Истина - Эмиль Золя
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я желаю видѣть Женевьеву, — повторилъ онъ. — Гдѣ она? Наверху, въ своей прежней комнатѣ? Я знаю, какъ туда пройти.
Онъ уже направился къ двери, какъ вдругъ бабушка преградила ему дорогу.
— Вы не можете ее видѣть, — это немыслимо… Вѣдь не хотите же вы убить ее, а свиданіе съ вами было бы самымъ ужаснымъ потрясеніемъ. Она чуть не умерла во время родовъ. Прошло два дня, а на ней лица нѣтъ, она совсѣмъ безъ голоса; при малѣйшей лихорадкѣ она безумствуетъ, какъ сумасшедшая; ребенка пришлось унести, даже не показавъ ей… О, вы имѣете полное право гордиться своимъ успѣхомъ: небо караетъ все, къ чему вы только прикоснетесь.
Маркъ былъ не въ силахъ сдерживать долѣе волненіе и, желая успокоить свое наболѣвшее сердце, глухимъ, дрожащимъ голосомъ проговорилъ:
— Гадкая женщина! Вы даже на старости лѣтъ не можете порвать со своимъ упорнымъ жестокосердіемъ и стремитесь погубить все свое потомство… Ваша работа, вашъ успѣхъ — это наше несчастье, наша медленная смерть, съ которою мы ведемъ отчаянную борьбу. Вы способны съ невѣроятнымъ озлобленіемъ изнурять своихъ близкихъ до тѣхъ поръ, пока въ ихъ жилахъ будетъ биться хоть капля крови, пока въ нихъ будетъ замѣтна хоть тѣнь человѣколюбія… Что сдѣлали вы съ вашею дочерью? Какъ только она овдовѣла, вы отрѣшили ее отъ всѣхъ радостей жизни, вы даже отняли у нея возможность говорить и жаловаться. И если теперь ваша внучка угасаетъ отъ того, что ее разлучили съ мужемъ и ребенкомъ, это было вашимъ желаніемъ, потому что никто, какъ вы, были орудіемъ въ рукахъ изверговъ, совершившихъ преступленіе… О, да, моя бѣдная, моя дорогая Женевьева, къ какой ужасной лжи прибѣгли для того, чтобы разлучить тебя со мною! Здѣсь притупили ея умъ до того, что теперь ее нельзя назвать ни женщиной, ни женой, ни матерью. Мужъ ея — дьяволъ, съ которымъ ей нельзя видѣться, иначе душа ея попадетъ въ адъ; ребенокъ ея — дитя грѣховной связи, и она обречетъ себя вѣчному проклятію, если дастъ ему грудь… Но знайте, что такимъ злодѣйствамъ будетъ положенъ конецъ. Да, правда всегда остается на сторонѣ жизни; заря восходящаго солнца съ каждымъ днемъ разсѣиваетъ все больше и больше мракъ и его призраки. Вы будете побѣждены, я въ этомъ увѣренъ, и вы возбуждаете во мнѣ не ужасъ, а скорѣе жалость, вы, жалкая, старая женщина, лишенная разсудка и сердца!
Госпожа Дюпаркъ слушала его съ надменнымъ спокойствіемъ, даже не стараясь его перебитъ.
— Это все? — спросила она. — Для меня не новость, что вы неуважительны. Да и гдѣ вамъ научиться уважать сѣдину стараго человѣка, если вы отрицаете Бога!.. Но чтобы доказать вамъ, насколько вы ошибаетесь, обвиняя меня, что я держу взаперти Женевьеву, я уступаю вамъ дорогу… Ступайте къ ней, добивайте ее, если вамъ этого хочется; вы одинъ будете въ отвѣтѣ за исходъ ея болѣзни.
Она въ самомъ дѣлѣ отошла отъ двери, вернулась на свое прежнее мѣсто у окна и, сохраняя холодное спокойствіе, принялась снова за свое вязанье.
Съ минуту Маркъ стоялъ на мѣстѣ, какъ вкопанный, не зная, на что рѣшиться. Повидать Женевьеву, поговорить съ нею, попробовать переубѣдить ее, заставить вернуться, — развѣ можно было на это разсчитывать въ подобную минуту? Онъ самъ понималъ, что такая попытка была бы и неумѣстна, и опасна. Не сказавъ ни слова на прощанье, онъ медленно направился къ двери. Но вдругъ у него мелькнула мысль, и онъ обернулся.
— Такъ какъ крошки Климента здѣсь нѣтъ, дайте мнѣ адресъ кормилицы.
Госпожа Дюпаркъ не отвѣчала; ея большіе, сухіе пальцы продолжали мѣрнымъ движеніемъ пошевеливать спицы. — Вы не желаете дать мнѣ адресъ кормилицы?
Послѣдовало опять молчаніе, послѣ котораго старуха наконецъ проговорила:
— Мнѣ незачѣмъ говорить вамъ адресъ. Подымитесь и спросите у Женевьевы, если вамъ такъ хочется убить несчастную.
Не помня себя отъ гнѣва, Маркъ въ одинъ мигъ очутился возлѣ бабушки и крикнулъ:
— Вы должны мнѣ немедленно дать адресъ кормилицы!
Старуха продолжала молчать и съ презрѣніемъ смотрѣла на него своими выцвѣтшими глазами; въ эту минуту госпожа Бертеро, страшно взволнованная, нарушила молчаніе. Въ началѣ ссоры она упорно держала голову опущенной надъ работой; покорившись своей участи, сдѣлавшись робкою, эта женщина старалась избѣгать какихъ бы то ни было столкновеній изъ боязни нажить себѣ потомъ непріятности. Но когда Маркъ началъ указывать бабушкѣ на всю тиранію ея ханжества, когда онъ коснулся ея личныхъ страданій, которыя она перенесла въ этомъ благочестивомъ домѣ со времени своего вдовства, волненіе ея возросло, долго сдерживаемыя слезы хлынули изъ глазъ. Она какъ будто избавилась отъ своей робости, подняла голову, почувствовала потребность высказать свое мнѣніе послѣ столькихъ лѣтъ покорности. Когда она услыхала, что мать отказываетъ въ просьбѣ несчастному человѣку, измученному, обездоленному, она возмутилась до глубины души и крикнула ему адресъ:
— Кормилицу зовутъ Делормъ; она живетъ въ Дербекурѣ, близь Вальмари.
Рѣзкимъ движеніемъ, точно мускулы ея способны были сокращаться, какъ у молоденькой, госпожа Дюпаркъ поднялась со своего мѣста и, грозно взглянувъ на дочь, съ которою всегда обращалась, какъ съ дѣвчонкой, несмотря на ея пятьдесятъ лѣтъ, крикнула ей:
— Кто позволилъ тебѣ заговорить, дочь моя?.. Или ты хочешь опять быть малодушной? Неужели годы покаянія не изгладили грѣховности твоего замужества? Берегись, ты все еще заражена грѣхомъ, — я это хорошо вижу, несмотря на твою напускную покорность… Но какъ ты смѣла заговорить безъ моего разрѣшенія?
Вся дрожа отъ охватившей ее нѣжности и состраданія, госпожа Бертеро попробовала возразить:
— Я не могла дольше молчать: сердце мое надрывается отъ боли и муки. Мы не имѣемъ права скрывать отъ Марка адресъ кормилицы… Да, да, то, что мы дѣлаемъ, преступно!
— Замолчи! — крикнула яростно бабушка.
— Я говорю, что мы совершаемъ преступленіе, разлучая жену съ мужемъ и теперь разлучая ихъ обоихъ съ ребенкомъ. Мой незабвенный мужъ, мой нѣжный Бертеро, будь онъ живъ, ни за что не допустилъ бы такого убійства.
— Замолчи! замолчи!
Семидесятитрехлѣтняя старуха прокричала вторично эти слова такимъ повелительнымъ голосомъ, что дочь снова въ страхѣ опустила свою сѣдую голову надъ вышиваньемъ. Наступило тяжелое молчаніе; бѣдная женщина вздрагивала отъ сдерживаемыхъ рыданій, и слезы одна за другою катились по ея впалымъ щекамъ.
Маркъ былъ страшно потрясенъ разыгравшейся передъ нимъ семейной драмой, о существованіи которой онъ только догадывался. Онъ почувствовалъ глубокую симпатію къ печальной вдовѣ, сбитой съ толку болѣе чѣмъ десятилѣтнимъ гнетомъ материнскаго деспотизма. Если бѣдная женщина и не сумѣла защитить Женевьеву, если она и оставляла ихъ обоихъ, его и жену, на произволъ ярости бабушки, онъ прощалъ ей это малодушіе, видя, какую муку терпитъ она сама.
Затѣмъ госпожа Дюпаркъ продолжала спокойно:
— Вы видите, сударь, что одно ваше присутствіе даетъ поводъ къ ссорѣ и насилію. Вы оскверняете все, къ чему бы вы ни прикоснулись; ваше дыханіе заражаетъ воздухъ, куда бы вы ни показались. Дочь моя, никогда не позволявшая себѣ возвышать въ моемъ присутствіи голоса, лишь только вы вошли сюда, выходитъ изъ повиновенія и оскорбляетъ мать… Ступайте, ступайте, сударь, къ вашимъ грязнымъ дѣлишкамъ. Оставьте честныхъ людей въ покоѣ и продолжайте работать надъ освобожденіемъ изъ каторги вашего преступнаго жида, который тамъ и сгніетъ, — я вамъ это предсказываю, потому что Богъ не допуститъ пораженія своихъ вѣрныхъ служителей.
Маркъ, несмотря на охватившее его волненіе, не могъ удержаться отъ улыбки.
— Ахъ, наконецъ-то мы договорились! — сказалъ онъ тихо. — Вѣдь въ сущности все сводится къ процессу, — не такъ ли? Вамъ надо во что бы то ни стало уничтожить во мнѣ друга, защитника Симона, приверженца справедливости, и вы хотите достигнуть этого путемъ гоненія и нравственной пытки… Можете быть увѣрены, что рано или поздно истина и справедливость восторжествуютъ: Симонъ вернется съ каторги, и день оправданія его настанетъ; настанетъ также и тотъ день, когда истинные виновники, обманщики, носители мрака и смерти, будутъ сметены съ лица земли!
Затѣмъ, обращаясь къ госпожѣ Бертеро, погрузившейся снова въ свое обычное состояніе приниженности, онъ проговорилъ еще болѣе тихимъ голосомъ:
— Я жду Женевьеву; скажите ей, что я жду ее; скажите ей это, когда вы замѣтите, что она можетъ понять васъ. Я буду ждать ее до тѣхъ поръ, пока мнѣ ее наконецъ вернутъ. Можетъ быть, пройдутъ годы, но она все-таки вернется ко мнѣ,- я знаю… Для страданія нѣтъ мѣры; надо много, много страдать, чтобы получить удовлетвореніе и познать, что такое счастье.
Сказавъ это, онъ ушелъ; сердце его ныло отъ перенесенной горькой обиды и въ то же время было исполнено отваги. Госпожа Дюпаркъ снова принялась за свое нескончаемое вязанье, и Маркъ почувствовалъ, какъ послѣ его ухода маленькій домикъ опять погрузился въ холодный полумракъ, который нагоняла на него сосѣдняя церковь.