѣчно откладываемаго возвращенія, и не сведутъ ни его долгія мученія раньше времени въ могилу? Даже Давидъ, всегда такой спокойный, храбрый, приходилъ въ ужасъ. И не только Давидъ и Маркъ жили въ такомъ безконечно мучительномъ ожиданіи, — вмѣстѣ съ ними страдало и все населеніе округа. На Мальбуа это отражалось замѣтнѣе всего; казалось, будто оно никакъ не можетъ оправиться отъ продолжительной тяжкой болѣзни, которая пріостанавливаетъ общественную жизнь. Такое положеніе вещей какъ нельзя лучше благопріятствовало антисимонистамъ, которые успѣли уже оправиться отъ опасной для нихъ находки въ бумагахъ отца Филибена. Понемногу, благодаря тягучему формализму, благодаря ложнымъ извѣстіямъ, распространяемымъ о таинственномъ веденіи слѣдствія, они снова увѣровали въ возможность торжества ихъ партіи и предсказывали полное пораженіе симонистовъ. Гнусныя статьи «Маленькаго Бомонца» снова наполнились ложью и клеветою. Во время торжества въ честь св. Антонія Падуанскаго отецъ Ѳеодосій позволилъ себѣ въ проповѣди намекнуть на близкую побѣду истиннаго Бога надъ проклятымъ племенемъ Іуды. На улицахъ, на площадяхъ замелькалъ опять братъ Фульгентій; онъ проносился, какъ вихрь, дѣловитой походкой, съ ликующимъ лицомъ, какъ будто онъ участвовалъ въ апоѳозѣ и выступалъ передъ торжественной колесницей. Что касается брата Горгія, то конгрегація, находя его слишкомъ неосторожнымъ, старалась по возможности удерживать его въ стѣнахъ монастыря, опасаясь, однако, удалить его совершенно, какъ удалила отца Филибена; а Горгій отличался безпокойнымъ нравомъ, — ему нравилось всюду показываться, изумлять людей величіемъ своей святости, разсуждать открыто о своемъ единеніи съ небомъ. Два раза онъ надѣлалъ много шума тѣмъ, что билъ по щекамъ дѣтей, которыя, выходя изъ его школы, позволяли себѣ шалости. Такое рѣзкое проявленіе благочестія совершенно смутило мэра Филиса, человѣка дѣйствительно набожнаго, такъ что онъ счелъ даже необходимымъ вступиться за интересы церкви. Вопросъ этотъ былъ подвергнутъ разсмотрѣнію на одномъ изъ засѣданій городского совѣта, гдѣ присутствовалъ и Даррасъ, потерявшій еще больше голосовъ; но онъ продолжалъ соблюдать осторожность въ дѣйствіяхъ, потому что и теперь не переставалъ мечтать о званіи мэра: если только дѣло Симона приметъ благопріятный оборотъ, онъ вновь будетъ избранъ громаднымъ большинствомъ, а пока уклонялся отъ разговоровъ, касавшихся этого человѣка, и держалъ языкъ за зубами; Даррасъ всегда приходилъ въ волненіе, когда замѣчалъ, что монахи и патеры начинаютъ ликовать въ Мальбуа, точно вновь одержали побѣду.

Какъ ни тревожны были получаемыя Маркомъ извѣстія, онъ ни за что не хотѣлъ разстаться со своей надеждой. Онъ находилъ теперь хорошую поддержку въ геройской преданности своего помощника Миньо, который съ каждымъ днемъ привязывался къ нему все болѣе и болѣе, раздѣляя его нелегкую долю, исполненную лишеній и борьбы. Въ душѣ этого человѣка произошелъ удивительный переворотъ, который ясно указывалъ на медленное вліяніе учителя на ученика: вначалѣ упорство, постепенное перерожденіе и наконецъ поклоненіе. Раньше никто бы не повѣрилъ, что въ Миньо кроются задатки настоящаго героя, какимъ онъ оказался впослѣдствіи. Во время процесса онъ велъ себя очень загадочно, обвиняя Симона, стараясь прежде всего выгородить самого себя. Казалось, что онъ занятъ лишь своимъ повышеніемъ; отъ природы ни злой, ни добрый, онъ, смотря по тому, какъ сложились бы обстоятельства, могъ сдѣлаться или дурнымъ, или хорошимъ. Въ это время подоспѣлъ Маркъ, человѣкъ съ яснымъ умомъ и сильной волей, который долженъ былъ неотразимо повліять на эту ясную душу, сдѣлать ее прекрасной, обратить ее къ истинѣ и справедливости. Выводъ получился блестящій: достаточно примѣра, достаточно, чтобы нашелся одинъ герой, за нимъ появятся и другіе изъ огромной и мрачной народной толпы. Въ теченіе этихъ десяти лѣтъ Миньо два раза предлагали мѣсто преподавателя въ сосѣдней сельской школѣ, но онъ отказался, предпочитая остаться возлѣ Марка. Привязанность его къ этому человѣку возросла до того, что онъ, какъ вѣрный ученикъ, выражалъ готовность не уходить отъ него никогда, дождаться побѣды или пораженія вмѣстѣ съ учителемъ. Вначалѣ, въ силу своего осторожнаго выжиданія мѣста, онъ все откладывалъ женитьбу, но потомъ рѣшилъ остаться холостякомъ; онъ говорилъ, что теперь ужъ поздно, что ученики вполнѣ замѣняютъ ему семью. Къ тому же онъ столовался у Марка, гдѣ его принимали, какъ родного; онъ смотрѣлъ на ихъ семью, какъ на своихъ близкихъ, испытывалъ всю сладость семейнаго согласія, которое становится все прочнѣе по мѣрѣ того, какъ люди начинаютъ чувствовать и думать одинаково. Когда между супругами стало постепенно обнаруживаться разногласіе, ему, какъ постоянному свидѣтелю, тяжело было слѣдить за этимъ разрывомъ; со времени ухода Женевьевы онъ былъ неутѣшенъ; не желая увеличивать хлопотъ въ грустномъ домѣ, лишенномъ хозяйки, онъ обѣдалъ теперь въ сосѣднемъ маленькомъ ресторанѣ. Но къ Марку онъ относился съ двойнымъ участіемъ, старался утѣшить его въ несчастіяхъ. Если онъ не навѣщалъ его теперь каждый вечеръ послѣ обѣда, то это объяснялось его чуткою осторожностью, желаніемъ оставить его вдвоемъ съ дочерью, которая одна могла его успокоить. Онъ стушевывался также и передъ мадемуазель Мазелинъ, которая могла бы быть гораздо полезнѣе покинутому мужу и привычной рукой сестры милосердія перевязать его раны. Когда же онъ замѣчалъ, что Маркъ становится черезчуръ мрачнымъ и изнемогаетъ отъ своей душевной муки, онъ не находилъ лучшаго средства вызвать въ немъ снова надежду и бодрость, какъ раскаиваясь въ своемъ прежнемъ показаніи во время процесса Симона и обѣщая въ слѣдующій разъ открыто провозгласить на судѣ всю правду. О, да, теперь онъ можетъ поклясться въ невиновности Симона, такъ какъ онъ самъ убѣдился въ этомъ, благодаря потоку свѣта, озарившему его воспоминанія.

Тѣмъ временемъ медлительность кассаціоннаго суда продолжала ободрять ужасную партію антисимонистовъ, и они прибѣгли еще разъ къ жестокой клеветѣ на Марка, котораго необходимо было уничтожить, чтобы разгромить свѣтскую школу и обезпечить торжество школы братьевъ. Упустить благопріятный случай значило бы навлечь на клерикаловъ неотразимую бѣду, нанести смертельный ударъ конгрегаціонной школѣ, отнять у нея право воспитывать и подготовлять для своихъ цѣлей молодыя поколѣнія. И вотъ однажды утромъ по Мальбуа пронесся слухъ, что мадемуазель Мазелинъ и Маркъ спятъ въ одной комнатѣ, смежной со спальней Луизы, и даже не закрываютъ двери. Прибавлялись возмутительныя подробности, говорили о неслыханномъ безстыдствѣ; разгоряченные умы католичекъ изощрялись въ изобрѣтательности. Однако, клевета не удавалась, потому что не было никакой возможности найти подставного очевидца; подробности зачастую совершенно противорѣчили другъ другу и лишь яснѣе доказывали всю низость лжи. Предвидя возможность скандала, Миньо въ сильномъ волненіи рѣшилъ предостеречь Марка, и на этотъ разъ учитель не въ состояніи былъ отвѣтить на такое поношеніе холоднымъ, молчаливымъ презрѣніемъ. Онъ провелъ цѣлый день въ страшной борьбѣ; сердце его разрывалось на части при мысли о новой жертвѣ, которую онъ долженъ будетъ принести ради своего дѣла. Когда наступили сумерки, рѣшеніе у него было уже принято; онъ по привычкѣ направился въ свой садикъ, гдѣ каждый вечеръ проводилъ часъ, другой въ мирной бесѣдѣ съ мадемуазель Мазелинъ. Учительница была уже въ саду. Она сидѣла возлѣ кустовъ сирени; лицо ея было задумчиво, грустно; онъ сѣлъ противъ нея и нѣсколько секундъ смотрѣлъ на нее, не говоря ни слова.