Истина - Эмиль Золя

— О бѣдная женщина! — пробормоталъ Маркъ чуть слышно, съ болью въ сердцѣ,- это не ты говоришь со мною: я знаю, жалкіе люди употребляютъ тебя, какъ смертоносное орудіе; я хорошо узнаю ихъ рѣчи; я отлично знаю ихъ пламенное желаніе увидѣть меня лишеннымъ мѣста, мою школу закрытой, мое дѣло убитымъ. Имъ мѣшаетъ въ моемъ лицѣ другъ правосудія, — не такъ ли? Имъ хотѣлось бы уничтожить этого защитника Симона, невинность котораго онъ стремится обнаружить… Ты права, — я вовсе не желаю скандала: онъ порадовалъ бы слишкомъ многихъ.

— Такъ дай же мнѣ уйти, — сказала она, все еще не оставляя своего упорства.

— Сейчасъ… Но прежде всего знай, что я тебя люблю попрежнему, даже еще больше; люблю, какъ больного ребенка, страдающаго одною изъ самыхъ заразительныхъ горячекъ, леченіе котораго идетъ такъ медленно. Но я не теряю надежды: ты, въ сущности, натура здоровая и добрая, разсудительная и любящая, — придетъ время, и ты проснешься отъ кошмара… Мы прожили вмѣстѣ почти четырнадцать лѣтъ; возлѣ меня ты стала женщиною, женою и матерью, и если я и не сумѣлъ тебя перевоспитать, то я все-таки заронилъ въ твою душу слишкомъ много новаго, чтобы оно не дало себя знать… Ты ко мнѣ вернешься, Женевьева!

Она насмѣшливо захохотала.

— Едва ли!

— Да, ты ко мнѣ вернешься, — повторилъ онъ твердымъ голосомъ, — когда узнаешь истину; любовь, которую ты питала ко мнѣ, довершитъ остальное; ты — нѣжная, ты неспособна на долгую несправедливость… Я никогда не насиловалъ твоихъ убѣжденій, я всегда уважалъ твою волю; обратись же къ своему безумію, извѣдай его до основанія, такъ какъ иного средства излечить тебя отъ него не существуетъ.

Онъ отошелъ отъ двери; онъ уступилъ ей дорогу. Казалось, она переживала минуту колебанія; въ дорогое сердцу жилище проникали тьма и холодъ; домашній очагъ погасъ. Лица ея нельзя было разглядѣть, но слова мужа тронули эту женщину. Она рѣшилась сказать еще слово и внезапно крикнула сдавленнымъ голосомъ:

— Прощайте!

Луиза, плакавшая все время въ темномъ углу класса, бросилась къ матери и хотѣла, въ свою очередь, помѣшать ей уйти.

— О мама, ты но можешь насъ оставить! Мы любимъ тебя такъ крѣпко, мы хотимъ тебѣ только счастья!

Дверь захлопнулась. Послышались торопливые удаляющіеся шаги, и вдали замеръ послѣдній крикъ:

— Прощайте, прощайте!

Луиза, вздрагивая отъ рыданій, прижалась къ отцу, и они долго плакали вмѣстѣ, опустившись на классную скамейку. Понемногу ночной сумракъ совершенно сгустился; въ темномъ классѣ слышны были рыданія покинутыхъ. Въ тишинѣ пустого дома еще сильнѣе чувствовались скорбь и безпомощность несчастныхъ. Отсюда ушла жена и мать; ее украли у мужа и у ребенка, чтобы измучить ихъ, повергнуть въ отчаяніе. Маркъ ясно понялъ, къ чему была направлена вся эта долгая подпольная интрига, все это искусное лицемѣріе: у него отняли горячо любимую Женевьеву, и сердце его обливалось кровью; врагамъ хотѣлось во что бы то ни стало сломить его, толкнуть на какой-нибудь рѣзкій шагъ, который погубилъ бы и его самого, и его дѣло. Но у него достало силы принять эту пытку; никто на свѣтѣ не узнаетъ той муки, которую онъ переживалъ, такъ какъ никто не видѣлъ его горя, когда онъ, оставшись вдвоемъ со своей дочкой, единственнымъ близкимъ ему существомъ, рыдалъ, какъ безумный, въ опустѣломъ темномъ домѣ, содрогаясь отъ ужаса, что и ее могутъ у него отнять.

Немного позднѣе, въ тотъ же самый вечеръ, у Марка были назначены занятія для взрослыхъ; зажжены были четыре газовыхъ рожка, — классъ освѣтился и наполнился народомъ. Многіе изъ его бывшихъ учениковъ, рабочіе, мелкіе торговцы очень охотно посѣщали эти курсы исторіи, географіи и естественныхъ наукъ. Маркъ, стоя за своей каѳедрой, занимался съ ними въ продолженіе полутора часа, говорилъ очень ясно, опровергая заблужденія, стараясь внести въ эти затемненные умы хоть немного свѣта. Страшныя муки терзали его душу: домашній очагъ былъ разрушенъ, уничтоженъ; сердце ныло объ утраченной любви, о потерѣ жены, которой онъ не увидитъ больше въ этомъ холодномъ домѣ, согрѣтомъ прежде ея ласкою. Но онъ съ мужествомъ настоящаго героя продолжалъ свое дѣло.

Книга третья

I

Лишь только кассаціонный судъ приступилъ къ изслѣдованію дѣла, Давидъ и Маркъ порѣшили однажды вечеромъ въ темной лавочкѣ Лемановъ, что отнынѣ будетъ благоразумнѣе всего не обнаруживать ничѣмъ своего волненія и держаться по возможности въ сторонѣ. Теперь, когда просьба о пересмотрѣ дѣла была уважена, эта большая радость, эта большая надежда пріободрила всю семью. Если судъ добросовѣстно разберетъ дѣло, невинность Симона непремѣнно будетъ доказана; признаніе подсудимаго невиновнымъ становилось очевиднымъ; достаточно будетъ, если они останутся насторожѣ и будутъ внимательно слѣдить за ходомъ дѣла, не подавая виду, что они сомнѣваются въ искренности, добросовѣстности самыхъ высшихъ представителей власти. Только одна забота мѣшала этимъ бѣднякамъ предаваться вполнѣ своей радости: приходили недобрыя вѣсти о здоровьѣ Симона; неужели ему суждено умереть, не дождавшись своего оправданія? Судъ объявилъ, что, ранѣе формальнаго постановленія приговора, Симону нельзя вернуться во Францію, а дѣло между тѣмъ грозило затянуться на нѣсколько мѣсяцевъ. Но Давидъ, несмотря ни на что, не терялъ надежды и твердо вѣрилъ, что необычайная выносливость брата не измѣнитъ ему и теперь. Онъ слишкомъ хорошо зналъ своего брата и успокаивалъ родителей, заставлялъ ихъ даже смѣяться, разсказывая о томъ времени, когда они росли вмѣстѣ; онъ сознавался, какъ нѣкоторыя черты своего характера Симонъ сумѣлъ передать и ему; онъ отмѣчалъ его изумительную силу воли и постоянныя заботы о сохраненіи своего личнаго достоинства и о счастіи своихъ ближнихъ. Итакъ, въ этотъ вечеръ было рѣшено не проявлять впередъ ни тревоги, ни нетерпѣнія, словно имъ уже удалось одержать побѣду.

Съ той поры Маркъ совершенно отдался занятіямъ въ школѣ; онъ весь принадлежалъ своимъ ученикамъ, работая съ искреннимъ самопожертвованіемъ, которое точно усиливалось въ немъ подъ вліяніемъ невзгодъ и душевныхъ мученій. Во время классовъ, находясь среди учениковъ, представляя собою ихъ старшаго товарища, стараясь подѣлиться съ ними насущнымъ хлѣбомъ знанія, открыть имъ путь къ истинѣ, онъ на время забывалъ свои муки, и боль сердечной раны немного утихала. Но вечеромъ, оставаясь одинъ въ своемъ мрачномъ жилищѣ, лишенный любви, онъ впадалъ въ страшное отчаяніе и невольно задавалъ себѣ вопросъ, хватитъ ли у него силъ перенести тяжелыя послѣдствія своего разрыва съ женой. Единственной утѣхой ему служила Луиза; и все-таки, когда зажигалась лампа, и они садились за ужинъ, они подолгу молчали; каждый изъ нихъ сознавалъ свое безутѣшное горе, утрату жены, матери, которой они не могли позабыть. Они старались стряхнуть съ себя эту тоску, пробовали болтать о событіяхъ дня, — но потомъ разговоръ невольно переходилъ на дорогое существо, и они говорили только о ней; садились рядомъ, брали другъ друга за руки, словно желая согрѣться въ своемъ одиночествѣ. Всѣ вечера оканчивались одинаково: дѣвочка сидѣла у отца на колѣняхъ, обнимая его одной рукой за шею; оба плакали и тосковали при печальномъ свѣтѣ лампы. Жилище было мертво: Женевьева унесла отсюда съ собою жизнь, тепло и свѣтъ.

Между тѣмъ Маркъ не сдѣлалъ ничего, чтобы принудить Женевьеву вернуться. Онъ не хотѣлъ воспользоваться своимъ законнымъ правомъ. Мысль о скандалѣ, о публичномъ судебномъ разбирательствѣ была для него невыносима; онъ избѣгалъ попасть въ западню, разставленную похитителями его жены въ прямомъ разсчетѣ на семейную драму, какъ на средство къ увольненію его отъ мѣста, не только потому что боялся скандала, но и потому, что возлагалъ всю свою надежду на всемогущую силу любви. Женевьева одумается и вернется къ семьѣ. Больше всего ему не вѣрилось, чтобы она оставила у себя ребенка; какъ только онъ родится, она принесетъ его домой, такъ какъ онъ принадлежитъ имъ обоимъ. Если въ ней умерла супружеская любовь, то никому не удастся убить въ ней материнство; такимъ образомъ, вернувшись въ домъ, она останется возлѣ ребенка. Теперь приходилось ждать не болѣе мѣсяца, — она вскорѣ должна была разрѣшиться отъ бремени. Останавливаясь на этой мысли, сначала какъ на простомъ утѣшеніи, онъ понемногу внушилъ себѣ, что это случится непремѣнно; онъ жилъ ожиданіемъ ея родовъ, какъ будто этимъ событіемъ должны были окончиться ихъ муки. Натура честная, онъ не желалъ отрывать дочь отъ матери — и каждый четвергъ и воскресенье посылалъ Луизу къ Женевьевѣ, въ домъ ея бабушки, госпожи Дюпаркъ, мрачный и сырой, гдѣ жили благочестивые люди, но который принесъ ему уже немало горя. Быть можетъ, совершенно безсознательно, онъ находилъ въ этихъ посѣщеніяхъ дочери послѣднюю утѣху; онѣ служили доказательствомъ, какъ трудно ему порвать всѣ сношенія, какъ хочется ему удержать хоть какую-нибудь связь съ отсутствующей женой. Каждый разъ, возвращаясь послѣ своего визита къ матери, дѣвочка могла ему сообщить хоть что-нибудь про Женевьеву; и въ тѣ вечера, когда она днемъ проводила нѣсколько часовъ съ матерью, отецъ дольше удерживалъ ее на рукахъ, разспрашивая ее, сгорая отъ нетерпѣнія поскорѣе узнать, что она скажетъ.